Ближе к середине ночи все перекладины под потолком будут заняты нетопырями, влетавшими через чердачное окно. Летучие мыши опрометчиво решили, что раз хозяин дома – чародей, то есть почти родственная душа, то все они могут слетаться сюда на отдых. Только вот за соседство со мной им часто приходилось расплачиваться, выполнять всякие мелкие поручения.
Все стеллажи, полки и столики, расположившиеся возле стен, были заставлены различными склянками, баночками, флаконами всех форм и размеров. По стеклянным ретортам, булькая и шипя, перетекала цветная жидкость. Громоздились в уголках мензурки, тигли, а еще куски свинца и меди, которые непременно превратятся в золото, когда я найду время для экспериментов. В фармакопее чародея можно было найти все, начиная от чудодейственных лекарств, эликсиров молодости и кончая сильнодействующими ядами, но я никогда не торговал ими. Мне это было незачем. Мои сокровищницы и так ломились от драгоценностей и золотых монет, а те, кто зависел от моего расположения, исправно платили дань. Вот Перси тот иногда любил торговать зельями из-под полы. Цену он всегда назначал в зависимости от доходов заказчика. Я был благодарен ему уже за то, что он не берет в три дорого со всех подряд. На его месте, тем, кто победнее я бы вообще отдавал лекарства бесплатно, но для такого благотворительного акта Перси, к сожалению, был слишком жаден, поэтому я сам часто раздавал беднякам бальзамы, мази и все то, что необходимо для лечения, все то, что у простых аптекарей купить было невозможно. В конце концов, мы с Перси решили разделить клиентуру. Он был так ошарашен, когда я застал его за воровством склянок и признался, что знаю о его проделках уже давно, что согласился отныне вести широкую торговлю только с богатыми или хотя бы состоятельными горожанами. Доход у него был неплохой. Зато мне пришлось впустить в мастерскую нескольких духов, чтобы они смешивали травы и регулярно пополняли наши запасы. Иначе после многочисленных сделок Перси в моих шкафах стало бы чисто и пусто, хоть покати шаром. Он относил, кому яд для соперника, кому смесь, помогающую вернуть красоту, за что женщины были ему крайне признательны, кому эликсиры от разных недугов. Все это к концу ночи превращалось в звонкие червонцы, и Перси был счастлив. То, что он эльф, не мешает ему быть законченным материалистом. Вещи, необходимые ему самому, он раньше просто воровал, но за подарки для дам всегда предпочитал расплачиваться.
Сегодня он всю ночь будет кутить в каком-нибудь питейном заведении и не вернется до рассвета, что мне только на руку. Перси, конечно, не болтун, но и доверять ему безгранично тоже не стоит.
Я положил Ориссу на единственный не занятый стол в центре мастерской и сделал торопливый знак, чтобы один из ставней на окне едва приоткрылся. Пусть лунный свет польется сюда через щель. В изголовье у Ориссы едва трепыхался огонек свечи. Хоть она и плотно сидела в глубокой лунке, облитой воском, а, казалось, вот-вот упадет, заденет золотистую коноплю волос мертвой девушке, и разразится пожар, в котором навсегда сгорит и мастерская, и моя тайна. Да, теперь Орисса моя тайна. Хоть, по словам Анри, я и имел полное право нарушить мной же составленные законы, а все же предпочитал этого не делать. Если сам глава не следует собственным правилам, то и остальные тоже решат, что не обязаны этого делать. И тогда начнется неразбериха. Этого я не хотел. Пусть лучше все пройдет тихо, за запертыми дверями.
Я хотел принести из подсобного помещения, где хранились рукописи и книги, гладко отполированный человеческий череп и положить на стол в изголовье у Ориссы, но не успел об этом подумать, а он уже лежал здесь, будто угадал мое желание, как живой. Он и скалился так, словно был живым, а где-то, в глубине пустых глазниц, вспыхнул зеленоватый сумеречный свет. Уже не раз предметы, о которых я думал моментально оказывались рядом со мной. Вот и на этот раз череп чуть пододвинулся ближе к изголовью, запутался в жидких прядях Ориссы, устилавших столешницу. Череп был всего лишь символом, но я хотел, чтобы этот символ сейчас находился рядом с нами. Чтобы по самому пробуждению мое создание увидело и осознало, что оно теперь собой представляет.
