– Так не шутите со смертью, и останетесь живы, – посоветовал я Габриэлю. Бедняга даже не осознавал, насколько близко к смерти он сейчас находится. Несколько лицемерных пожеланий удачи могли бы сорваться с моих губ, но не сорвались. Прощание было простым, без рукопожатия, я решил пощадить нервы и кости собеседника.
– И все же мне придется обшарить каждый дюйм земли в поместье, – Габриэль улыбнулся так, будто кидал вызов судьбе. –Прощайте, предупредите Ноэля, чтобы он во время своих ночных бдений запирал двери и постарался не попасть в руки того душегуба, который, я уверен, бродит где-то поблизости. И сами будьте поосторожнее!
– Вам тоже осторожность не помешает, – я махнул ему на прощание и шутливо произнес, – до свидания, ловец удачи.
Какую-то часть пути мне пришлось идти пешком, а не лететь и не исчезать из вида, чтобы полностью не испортить свою репутацию в глазах отважного следователя. Стоило мне только оказаться вне поля его зрения, и я, как обычно, пустился в полет. Ветер прикоснулся к разгоряченной коже, словно способствуя ее превращению в золотые чешуйки. К тому времени, как я добрался до Рошена, я, конечно, снова стал человеком. Звездное небо куполом окружало город, как во время нашего разговора с Анри. Мы заключили своего рода сделку, я помогаю ему исполнить самое сокровенное его пожелание, а он должен забыть обо всех наших распрях. Об этом не стоило даже говорить на словах, смысл моей помощи и так был ясен. Я хотел избавиться от подземных недоброжелателей, но не путем казней, а благодаря простой договоренности.
Посмотрев на темное, усыпанное звездами, словно блестками, полотно неба, я решил, все, сегодня последняя ночь, пора идти на набережную и вручить просителю то, о чем он меня так горячо умолял.
В поместье, из которого Перси почти что выгнал жильцов, было не то, чтобы спокойно, но и бурных ссор пока не слышалось, так, что я облегченно вздохнул, переступив порог. Чьи-то ловкие худые руки тут же сняли с меня плащ и повесили на вешалку в прихожей.
– Сударыня так велела, – пояснил Перси, отряхивая невидимые пылинки со всего плаща, от воротника и до длинных пол.
– Принести вина, эля или чего-нибудь покрепче? – медоточивым, явно недавно выбитым из него наставницей тоном осведомился Перси. – Сударыня нашла в погребах вина почти столетней выдержки и решила, что вам они понравятся?
И уже ясно было без слов, что эта же самая сударыня велела мне их предложить.
– Спасибо, Перси, но сегодня я предпочту побыть немного трезвенником, – я отослал его повелительным взмахом руки, иначе чего доброго, по наущению своей новой госпожи, Перси стал бы так же сладкоречиво, но настойчиво требовать, чтобы я тотчас снял сапоги и отдал ему для чистки.
Похоже, мои распущенные нагловатые слуги на этот раз попали в хорошую школу. Кто, кроме новой суровой госпожи, мог за такой короткий срок преподать им урок хороших манер.
В доме был наведен такой порядок, какого я не видел уже давно. Все канделябры и бра были начищены так, что сверкали. На портьерах, креслах и коврах совсем не осталось пыли. Множество неизвестно откуда взявшихся изящных вещиц было расставлено на каминных полках и низких столиках. Отполированные настенные зеркала отражали пламя зажженных свеч. Наверное, Перси долго и энергично работал в качестве лакея.
Пушистый ковер под ногами заглушал шаги, иначе кто-то тут же кинулся бы мне навстречу. Когда я вошел в так же тщательно убранный музыкальный салон, Орисса стояла у настенного зеркала и примеряла очередную парюру, которую принесла ей Даниэлла. Саму Даниэллу я заметил у окна. Она нервно поглаживала штору и держалась поближе к распахнутым ставням, чтобы можно было тут же улететь, если Орисса снова выпустит коготки.
– О, с возвращением! – Орисса заметила мое отражение в зеркале и радостно, как ребенок, улыбнулась. Вот только, несмотря на искреннюю радость, в ее глазах все равно остались лукавые искорки.
– Знаю, меня долго не было, – предупредил я все упреки и бросил быстрый взгляд на Даниэллу, которая почему-то сменила свой наполовину истлевший наряд на голубое платье с высокой талией, которое больше бы подошло к первому балу, чем к ночным похождениям по городу. Шею она прикрыла бархаткой, наверное, потому, что Орисса начала дразнить ее из-за шрама.
