Вася сразу успокоился. Он боялся побега, когда надо срочно организовывать погоню и с собаками нестись сломя голову черт-те знает куда. Недаром в ряде случаев беглецов просто приканчивали на месте, имитируя сопротивление. Когда ноги гудят от беготни по тайге, злоба, которая и так не оставляет сердца охраны лагеря, овладевала целиком и жестокость брала свое.
А разборки между зеками его касались постольку, поскольку, неприятно, конечно, но естественная убыль была в колонии запланирована, главное, не выходить за норму разрешенного процента, чтобы не попасть в отстающие в соревновании между колониями за переходящее Красное знамя.
Золотарь наловчился и быстренько выловил остальные трупы и три отрезанные головы, вцепившиеся зубами в отрезанное «мужское достоинство», оказавшееся во рту.
Игорь с удовольствием бы блеванул, но было уже нечем, он все выпростал из себя еще при первом заходе на рвоту.
Вид у него был не из лучших. Вася, взглянув на него пристально, сразу понял, что для Игоря это испытание выше его физических сил, а потому разрешил отправиться в барак и лечь спать.
— Завтра придешь в «крикушник», там и поговорим! — велел он.
И неожиданно для себя пожелал Игорю спокойной ночи. Причем безо всякой там издевки, на полном серьезе: встретились два интеллигентных человека, поговорили и расстались.
Игорь с огромным облегчением поплелся в барак, чтобы побыстрее заснуть и хоть немного забыться во сне. Таким усталым и физически, и морально он себя не чувствовал никогда.
Вслед за Игорем отпустили спать и остальных заключенных, и все, тихо матерясь и проклиная всех и вся, ринулись по койкам, поскорее забыться в освежающем сне. Побудку в шесть часов никто не отменял, чтобы дать выспаться, как никто никогда не отметил бы и выполнение дневной нормы на производстве. Тем более, что предстоял трудный день с работой по пошиву непромокаемых тяжелых чехлов на автомашины…
Дарзиньш всегда выключал телефон в своей квартире. Он уставал от общения с людьми, за коих ему приходилось держать как своих подчиненных, так и заключенных. Никогда ни в одной колонии он ни с кем не сближался, всегда был один как перст. И вот, на старости лет, в этой колонии он встретил сразу двух, с которыми ему было легко и приятно общаться, даже с удовольствием.
Дела могли и подождать, тем более, какие могут быть срочные дела в такой глухомани, где и до Бога высоко, и до царя далеко.
Единственное дело, ради которого можно было его и побеспокоить — это бунт в колонии, когда надо срочно принимать решения на самом высоком уровне. А в этой глухомани единственным высоким лицом был только он — начальник колонии Дарзиньш Виктор Алдисович.
Побеги, конечно, тоже были чрезвычайным происшествием, за которые нес персональную ответственность именно он, но был еще и начальник охраны, чья вина, как говорится, была первее, была смена охранников, с которых, в случае чего, можно было спустить шкуру или не пустить в очередной отпуск, что для них было хуже, от чего они зверели настолько, что до конца срока заключенным было лучше не попадаться им под горячую руку.
А потому и о побегах докладывали Дарзиньшу лишь утром, когда либо все уже было сделано, беглецы были убиты или задержаны и помещены в БУР, либо сбежали, и приходилось выдумывать оправдания и искать виновного, «козла отпущения», ужесточая впоследствии и без того строгий режим содержания.
Эвенка, домоправительница Дарзиньша, весь вечер угождала хозяину, масляно глядя ему в глаза.
«Полезет в постель! — решил Дарзиньш, не испытывая никакого волнения, одно неудовольствие. — И прогнать жалко, и жить уже невмоготу!» — подумал он.
Эвенка была моложе Дарзиньша лет на тридцать, ей, естественно, требовалось, если не каждый день, то хотя бы раз в неделю. И она регулярно «выставляла» Дарзиньша на половую близость. Делала она это хитро: варила известное только ей пойло из сушеных или свежих трав, в которых она разбиралась как никто, недаром в ее роду было несколько шаманов, и давала пойло Дарзиньшу, после чего он испытывал то, что испытывал лишь в восемнадцать лет, и удовлетворял сожительницу, как сильный и молодой любовник.
