Социологическая медицина должна считаться также и с тем обстоятельством, что у большинства людей (правда, не у всех) наблюдается сильное стремление выдвинуться как на работе, так и в обществе. Это, так сказать, закон профессии, свойственный взрослым людям. Но если это стремление чрезмерно, то дело доходит до патологических явлений, переутомления, отчужденности в семье, к тому, что называют состоянием руководящих работников. Устойчивость равномерной нагрузки сменяется лабильностью, неуверенностью в себе, недостатком времени, чрезмерными требованиями, предъявляемыми к данному человеку, с фазами агрессивности, которые затем приводят к чрезмерному активированию вегетативных механизмов, коры головного мозга, может быть, и других систем. Это — явления, свойственные времени, которые, как уже было упомянуто, приводят к нев–розам и особенно к неврозам органов, причем ими страдают преимущественно люди в возрасте от 40 до 60 лет.

Медицина зиждется на науке о здоровом и больном человеке. Поэтому она является частью антропологии и в этих обширных пределах занимает особое место и имеет свои особенные задачи. Поэтому возможно говорить об антропологической медицине; ведь она не описывает и не лечит болезней, как это делает естественнонаучная медицина; она избрала себе задачу ставить вопрос о человеке во время его болезни. Эта постановка вопросов тем более необходима, что вследствие все более и более специализирующихся методов исследования возникла явная опасность, что медики за деревьями не увидят леса, что личность человека перестанет существовать для медицины.

Некоторый вклад в разрешение этого вопроса внесли биология и изучение животного мира. Благодаря сравнению человека с животным, правда, родилось понятие об особом положении человека, но против перенесения данных, полученных на животном, на человека все же были высказаны критические возражения; тем самым определенный естественнонаучный метод медицины был отклонен.

Существовала опасность, что медицина может утонуть в функционально–механистическом мышлении. Против такой возможности возразили, когда с точки зрения естественных наук животное в какой–то мере уподобили человеку и доказали, что человека не изымали из ряда животных как их высшую ступень, но с самого начала усматривали свойственное ему развитие. Некоторые антропологи указывают, что человек не специализирован в развитии своих органов, т. е. примитивен. Бедность инстинкта у человека, то обстоятельство, что он не нуждается в специфической среде, — симптомы его неспециализированности. Но единственное в своем роде положение человека характеризуется не только его неспециализированностью и незащищенным положением в среде, но и особыми биологическими моментами, поздним наступлением половой зрелости, долголетием и, наконец, его столь различным индивидуальным высоким духовным развитием.

К антропологической медицине, далее, относится по меньшей мере частично также и психосоматика, так как благодаря ей для медицины было создано антропологическое направление в исследовании. Также и здесь мы приходим к заключению, что мы никогда не можем охватить человека в целом, но лишь частично. Придание абсолютного значения социальному или хозяйственному аспекту привело бы в конечном счете к тому, что в наше время — время материализма и техники человек сделался бы товаром, обмениваемым на деньги. Но также и другой способ рассмотрения, а именно возвышение аспекта человеческого инстинкта до мировоззренческой антропологии привело бы к тому, что мы таким образом пришли бы к терапии, которая придает инстинкту значение лечебного средства.

Конкретный человек есть нечто неповторимое. Это значит, что для каждого больного мы должны искать подходящий для него жизненный путь. Любое отклонение от него должно приводить к заболеванию. Также и здесь мы снова видим, сколь необходим биографический метод, старание узнать от больного возможно больше, чтобы быть в состоянии ему помочь. Ибо врач должен быть в состоянии ответить себе на вопрос: что собою представляет человек, сидящий против меня? Стремление выяснить сущность человека и привело к созданию различных антропологических систематик. Но все они были временными, преходящими. Возможно, что в этом одна из главных трудностей, мешающих прийти к правильному лечению. Больного следует привести в такое настроение, чтобы он пришел в себя и охотно встретился с врачом, видя в нем близкого человека, желающего ему помочь. Вполне понятно, что практическое применение антропологической медицины наталкивается на различные препятствия, так как требует значительного времени и больших расходов.

Фундаментом современной науки в медицине является сомнение — в том смысле, в каком о нем говорил Декарт. У врача появляется сомнение, т. е. своего рода недоверие к больному, так как он не хочет, чтобы его обманывали. Однако врач, если хочет узнать правду, должен выслушать больного, должен располагать достаточным временем, и всякий, кто действительно является врачом, знает, как это важно. Лечение, которое мы хотим вести в антропологическом духе, должно выявить не только болезненные процессы в организме, но и многие состояния не свободы, которые держат человека в плену и мешают ему достичь порядка в функциях его организма. Социальное страхование, естественно, должно проявлять большее понимание в этих неясных вопросах, несмотря на всю трудность создающегося положения.

К трудностям относится также и поведение больных, многие из которых готовы получать от социального страхования возможно больше. Но нельзя также забывать, что психические моменты должны встречать больше внимания. В наше время социальные факторы играют важную роль, и если мы должны оценить падение трудоспособности в профессиональной жизни, то надо принимать во внимание также и психореактивные расстройства. О том отсутствии трудоспособности, которое следует назвать асоциальным дефектом, как леность и недобросовестность в работе, мы здесь не говорим; мы имеем в виду только те реакции, которые действительно имеют психическую основу.

Также и картина органических расстройств имеет сложный состав, так что распутать ее часто весьма трудно, в частности после повреждений, при антропологически–социологическом рассмотрении случаев после травмы. Что у людей с органическими изменениями в мозгу наступают перемены в психике, приводящие к лабильности их социальных связей, вполне понятно. К этому присоединяются влияния жизни в родительском доме, влияния детства, сказывающиеся при последующей травме. В этих случаях для разъяснения психогенетических проблем социологическое мышление особенно важно. Ибо ориентация человека всегда бывает направлена на этически и социально расчлененную систему взаимоотношений, причем вначале безразлично, правильна ли эта система или ложна. Ведь человек нуждается в предмете преданности, он хочет придать своей жизни смысл, чтобы самому быть в состоянии жить дальше.

Лица, перенесшие повреждения головного мозга, разумеется, требуют иного подхода, чем прочие люди, получившие травму; они легче смиряются со своим положением и боятся борьбы за существование. Невидимое страдание отодвигает их на второй план за теми, кто, например, перенес ампутацию и чье повреждение наглядно. Отмечено, что упомянутая готовность к смирению у лю–дей с повреждением головного мозга ведет к тому, что они бывают склонны к повышенным требованиям пенсионного обеспечения реже, чем другие застрахованные. В социальном отношении они действительно неполноценны, и все старания укрепить остатки их трудоспособности и тем самым достигнуть хотя бы частичного возвращения их к труду наталкиваются на большие трудности. Такова эта проблема с антропологически–социологической точки зрения.

В медицине не существует практического мышления, которое не основывалось бы на этической основе. Ведь само собой разумеется, что профессия, настолько отличная от всех других, должна иметь свои собственные внешние и внутренние законы, свои заветы и запреты, определяющие мышление и поведение врача и в своей сумме составляющие то, что принято называть врачебной этикой. Уже в древности существовал свод для врачей, составленный в виде обязательства, которое на себя брал каждый, кто становился врачом.