– Что мне сыграть для тебя, – шурша юбками и поправляя сверкающие браслеты на запястьях, Орисса прошла к клавесину. – Какую музыку ты предпочтешь сегодня вечером?
– Орисса… – обратился я к ней и тут же умолк, я понятия не имел, как сообщить ей об Анри.
– Ты вообще никогда не говорил, какие мелодии тебе нравятся и нравятся ли вообще, – она щебетала без умолку, не давая мне вставить и слово. – Даниэлла говорит, ты предпочел бы слушать панихиду, чем мою музыку, но, по-моему, она слишком преувеличивает. Ведь раньше тебе нравилось, как я играю.
Она пробежала пальчиками по клавишам, и приятные, стройные звуки разлились по салону. Ее игра была, явно, благозвучнее, чем похоронный марш, но сейчас ни говорить об этом, ни слушать ее концерты я не собирался. Я должен был рассказать ей об Анри.
Крышка клавесина со щелчком захлопнулась по моему повелению, чуть не прищемив ее изящные пальчики.
– Орисса, я хочу сказать тебе нечто очень важное!
– Важнее, чем моя игра? – она обиженно надула губки.
Я подошел к ней, отвел мягкий пшеничного цвета локон с ее плеча и заметил, что сеть язвочек на шее не только не исчезла, но, напротив, даже стала сильнее. Крошечные алые точки четко выделялись на фоне лилейной, бледной кожи.
– Ты хочешь всю жизнь музицировать только для меня? – я с легким презрением взглянул на изящный, с полированной крышкой клавесин.
– Да, – с детским упрямством заявила она.
Я сделал знак Даниэлле уйти. Она тихо обиженно фыркнула, но послушно выскочила за дверь, которая сама по себе отворилась и затворилась за ней.
– Есть кто-то, кроме меня, кто очень тебя любит, и ты тоже должна его полюбить, – я решил говорить с Ориссой напрямую, иначе до ее блуждающих мыслей было не достучаться.
– Почему? – с безразличием осведомилась она.
– Потому, что только благодаря ему, ты снова жива.
– Я до сих пор думала, что жива только благодаря тебе, – Орисса гневно царапнула крышку клавесина, нещадно обдирая блестящую полировку. – Скажи, что ты просто пошутил! – потребовала она.
– У меня сейчас нет настроения шутить, я сказал тебе правду.
– Но ты был первым, кого я увидела, ты был ангелом… – девушка чуть не ударилась в слезы. – А сейчас… сейчас ты говоришь, как…
– Как кто? – строго спросил я, у нее не находилось сил или желания договорить.
Орисса минуту вглядывалась в мои глаза, а потом выпалила.
– Как демон!
– Такой я и есть, – равнодушно подтвердил я.
– Неправда!
Я отошел от нее, но она вскочила с тумбочки и кинулась за мной, потянула за рукав.
– Ты не демон, ты лучше всех, кого я знала при жизни и знаю теперь, после воскрешения, – настаивала она.
Я воскресил ее не потому, что захотел этого сам, а по заказу другого, но сказать ей об этом было бы слишком жестоким ударом. Всего миг, и в моих руках очутилась ее накидка, подбитая соболем, бесполезно было посылать Даниэллу за теми вещами, до которых я могу дотянуться сам одним мысленным усилиям. Хотя Орисса, наверное, уже приучала ее к роли служанки. Пора кончать со всей этой неразберихой. Это же чистое безумие держать у себя и воспитывать в дальнейшем ту, которая предназначена для другого. Пора отвести ее на набережную, позвать Анри и никогда больше не вспоминать о них обоих.
– Пойдем, я познакомлю тебя с ним, – предложил я, протягивая ей накидку. – Он отнесется к тебе с большей галантностью, чем я.
Орисса только фыркнула, презрительно и недоверчиво, даже спрятала руки за спиной, будто говоря, что не собирается наряжаться и куда-либо идти.
– Пойдем! – повторил я, но идти на набережную уже не было надобности. Анри сам заявился к нам. Стоило задать вопрос, как он прошел в охраняемый моими слугами дом, но, предупредив вопрос, он красноречиво кивнул в сторону раскрытого окна. Распахнутые ставни, как будто впускали ночь в наше имение, а вместе с ночью и всех тех странных, губительных и очаровательных существ, которые бродят в ночи.
