Стараясь вести себя непринужденно, Исса только что рассказал им какую-то неприличную историю. Она была встречена холодным неодобрением. Тогда, чтобы разрядить обстановку, он запел популярную песенку: «Фаластин баладна, яхуд калабна» — «Палестина — наша страна, евреи — наши собаки», — но и это не помогло. Оставалось четверть часа до передачи, и Саллах заказал еще кофе.

— Не желаете ли кальян? — обратился он вежливо к Иссе.

Иссе очень хотелось курить, но он боялся, что курить кальян — грубо и провинциально.

— Спасибо, я курю только сигареты, — ответил он.

Саллах предложил ему свой серебряный портсигар, и они оба закурили. Фарид же отказался от сигарет, покачав головой с темными вьющимися волосами, падающими на лоб:

— Я покурю кальян. — Затем, переходя от апатичности к энтузиазму, повернулся к Иссе: — Когда мы будем издавать журнал, ты обязательно напишешь статью из деревенской жизни.

Исса ухмыльнулся польщенно и недоверчиво:

— А что о ней писать? Феллахи глупые, отсталые и грязные.

— В том-то и проблема, — сказал Саллах, положив подбородок на серебряный набалдашник своей трости, — мы должны пробудить феллахов от спячки. Посмотрите на евреев.

— Евреи — другое дело! У них есть деньги. Они пользуются тракторами, удобрениями, даже ввозят новые породы скота.

— Наверное у вас в Кафр-Табие достаточно денег, чтобы купить удобрения и даже трактор, — сказал Фарид, сжимая зубами трубку кальяна.

— Денег, может, и достаточно, но все живут сами по себе.

— Вот именно! Отсутствие солидарности, зависть и кровная вражда, невежество, суеверия, средневековая экономика. Со всем этим мы должны бороться! — воскликнул Саллах.

— Да, — согласился Исса, — но молодые норовят удрать в город. Там платят деньги и можно ходить в кино.

— А землю норовят продать евреям, — сказал Саллах.

— У евреев много денег. А какие цены они платят! — воодушевился Исса, — я бы вам рассказал…

Он замолк и покосился на соседние столики. Они, в основном, были заняты лавочниками вперемежку с приезжими из деревень и бедуинами из Трансиордании. В ожидании предстоящей передачи на террасе собралось необычайно много народа. Мужчины лениво, с удовольствием посасывали кальяны или играли в шешбеш.

— Удивительно, — задумчиво проговорил Фарид, — евреи приезжают сюда из европейских городов, чтобы стать крестьянами, а наши крестьяне бегут в город.

— Так ты напишешь для нашего журнала? — спросил Саллах.

— Не знаю, — сказал Исса, — я никогда не писал стихов.

— Вот видишь, — мрачно проговорил Фарид, — для нашей молодежи всякое писание — это стихи. А какие стихи им нравятся! «Губы моей возлюбленной подобны кораллам, зубы, как жемчуг, а бедра, как кедр».

— Я оговорился! — Исса покраснел. Его особенно задело, что этот дурно одетый городской мальчишка сказал о нем: «наша молодежь». А сам, наверное, моложе его и еще не знает, что такое женщина. Он бы им рассказал кое-что о той еврейской суке в вади!

Саллах попытался переменить разговор:

— Во всяком случае, теперь все изменится. Евреи не смогут больше покупать землю, и бегство в город прекратится. Господи, наконец-то англичане взялись за ум!

— Думаешь, они о нас заботятся? Просто не хотят, чтобы евреи сюда ехали, они боятся их еще больше, чем нас.

— Фаластин баладна, эль-яхуд калабна, — снова рискнул Исса, но Саллах опять не обратил на него внимания:

— По каким бы причинам они это ни делали, я могу только сказать: слава Аллаху! — Для большей убедительности он ударил палкой об пол.

— Того и гляди, ты наденешь тарбуш, — сказал Фарид, и они оба рассмеялись.

Красный тарбуш был символом умеренной партии Нашашиби. Так как ведущие деятели партии были уничтожены патриотами, головной убор этот совсем исчез. Все мужчины на террасе были или с непокрытой головой или в куфиях.

