Девушка пошла, ухмыльнувшись, дальше. Катя догнала её.

-- Простите, не думайте, что я какая-то умалишённая. Просто очень-очень одиноко. А вам?

-- Простите?

-- Вы не подумайте, я нормальной ориентации. Просто давно с подругами не общалась. Может, сходим в кафе, пообщаемся. Я всё оплачиваю.

-- Ну, давайте сходим. Мне тоже сейчас нечего делать.

-- А, может, поедем ко мне в загородный дом? Там много всего интересного.

-- Извините, не могу.

Она ускорила шаг. Довольно стройная, аккуратная, невысокая брюнетка с длинными секущимися волосами в скромном хвостике.

"Типичная одиночка"

-- А вы учитесь?

-- Нет, уже работаю.

-- Я работаю тоже в неплохой фирме. Всё, так сказать, есть, только бывает очень одиноко, понимаете, не с кем пообщаться. Мы могли бы с вами выходить иногда гулять в кафе, в ресторан за кампанию. А я всё оплачиваю. Только не подумайте чего, я нормальной ориентации. Мне подруга нужна.

Катя заглянула ей в глаза.

-- Ну, я даже не знаю. Странное предложение.

-- А что тут странного? Если нужен молодой человек, то знакомятся, а если нужно, так сказать, - Катя засмеялась, - позарез подруга, то что? Как тебя зовут?

-- Лена.

-- Хорошее имя. Меня Катя.

Катя непроизвольно принюхалась.

"Я как мужик, цепляющий дуру. Эти ужимки, эти улыбочки, это давящее желание найти нормального парня. Неудачница, жаждущая счастья. Эти аккуратные некрашеные волосы, этот ненавязчивый тональник, этот бесцветный лак, без шапки, в начищенных сапожках. Ты не в Европе, детка!"

Они зашли в уютное кафе. Их радостно поприветствовала официантка и усадила за деревянный столик.

-- Что будешь пить?

-- Можно бокальчик вина.

"И перед кем ты сейчас комедию ломаешь?"

-- Как хочешь. Я буду capitan morgan black с колой и горячее с гарниром. Может, тебе то же самое, чтобы не заморачиваться, а-то мне бутылки много будет.

-- Ну, можно чуть-чуть.

"Ну, можно чуть-чуть. Ты только и жаждешь, чтобы тебя оценили по достоинству. Но кто это сделает? А знаешь, я оценю тебя, детка. Меня не волнует, что ты абсолютно не видишь себя со стороны: что ты ни рыба, ни мясо. Я оценю тебя по твоему искреннему желанию любить, по твоей доверчивости, неподкупности и, конечно, лебединой верности. Десять баллов, крошка. Разве не весело? Да это твой звёздный час!"

Катя поймала себя на мысли, что болтает без умолку обо всём на свете. Кроме того, они уже изрядно подвыпили. В конце концов, она уверенно сказала:

-- Поехали ко мне. Не бойся, приставать не буду. Но то, что будет весело - гарантирую.

-- А что там такого весёлого? - Дружелюбно протянула Лена.

-- Там у меня много друзей и они гуляют всю ночь. Кстати, есть неплохие варианты. Я тебя познакомлю.

-- Ну, тогда можно.

"Ага! Попалась. И что я тебе вначале говорила?"

Они подошли к одиноко стоящему такси.

-- За МКАД ездишь?

Из машины "понесло" топливом и теплом.

-- Да. Залазьте.

-- За сколько?

-- По счётчику довезу.

-- Тогда включай.

Всю дорогу Катя ругала кафе, в котором они сидели, официантов, рассказывала про цены и что они ели, как они ели и сколько они ели. Таксист ей вторил. Лена иногда вставляла свои комментарии. Езда немного укачивала. Как только они выехали за МКАД, он надавил на газ. Ему было, видимо, всё равно, Кате тоже, Лена вцепилась в сиденье.

-- А можно не так быстро.

"А можно не так быстро"

Когда Катя захлопнула дверь такси - почувствовала тишину природы, свежий воздух будил желание жить. Снег похрустывал под их сапогами. Она устала говорить и молчала. Лена напряжённо спросила:

-- Ты тут живёшь? Красивый дом. А где твои друзья? Я представляла себе всё иначе.

