К семи часам толпа начала бить витрины. Пострадали и немецкий ресторан, и английский универсальный магазин на улице Яфо. Площадь напоминала кипящий котел, группы людей двигались по ней беспорядочно, как пузыри. С наступлением темноты пришло временное затишье.

Первая цепь полицейских была прорвана, но вторая твердо стояла на пересечении улицы Яфо с переулком Королевы Мелисанды, защищая учреждения районного комиссариата. Полицейские были вооружены винтовками, и хотя приказа пустить оружие в ход еще не последовало, черные дула удерживали толпу на расстоянии пятнадцати метров. Многие полицейские прибыли в страну лишь несколько недель назад и были совершенно сбиты с толку тем, что здесь увидели.

Вторым справа в строю стоял молодой констебль Тернер, светловолосый красивый парень из деревни в Саффолке. Сжимая винтовку, он смотрел на колыхающуюся перед ним толпу широко раскрытыми, слегка навыкате глазами. Он никогда не видел, чтобы толпа вела себя таким образом, и не понимал, о чем кричат эти люди. Ему объяснили, что евреи хотят независимости, что если британское правление их не устраивает, они могут отправиться туда, откуда прибыли, и посмотреть, будет ли Гитлер для них лучше. Констебль согласился с таким мнением. Он не имел ничего против евреев — хотя они иной раз и казались ему странными существами. Он знал одного полицейского-еврея из Уайтчепла, вполне приличного парня, А дома в Саффолке, перед отправкой, он слушал проповедь тамошнего священника против Гитлера и расизма и о том, как жгут синагоги этих бедняг. Так что он прибыл в страну, жалея евреев и безо всякого предубеждения против них.

Но он хорошо помнил слова сержанта, услышанные в первый день. Сержант пробыл в стране пять лет, знал язык и все местные порядки, так что у констебля, как говорится, открылись глаза. «Смотрите в оба, — говорил сержант, — это горячее место. Бойтесь араба Джонни и еврея Мойше. С Джонни обращаться легче, но зато он очень нервный. А возбудившись, он непрочь пострелять. Зато он воюет в открытую, большей частью в горах. Мойше — совсем другого сорта. Мойше всегда с улыбочкой, себе на уме. Он любит подсовывать бомбы замедленного действия, которые взрываются, когда ты не ожидаешь, и устраивать засады в темных улицах, как это принято у гангстеров. И везде у него помощники. В настоящий момент Джонни спокоен, а Мойше что-то задумал. Так что глядите в оба».

С тех пор констебль Тернер смотрел в оба, и когда в еврейских лавках и ресторанах ему любезно улыбались, он про себя думал: «Брось, меня не проведешь!»

Вот сейчас они орут на площади, как стадо обезьян. Покончив с витринами, они занялись телефонными будками и уличными фонарями. Фонари гасли постепенно, один за другим, затем последовала яркая вспышка, как при коротком замыкании, и оставшиеся фонари погасли все сразу. Площадь погрузилась в темноту, вопли и визг усилились. Молодой констебль Тернер сказал себе, что все это ему не нравится.

В первом ряду толпы констебль заметил странно одетого парнишку, с черными пейсами и черными бумажными чулками, перевязанными у колен веревками. Он прижимал к бедру бархатную сумку, из тех, с которыми ходят в синагогу. Парнишка вел себя, как дьявол: кричал, жестикулировал и подскакивал. Несколько раз напор толпы выталкивал его вперед, почти в объятия Тернеру, но он проталкивался локтями назад в толпу и совсем не казался испуганным. Напротив, он строил Тернеру гримасы. Тот старался смотреть в другую сторону, но взгляд почему-то возвращался к мальчишке. Вот сейчас он высунул язык. Тернер это отлично видел, несмотря на темноту. С болтающимися вдоль темноглазого лица пейсами, с высунутым острым языком парень выглядел так безобразно, что по телу пробегали мурашки. Вдруг мальчишка начал что-то декламировать на своем языке. Тернер не понимал его и не догадался, что и сам он произносил те же слова в церкви, правда, в переводе на английский: «Пошли на них молнию и рассей их, — кричал мальчишка неистово и подпрыгивал. — Пусти в них стрелы и избавь меня от руки чужих детей». Тернеру очень хотелось схватить мальчишку за шкирку и хорошенько встряхнуть — просто, чтобы поучить, как надо себя вести. Но так вот стоять, пытаясь уклониться от камней, которые летят в тебя, и смотреть на этого дьявола, гримасничающего прямо под самым твоим носом, это может вывести из терпения. Что ж, такова служба.

