— Ты имей в виду — из Туапсе пришли два представителя от коммунистической фракции армии Освобождения…

— Да, да, мне передавал из Пшады Моисей. Там выясню подробнее. Ужин несут, я пошел в хату. Да, вот еще, Пашет: хорошенько охраняй шоссе, чтоб кавалерия, броневики белых стремительным натиском не прорвались. Посильнее засады на обрывах, приготовь баррикады из сваленных деревьев, чтобы сразу можно было загородить шоссе, — и ушел.

Из табора доносились звуки гармоники.

Группа всадников, миновав посты, скакала по улице замершей, подмигивавшей огоньками Пшады. Луна по-весеннему будила томление, влекла на улицы. В тени заборов на скамейках сидели, прижавшись друг к другу, парочки. Кое-где лениво тявкали собаки, привыкшие к оживленному движению в глухую полночь.

Илья придержал лошадь у светившегося огнями кирпичного домика и обратился к часовому:

— Что здесь помещается?

— Арестованные.

— Позовите караульного начальника, — и обернулся к остановившейся кавалькаде спутников: — Иосиф, останься со мной. Товарищ Усенко, гоните к штабу. Вызовите начхоза, договоритесь по своим фуражным делам, а я через десять минут прискачу.

Спрыгнул с лошади, передал поводья ординарцу. Прошел вместе с Иосифом к появившемуся в двери начальнику караула:

— Покажите арестованных. Куда итти?.. Вправо? Почему в коридоре света нет?.. Сколько их?.. Девять офицеров?.. Давно сидят?.. Две недели?

Появились в комнате арестованных, шумно прошлись по ней, громко разговаривая, стуча сапогами; оба строгие, энергичные. Арестованные испуганно приподнялись со своих постелей на полу.

— Почему на перинах спят? — повернулся Илья к вытянувшемуся взволнованному караульному начальнику. — Отобрать и передать в лазареты… А это что? Масло, белый хлеб, яйца?.. Что? Передачи? Деньги на руках у них? — Отобрать, посадить на солдатский паек. Отошлите больным.

Вышел в соседнюю комнату — и снова к караульному:

— Кто повесил у двери флаг?

— Не знаю. Что такое?

— Лозунг «За землю и волю» — эс-эровский. Земля и воля вещи хорошие, но их даст власть советов. Флаг уберите сейчас же.

Караульный вышел. Илья к Иосифу:

— Здесь; видимо, эс-эры работают. Удивляюсь, как не разбежались эти офицеры. Садись, разбирай дела, к утру чтоб закончил, а я поскачу в реввоенсовет. Ну, всего.

Вышел, передал распоряжение караульному о помощи Иосифу, быстро прошел к шарахнувшемуся в сторону коню, вскочил и ускакал, провожаемый ординарцем и перепуганным лаем собачонок.

В хате, где был штаб и реввоенсовет, уже сидели у стола при свете лампы Моисей и начхоз. Илья поздоровался с ними, сел на свободный табурет:

— Ну, рассказывай, Моисей, как ты реввоенсовет состряпал.

Тот, смолистый, с длинным разрезам глаз, улыбнулся:

— Как приехал из Папайки — и принялся. Вызвал представителей на конференцию, провел ее и выбрали реввоенсовет из пяти человек: я — председатель, ты — командующий, третий — по хозчасти, четвертый по политчасти в армии, пятый — по работе среди населения.

— Правильно. Ни одного лишнего человека. До прихода Краевой армии не так уж долго осталось. Белых погнали от Дона.

— Потом у меня гостят два представителя из Туапсе. Конспиративно присланы от большевистской фракции. Там намечается переворот, хотят соединиться с нами.

— Кто эти представители? Можем ли мы им верить?

— Их знают. Они — старые зеленые, из Екатеринодарского комитета. Еще в августе прошлого года их посылали в Грузию от Петренко договориться об уходе туда зеленых… Ну, эти представители там ничего не добились и сидели, пока не связались со своими. Теперь их и прислали к нам. Так вот, как будем договариваться?

— О чем же договариваться, если свои? Соединяться нужно.

— Но все-таки вопросов немало возникает.

— Это уже ты сам, — и повернулся к бородатому начхозу: — Ну, а у вас как, старина? Продукты есть? В кредит охотно дают? Дайте закурить. У вас хороший табак.