Так было и в этот вечер. Эвенка уговорила Дарзиньша выпить «успокоительный» чай, после которого минут через двадцать его стал охватывать нестерпимый жар, и он уже не только не противился домогательствам «туземки», но и не испытывал к ней обычного презрения. Она занималась любовью, как настоящий мастер, знала много способов доставить старому шестидесятилетнему Дарзиньшу удовольствие в постели. И хотя она была далеко не красавица, в такие минуты Дарзиньш испытывал к ней даже нечто вроде признательности. Но не любви. Такого чувства он еще никогда не испытывал в своей жизни.
У эвенки был когда-то муж, который спился и замерз в тайге. Она, узнав, что новый начальник приехал без женщины, сама явилась к нему и предложила свои услуги. Поскольку Дарзиньшу все равно нужен был кто-то, кто ухаживал бы за ним, а в поселке, кроме нескольких старых блядей никого не было, он и согласился и пока не жалел. Правда, поначалу он и не думал спать с нею, но она все сделала для того, чтобы он выпил ее отвар, а дальше его сопротивление сразу же ослабевало обратно пропорционально возрождению его мужской силы.
Утром рано Дарзиньш отправился в административный корпус, который кроме него никто так и не называл, только — «крикушник», решив еще раз позвонить по только ему известному телефону, чтобы подтвердить шифрованную телеграмму о наличии ценного кадра для нужд организации.
У входа его уже ждал Вася. По одному его виду Дарзиньш сразу понял, что в вверенной ему колонии что-то произошло. Но это «что-то» не грозило неприятностями, иначе Вася смотрел бы, как побитый пес, упустивший вора с хозяйского двора.
— Опять неприятности? — спросил он Васю вместо приветствия.
— Здравия желаю, товарищ полковник! — приветствовал его по форме Вася. — У швейников чрезвычайное происшествие: зарезали зверски пятерых уголовников, «воров в законе» во главе с Полковником, ой, извините, товарищ полковник, с заключенным Беднаркиным.
— Замечательная новость! — приободрился и даже обрадовался Дарзиньш. — Так что ты стоишь с похоронным видом?
— Так расследовать же придется! — тоскливо протянул Вася. — А вы мне следственную часть поручили.
— А ты возьми в помощь себе Васильева Игоря! — предложил с ходу Дарзиньш. — Он парень толковый, четыре курса юридического, как-никак, у него за плечами. Он тебе будет оказывать теоретическую помощь, а ты пользуйся своим практическим умением. Из вас двоих получится великолепный сыщик.
Дарзиньш лукаво рассмеялся. Он шутил, когда говорил о великолепном сыщике, кто-кто, а он-то лучше других знал, насколько беспомощными выходят из стен института будущие великие сыщики, только через практику познававшие методы борьбы с преступниками, важным компонентом которой во все времена у всех народов являлись секретные сотрудники или сексоты, как их презрительно называли в народе, не понимая, что без них преступлений было бы во много раз больше.
— Это идея! — загорелся сразу Вася. — Пойду, скажу ему, если он еще в состоянии работать и соображать.
— А что с ним? — сразу же забеспокоился Дарзиньш. — Заболел?
— Нет! — честно сказал Вася. — Но даже мне было не по себе, когда золотарь стал вылавливать из выгребной ямы труп за трупом, а я взял Игоря на опознание трупов. Впрочем, он пришел в такое состояние еще раньше, когда, как он говорит, увидел в отверстиях над выгребной ямой отрезанные головы с членами во рту…
— С какими членами? — не «врубился» Дарзиньш, беспокоившийся об Игоре.
— С половыми! — с трудом удержал не положенную по уставу улыбку Вася.
Дарзиньш, представив себе такую картину, не смог удержаться от улыбки, но понял, что у Игоря есть смягчающее обстоятельство: он никогда до этого не видел трупов.
«Привыкнет! — успокоил себя Дарзиньш. — Перед отъездом устрою ему испытание, заставлю переступить „порог“. В этом деле главное — переступить. После первого трупа пойдет быстрее. Второй уже воспримется легче, а дальше и трупы никто не считает, только как обезвреженный объект».