"Может быть, для тебя бы всё обошлось. Ещё бы пять минут тишины"

∙

Последние дни смешались в ком. Он состоял из глупых постоянных разговоров, обмана, а затем бессмысленной агрессии и тяжёлой работы, которая на некоторое время поглощала мысли, эмоции и силы. Но только на протяжении этой работы она забывала обо всём на свете, как будто бы кровь не виновных смывала на минуту всё. Она хорошо помнила эти моменты. До этого спешка, беготня, суматоха, какие-то дела, а потом ночь, реальность как галлюцинация, тяжёлая долгая работа, а наутро чёрной дымкой лицо жертвы перед глазами. У неё даже зрение сильно упало. Папа стал к кровянке добавлять натёртую морковку, и Катя съедала. И она бы съела всё. Вкус еды она чувствовала плохо.

Непонятно откуда пришло это чувство. Чувство, которое мучило больше всего или даже единственное чувство, которое мучило. Чувство, что нет ей прощения. Внезапная стопоцентная уверенность, что Бог есть и что он, как это не затаскано звучит, всё видит. Что нет ей прощения, но не от людей, а от Господа Бога, что никак невозможен рай после смерти. Что с небом её постоянно соединяла какая-то нить и по ней поступала какая-то маленькая, но помощь, которую она никогда и не ощущала. Зато теперь она очень явно ощущает, что небо накрепко закрыто, что на нём для неё стоит железобетонный люк с пломбой, что оно не смотрит на неё, отреклось совсем и что она одна, теперь действительно одна и она просто мусор, просто кусок материи, который ничем не избежит вечных мук и отречения. Отречения самой жизни от него. И она погаснет. После смерти она погаснет, как свет светлячка днём, но здесь, сейчас, в этом мире ещё возможно как будто что-то сделать или было когда-то возможно... а сейчас только страшное отчаяние и раскаяние.

"Что же я наделала"

Всё, что раньше казалось таким страшным: не выйти замуж, не завести детей, быть одной, расстроить родителей, не иметь успеха на работе и даже заболеть смертельной болезнью - стало вмиг смехотворным для неё. Как какая-то сказочка для детей. Всё это может быть ужасно только в соотношении с чужими мыслями. Ужасно только грешить - вот что ужасно на самом деле! Нет, конечно, быть смертельно больным - это плохо, очень плохо. И если бы раньше Кате поставили такой диагноз, она была бы глубочайше несчастным человеком, может даже немного сошла бы с ума от своего несчастья. Да как бы она была тогда несчастна!

Но теперь... теперь она готова была обменять не задумываясь и с великой радостью этот диагноз на свои ужасные злодейства, даже если о них никто никогда бы в жизни не узнал! И с какой великой радостью и настоящим счастьем обменяла бы она свои поступки на что угодно, на самые страшные события на протяжении хоть ста лет. Как бы она счастлива жила толстой, косой, нетрудоспособной и никому не нужной умирающей чахоточной от голода, на которую все плюют и бомжи пусть даже насилуют. Она бы вызывала у людей только жалость, а люди бы вызывали жалость у неё, потому что только она была бы по-настоящему счастлива с верой и возможностью жить дальше в Боге.

А если бы ей надоело это всё, то она бы подняла голову к небу и попросила бы облегчить муки и тогда бы... но лучше не просить этого, потому что у красивой и умной так много соблазнов в жизни, что и самой настоящей жизни не видно становится. Нет! Она бы за всё была благодарна. И она бы знала или бы имела наглость надеяться, что попадёт в рай или куда-то, где есть Бог и он никогда её не оставит.

∙

Пять жертв. Пять страшных невозможных грехов. Их нельзя никак исправить. Пусть весь мир лежит во грехе, но не в таком же страшном, непростительном, чёрном грехе. Весь мир лежит в глупости, в глупости и невозможно противиться этой бесконечной глупости, которая сжирает тебя с самого рождения. И вот ей сейчас, этому уже пропащему человеку это известно. Но зачем?

Всё было так хорошо для неё, так прекрасно: почему же она всё время думала не о том? Почему родители этого не видят? Почему мы только просим себе побольше и осуждаем других? Почему мы постоянно жалуемся? Насколько бы было лучше, если бы это была одна жертва, одна случайная жертва. Насколько бы это было лучше. Но!