— Я говорю всерьез, — сказал Фарид. — Я согласен, что «Белая книга» — первый справедливый поступок англичан за последние двадцать лет, с тех пор, как они великодушно пообещали евреям нашу страну, не спрашивая нашего мнения. Но «Белой книги» недостаточно, чтобы исправить фантастические несправедливости прошлого. Все арабские страны имеют парламенты. Нам в этом отказано, потому что это дало бы нам преимущество перед евреями. Египет и Ирак получили независимость, и хотя Ирак — страна дикарей, от нас требуют подождать еще лет десять. А кто знает, сколько раз за десять лет они изменят свою позицию? Нет уж, или все, или ничего. И не откладывать дела в долгий ящик.

Исса смотрел на него, разинув рот. Никогда он не слышал таких умных речей. Саллах кивал, молча признавая интеллектуальное превосходство своего друга..

— Скоро начнется, — сказал он, взглянув на часы. Владелец кафе включил радио, и на террасе послышался треск. Шла передача для еврейских детей. Несколько минут хрипловатый девичий голос с задушевными интонациями нашептывал толпе на террасе слова еврейской колыбельной песни. Казалось, можно было почувствовать через громкоговоритель теплое дыхание дикторши. Сосредоточенно следя за пузырями своих кальянов, толпа бесстрастно слушала рифмованные слова на языке, родственном их собственному. Фарид перевел Саллаху: «…И моряки заткнули свои уши воском». Саллах понимающе улыбался, постукивая серебряным набалдашником трости по зубам. Исса не знал, о каких моряках идет речь, да и не интересовался. Он думал о еврейской девушке, встреченной ночью в вади, и ярость неутоленного желания заливала бледностью его рябое лицо. «Мир вам, дети», — прошептал голос, и на несколько секунд воцарилась тишина. Затем деловитый мужской голос объявил по-арабски: «Слушайте правительственное заявление по вопросу о Палестине». Лица людей на террасе напряглись в ожидании. Послышался громкий щелчок, потом наступило молчание. Прошло две, три минуты.

— Ты что, убил свое радио, Ахмед? — крикнул кто-то хозяину. Раздался смех.

— Видит Бог, оно в порядке, но почему-то онемело, — сказал испуганным голосом хозяин. Он боялся, что патриоты обвинят его в неполадке и снова сожгут тент над террасой и плетеные скамейки.

Вдруг радио заговорило. С растерянностью в голосе, на разных языках, диктор трижды сообщил, что по техническим причинам передача правительственного сообщения откладывается на полтора часа. Послышалась арабская музыка.

По террасе пронесся ропот. Затем игроки вернулись к своей игре. Саллах яростно стукнул палкой о пол и крикнул:

— Эти гиены опять передумали.

— Идиот, — спокойно возразил Фарид, — ты ведь слышал передачу из Лондона. Нельзя изменить правительственное решение за один час.

— Но что же случилось?

— Вероятнее всего, евреи взорвали радиостанцию в Рамалле.

— Да-да, наверное, так оно и есть. Но это им не поможет, — Саллах снова был полон надежд. — А они не трусы, эти дети смерти, — добавил он, с невольным восхищением покручивая ус.

— Научились от нас, — хладнокровно, как англичанин заявил Фарид.

Исса смотрел на них с мрачной неприязнью. Он подумал о двух темных фигурах, явившихся ночью за его отцом, и ледяная дрожь страха то накатывала, то отпускала с безжалостной монотонностью прилива и отлива.

Ровно в восемь часов, перед самым началом передачи, кабель, соединяющий радиовещательную станцию в Иерусалиме с передатчиком в Рамалле, был перерезан членами Хаганы. Тут же в Рамаллу была отправлена колонна бронемашин с директором программы и его штатом.

В 9.30, с возобновлением радиопередачи, перед зданием губернатора в Тель-Авиве собралась толпа. С пением «Ха-тиквы» люди ворвались в здание, уничтожили записи иммиграционного и земельного управлений, выбросили мебель в окно, вывесили сионистский флаг и подожгли дом. К десяти часам, когда британской полиции удалось разогнать толпу, Центральное иммиграционное управление в Иерусалиме тоже было охвачено пламенем. Когда пожарная команда прибыла, управление уже было разграблено, а списки нелегальных иммигрантов, подлежащих депортации, уничтожены. В одиннадцать часов, к тому времени, как удалось потушить пожар в Иерусалиме, собравшаяся на улице Алленби демонстрация столкнулась с усиленным отрядом британской полиции. В городе был введен комендантский час, и оставшиеся ночные часы страна спала беспокойным сном. Наступил День испытания. Так был назван этот день Национальным комитетом еврейской общины в напоминание о словах пророка Исайи: — Что будете вы делать в день испытания и безысходности? К кому придете за помощью?