Увидев Васильева, он мрачно заметил:

— Слышал? Опять ЧП в зоне! Сторожа с механического заделали, руку ему отрубили по кисть! На „крысятничестве“ попался, фраер. Но Ступа вступил на тропу войны и беспредела. Теперь многие головы полетят…

— Видел я, как прапорщик тащил, держа на отлете окровавленную рукавицу с обрубленной кистью. На Кавказе тушины у врагов так отрубали кисти и прибивали к двери хижины. Чем больше кистей, тем знатнее воин.

— Так вот откуда обычай на войне рисовать на борту самолета звездочку за каждого сбитого врага? — ухмыльнулся Котов.

— Думаю, что не оттуда! — разочаровал Котова Васильев. — Интересно, авторитеты не боятся, что сторож очнется и выдаст их?

— А он может выдать лишь одного человека, того, который проигрался в карты и должен был выполнить любое распоряжение Ступы. Одним „солдатом“ больше, одним меньше, сути не меняет. И вряд ли он очнется — дежурного вызвали лишь для того, чтобы он зафиксировал несчастный случай. Наверняка, кровищи там вытекло столько, что на жизнь уже не осталось.

— А ты откуда знаешь? — удивился Игорь. — Был там, что ли?

— Зачем мне там бывать? — так же удивился Котов. — При мне был звонок, разговор тоже при мне велся. Остальное и домыслить можно. Я „крикушник“ не покидаю. Не могу смотреть на бесовское вместилище.

— Ни возрождения им, ни спасения? — усмехнулся Васильев.

— В Евангелии от Марка ясно сказано: „Кто будет веровать и креститься, спасен будет; а кто не будет веровать, осужден будет“. Это очень долгий процесс для Бога — распространять Себя как жизнь из духа верующего в его душу. „Верою вселится Христос в сердца ваши, чтобы вы, укорененные и утвержденные в любви, могли постигнуть со всеми святыми, что есть широта и долгота, и глубина и высота, и уразуметь превосходящую разумение любовь Христову, дабы вам исполниться всею полнотою Божиею“. Преобразование требует сотрудничества человека. „И не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего, чтобы вам познавать, что есть воля Божия, благая, угодная и совершенная“. „… Со страхом и трепетом созерцайте свое спасение, потому что Бог производит в вас и хотение и действие по Своему благоволению“. Верующий должен сотрудничать, позволяя Господу распространяться в свою душу до тех пор, пока все его желания, мысли и решения не станут едины с желаниями, мыслями и решениями Христа. Только по возвращении Христа Бог полностью пропитает тело верующего Своей жизнью. „Ибо многие, о которых я часто говорил вам, а теперь даже со слезами говорю, поступают как враги креста Христова; их конец — погибель, их бог — чрево, и слава их — в сраме: они мыслят о земном. Наше же жительство — на небесах, откуда мы ожидаем и Спасителя, Господа нашего Иисуса Христа, который уничиженное тело наше преобразит так, что оно будет сообразно славному телу Его, силою, которую Он действует и покоряет себе все“. Только таким образом, вместо того чтобы быть пустым и поврежденным в каждой своей части, верующий наполняется и пропитывается жизнью Божией. Это и есть полное спасение Божие!

Игорю было несколько страшновато смотреть на проповедника, опирающегося на швабру с мокрой тряпкой посреди длинного и мрачного каменного коридора административного корпуса колонии строгого режима и вещающего непреложные истины о Боге, о спасении, о возрождении.

Взяв у дежурного ключ от комнатенки, где находилась его ставшая уже постоянной работа, старая переписка в больших папках, Васильев, открывая дверь, успел заметить, что Котов стал ожесточенно тереть каменный пол, словно стремился обнаружить подземный ход, ведущий далеко за пределы колонии, на волю.

Работать совершенно не хотелось. Перед глазами все время маячила страшная окровавленная рукавица с отрубленной кистью правой руки, кость которой торчала из рукавицы, воскрешая времена людоедов.

Игорь с трудом заставил себя разобрать хотя бы одну папку с документами, чтобы оправдать половину трудового дня. На большее сил не хватило.

Когда он, закрыв на ключ комнату, после сигнала собирался на обед в столовую, его окликнул Вася, который выглянул из кабинета Дарзиньша.