Вот они опять запели (свой гимн, что ли), это звучит так, будто они собираются дома разрушить. Двинулись с пением вперед. Увеличился напор задних рядов на передние. Те, что стояли впереди, пытались сдержать напор и устоять на месте, сопротивляясь локтями и ягодицами, но напор был слишком силен, кое-кто упал, потеряв равновесие, на асфальт. А сзади все напирали, спотыкаясь о лежащих на асфальте. Между толпой и полицейскими оставалось меньше десяти метров, и к этому времени стало почти совсем темно. Тернер покосился на стоявших рядом товарищей. Они были неподвижны, как будто происходящее их не касается. Толпа снова стала бросать камни. Не те, кто стояли впереди, а из задних рядов, откуда было безопасней. Тернеру удалось уклониться от кирпича, который пролетел на расстоянии нескольких дюймов от его головы. И все время продолжалось пение. Казалось, что одни — швыряют камни, другие — поют. В этот момент произошел новый рывок вперед. Передних будто смыло большой волной, вся огромная масса задвигалась, затем послышался выстрел, за ним — два других, и стоящий рядом с Тернером полицейский медленно опустился на асфальт.

Почти в ту же секунду сержант выкрикнул команду, и Тернер почувствовал, как его винтовка взлетела вверх и приклад твердо уперся в плечо, как если бы оружие само подчинилось команде. Немедленно раздалась следующая команда: стрелять поверх голов. Тернер спустил курок, и в тот же момент на него бросился кто-то, похожий на дикую кошку. Он ощутил острую боль в пальце левой рулей, вскрикнул, выпустил ружье, и, как в диком кошмаре, почувствовал, что мальчишка с гримасничающим лицом дьявола повис у него на шее и не выпускает из зубов его пальцы.

Он поднял правую руку и нанес дьяволу сокрушительный удар по голове.

Мальчик пошатнулся и отпустил руку Тернера. Констебль попытался схватить его, но кто-то из толпы оторвал от него мальчика. Исчезло также и ружье. Тернер огляделся в оцепенении и увидел, что хотя на площади продолжаются отдельные стычки, основная масса толпы отступила и кордон перестроился. Залп произвел впечатление, и через минуту между полицейскими и толпой снова было пространство в двадцать метров.

— Проверить ружья! — прокричал сержант, но у Тернера больше не было ружья.

— Они мне заплатят за это, — пробормотал он и, заметив, что из руки его течет кровь, попросил разрешения выйти из строя.

Той же ночью Джозеф шел в свою убогую гостиницу на улице Пророков, посмеиваясь в душе. Еще неделю назад эта жалкая демонстрация привела бы его в отчаяние. Но теперь, после прошлой пятницы, она не волновала его. Однако же, как это похоже на гликштейнов, — завалить собственное дело, окончить его так бездарно. Принадлежащие к организации Баумана участия в демонстрации не принимали. Официальные же вожди, призывая к сопротивлению до последней капли крови, забывали только упомянуть, в чем должны заключаться дела и в какие формы должно вылиться сопротивление. Возбужденная и брошенная без руководства толпа действовала согласно своим нечетким порывам, а завтра гликштейны опубликуют заявление, протестуя против бесчинств, призовут к порядку и к дисциплине, и все будет по-прежнему.

Почему ирландцы, сербы и индийцы, почти неграмотные, находят подходящие формы и выражение для своей скорби, а народ, известный своей сообразительностью, оказывается каждый раз так беспомощен перед лицом беды? Это не трусость: история каждого поселения в Галилее — настоящая эпопея. Но нация в целом за века рассеяния потеряла уверенность в себе. Ее вожди происходят из местечек Польши и царской России, где власть представляли продажные и обычно пьяные исправники, а единственным способом чего-либо добиться были подкуп и пресмыкательство. Вожди народа способны спорить, протестовать, составлять блестящие меморандумы для Лиги Наций, но когда надо действовать, в их крови начинает говорить гетто, и они становятся беспомощны.