Вот он и настал, тот миг, перед которым трепещут все законы магии. Никто до меня не отваживался на такое. Я вмиг и с легкостью перечеркнул все колдовские учения, все утверждение магов и сделал невозможное возможным. Я был скульптором, из мертвого тела создающим прекрасную копию маркизы. Вот только резцу скульптора суждено вытачивать человеческую фигуру из глыбы мрамора, а я в качестве исходного материала использовал мертвую ткань человеческого тела.
Я коснулся губами мертвых уст Ориссы, чтобы вдохнуть в них часть спертого огненного воздуха из моих легких, так делают чуть не утонувшему искусственное дыхание. Только вот мой вздох способен сжечь простого человека, а ее он должен оживить. Я дохнул ей в губы, чтобы мой огонь прокатился по ее внутренностям, вошел в кровь и жизненной теплотой разлился по венам. Да, я мог без остатка сжечь целый город, но одно мое дыхание способно было оживить покойника. Чтобы действовать наверняка я даже чуть-чуть прикусил язык, и несколько капелек моей крови, способной исцелить любой недуг, попали ей в рот. И тут же чумные нарывы на ее теле закрылись, так быстро и невозвратимо, будто кто-то невидимый смыл их с ее кожи, как грязь.
Ее ресницы вздрогнули, как после долгого сна, веки приоткрылись, а в прозрачных голубых глазах, как будто мелькнуло отражение бесцветного и безграничного, потустороннего мира. Девушка медленно приподнялась, села, поднесла руку ко лбу. Ее кожу все еще покрывал мертвенный сизый оттенок, а пряди волос струились по спине мягко и безвольно, как светлый шелк.
Я не знал, где все это время пребывала ее душа, в раю, в аду, в чистилище или просто в каком-то неведомом мрачном измерении, но там Орисса потеряла саму себя.
– Добро пожаловать назад, Орисса! – поприветствовал ее я.
Она тут же посмотрела на меня, и до этого пустые, бесцветные глаза вспыхнули восхищением.
– Здравствуй, ангел! – с тихим восторгом прошептала она и протянула руку, чтобы я помог ей подняться.
Только сейчас я заметил, что на шее у нее, по-прежнему, остались две ранки от вскрытых нарывов. Они пройдут, решил я и указал Ориссе на череп в ее изголовье.
Она вздрогнула, ощупала собственные волосы и лицо, даже попросила подвести ее к зеркалу.
– Я бы тоже стала, как тот череп, если бы не ты, – едва слышно шептала она, а летучая мышь ехидно попискивала, притаившись на потолочной балке, и этот писк напоминал тихое злорадное хихиканье.
– Я должна быть благодарной тебе, – продолжала шептать Орисса, на то, чтобы говорить в полный голос, у нее пока еще не хватало сил.
– Нет, не мне, – возразил я, поддерживая ее, потому что на ногах она тоже держалась еще слабо и не очень уверенно. Она вообще больше хотела спать, чем ходить по мастерской или разговаривать. Пришлось наряжать ее и расчесывать, как куклу. Я выкинул старую серую тряпку, заменявшую ей выходной наряд, и одел ее в праздничное, бордового тона платье, усыпанное блестками так, словно бархата коснулось перо жар-птицы и оставило на нем свой след. Цветные розочки были в изобилии приколоты к ее корсету. Такие же цветы я вплел ей в волосы. Не хватало только драгоценностей. Не мог же я отдать Анри девушку без приданого, он, наверняка, сочтет ее нищенкой.
– Даниэлла! – тихо позвал я, и мой шепот шипением просочился, казалось, сквозь каждую щелку в доме, чтобы воззвать к той, которая была далеко. Батисту стоило дать небольшую передышку. Сейчас Даниэлла была нужна мне здесь, и она не замедлила появиться. Дверь даже не приоткрылась, а она уже стояла здесь на почтительном расстоянии от меня.
– Добрый вечер, монсеньер! – Даниэлла присела в низком реверансе, словно вспомнив о давно оставленном вместе с жизнью этикете.
– Уже ночь, – поправил я.
– Разве? – она как-то странно покосилась на щель в оконных створках, будто отчета себе не отдавала в том, который час. Время, наверное, больше не имело для нее никакого значения.