— Первый сорт. Грек один дал. Бери кисет. У меня дело на полный ход. Старики у меня молодцом, сами себя мобилизовали, работают на своих лошадях. Прикуривай. Ну, и папиросу свернул, ею убить человека можно. Так вот из этих стариков я обоз гарнизовал. Продукты дают. Последнее не жалеют. Народ прямо-таки горит, даже самому мне на удивление. Никогда так не было. Смотри сколько расписок, — и он вытащил из бокового кармана грязной гимнастерки пачку бумажек. — Вот. Это я на подпись тебе приготовил. Все-таки вещь денежная, важная.

Илья, дымя папиросой, взял из его рук пачку и громко рассмеялся:

— Ха! ха! ха! Наши векселя! Кредитные билеты! Что же они у вас такие бесформенные? Эта о трех углах, а у этой и ни одного нет, какой-то обрывок бумаги. Простым карандашом написано… Корова… десять пудов кукурузы… двадцать — картофеля… Вы уж хоть немного соблюдайте формальность, а то Красная армия придет, люди пред’являть эти расписки начнут — засмеют нас, не заплатят.

— Заплотют. Подтвердим, что выдавали. Некогда мне с формалистиками возиться. На бегу все делаю. Так ты подпиши. Знаешь, она хоть и клочок бумаги, а раз командующий подписал, оно как-то больше веры.

— А-а, начальник почты и телеграфа, — вскинул Илья на появившегося заспанного улыбающегося интеллигентного парня, который на Лысых горах был членом реввоенсовета. — Здорово. Садись. Я сейчас, — и к начхозу: — я утром подпишу эти ваши векселя, — и, уложив их в боковой карман шинели, обратился к телеграфисту: — Как у тебя дела? Скоро телеграфную линию наладишь?

— Да она уже готова. Говоришь же по прямому проводу?

— Как? Ты говорил, что полтора месяца нужно. Все провода исправил?

— Столько, сколько нужно, — продолжал тот, улыбаясь. — В три дня справились. Теперь можно и по телеграфу, и по телефону хоть до Туапсе.

— Здорово. Ну, а пленные офицеры как? — обратился Илья к Моисею. — Работают? Не пытаются разбегаться?

— Куда же им бежать? — улыбнулся тот. — Теперь куда ни сунься — то 50, то 100 верст до белых. Работают. Привыкли. Освоились.

— Ну, давайте спать. Подзакусить что есть? Так, кусок хлеба. Начхоз.

— Сию минуту, Илья. Я сейчас, — и метнулся в другую комнату.

К утру все девять арестованных офицеров были расстреляны.

Пришел казак из волчьей сотни Шкуро. Молодец — загляденье: смуглый, красивый, здоровый; на лошадь вспрыгивает, как кошка. Весельчак; шутит, поет, пляшет. Рассказывает, что под Ростовом генерала зарезал и, спасаясь от преследования, бежал к зеленым. Очень словохотлив был, не стыдясь рассказывал о своих грабежах и зверствах. Отдали его кавалеристам «попрактиковаться». В тот же день и паренька одного послали «на практику»: шпиком оказался.

А белые волнуются. Над побережьем драконами проносятся аэропланы; боевые суда у берегов бродят, завистливо наблюдая за ним, не смея подойти близко, — и громыхают из орудий по заброшенным горам, по рыбацким прибережным поселкам.

Метят поближе к Пшаде, да уж очень далеко она от берега, за горами спряталась, а взрывы не пугают: будто гром гремит, дождь предвещает.

На следующий день подкатил автомобиль. Илья, Моисей Иосиф и два туапсинских представителя вывалили на улицу, а из автомобиля выпрыгивали приезжие и представлялись им.

Подошел празднично-опьяненный, почерневший от пыли, в английском плаще, живописно спадавшем углами, как тога, Петренко. Представился. Илья насмешливо бросил:

— А мы тут заждались: целую неделю телеграммы летят, возвещают скорое освобождение нас.

Петренко смутился, лицо стало добродушным, простым.

— Да мне что. Меня назначили, — я и писал.

— Кто назначил? Заблудились? В чужой курятник попали?

Последним высадился из машины медленно, внушительно, опираясь на свои костыли и руки товарищей, Рязанский с узким умным лицом и длинными зубами, как у грызуна. Он контужен под Лазаревкой.

Вошли в штаб, расселись вокруг стола. Рязанский, как главный, изложил цель приезда: выяснить и об’единиться. Говорил с достоинством, как завтрашний командарм. Он был в летнем солдатском костюме. Линчицкий и комендант Туапсе — в английских френчах.