— Васильев, хочешь поехать с нами за рассадой астр? — спросил он.

Кто же мог отказаться от столь заманчивого предложения. Игорь согласился сразу. Только уточнил:

— До обеда или после?

— Конечно, после! — подмигнул ему Вася. — Кто же тебя будет баланды лишать?

Игорь заметил, что в этот день ему не предложили разделить чаепитие с начальником колонии. Он, правда, не знал, что никакого чаепития не было. Дарзиньш с Васей обсуждали секретные мероприятия, о которых Игорю знать было незачем, чтобы и под пытками он не мог ничего сказать и раскрыть.

В столовку он пошел одновременно с Котовым. Игорь так и не уразумел, когда Кот ходит в столовую, это был единственный раз, когда Игорь удостоился права пойти вместе с ним.

В дверях столовой они сразу столкнулись с кладовщиком, которого донимал Костыль:

— После обеда ты не можешь сразу же пойти на швейку. Удели мне десять минут.

Корчагин лениво отбрехивался:

— Да отцепись ты, репей, вот пристал! Сказал вечером, значит — вечером!

— Да пойти ты, Павка Корчагин… — взвился Костыль, но кладовщик не дал ему досказать.

— Я не Павка! — прервал он Костыля. — Попрошу без оскорблений.

— Дайте пройти, говоруны! — предложил им Котов. — Чего сцепились? Пайку не поделили или миску баланды?

— Он не хочет мне открыть кладовку, чтобы я там взял смену белья! — пожаловался Костыль. — Не имеет права. Сегодня — помывочный день. Если я после ужина пойду, то ни шайки чистой, ни воды горячей не будет уже.

— А мне на швейку надо! — лениво зевнул кладовщик. — Из-за несчастного случая там завал образовался на выворотке. Мастер просил пораньше придти.

— Слышал, Костыль? — обратился к Коростылеву Котов. — После ужина получишь свое засранное белье и пойдешь мыться.

— Не ленись, Корчагин! — вмешался Васильев. — Окажи уважение старшему. Мастер перебьется, на десять минут задержись. Хочет человек помыться одним из первых, сразу же после смены. Доставь ему такое маленькое удовольствие.

Корчагин задумался, а Коростылев, обрадованный неожиданной поддержкой, еще пуще насел на него, требуя открыть кладовку.

— Ладно! — неожиданно сдался кладовщик, — После обеда подходи к кладовке, так и быть, открою.

На том и порешили.

После обеда Костыль отправился не на швейку, а прямо к кладовке, чтобы первым дождаться прихода Корчагина, Мочилы Деревенской, и в своем заветном мешке взять чистую пару сменного белья.

К его удивлению, кладовка была приоткрыта, замка на ней не было.

„Это когда же Корчагин меня обогнал? — подумал Костыль. — Вроде пошел на мойку сдавать грязную посуду…“

И Костыль не утерпел, чтобы не зайти в кладовку, хотя нутром чуял, что этого делать нельзя ни в коем случае, мало ли, если что пропадет, так его затаскают по „толковищам“.

Почему-то Костыль решил, что кладовщик находится внутри кладовки.

— Ты здесь, Мочила Деревенская? — спросил он, заходя в полутемную, с одной тусклой лампочкой кладовку.

Дверь за его спиной резко захлопнулась, что-то мягкое плотно обвилось вокруг его шеи и сдавило так, что Костыль сразу же потерял сознание. Последнее, что он почувствовал, это то, что его подбросило на чьей-то спине, а затем он рухнул в черную пропасть, откуда уже никогда не выбраться, потому что его шейные позвонки резко разошлись, разорвав спинной мозг.

Игорь Васильев вернулся в „крикушник“, чтобы присоединиться к экспедиции в парники за цветочной рассадой.

На дорожку требовалось сходить „облегчиться“, что Игорь и сделал, сообразив, что по дороге ему вряд ли разрешат воспользоваться кустами, дабы потом не вылавливать его из этих кустов.

Когда он вернулся, то его уже все нетерпеливо ждали во главе с Васей.

— Где тебя черт носит? — недовольно спросил Вася.

— „Отстреливался“! — пошутил Игорь, заметив, что Котов едва сдерживает смех.