Мы отошли, как можно дальше, так, что кучке сплетничающих людей стало нас не видно. Я думал, что теперь-то уж точно Габриэль, забыв об осторожности, накинется на меня с кулаками, но он даже не делал попыток нагрубить или сказать колкость. Наоборот, теперь он терялся в моем присутствии. Какая перемена.

– Вы хотели вызвать кого-то на дуэль, например меня? – я сам полез на рожон и не жалел об этом, если сейчас вдали от свидетелей я убью Габриэля и оставлю где-нибудь в зарослях или в овраге его окровавленный труп, то у местных жителей будет только больше тем для пересудов.

– С чего вы взяли? – удивился он.

– Просто, вы смотрели в мою сторону так, будто собираетесь убить. Не помню, чтобы я был знаком с вами раньше, а уж тем более дал повод для драки, но раз уж мы с вами столкнулись только что и сразу прониклись желанием причинить друг другу вред, то повод для дуэли придется изобретательно найти. Так делают сейчас все смутьяны в Рошене.

– А в Виньене? Я давно там не был.

– Там другие законы, – я предпочел умолчать о том, что Виньена теперь принадлежит мне, и все законы там устанавливаю я.

– Я ни в коем случае не хотел причинить вред никому невиновному, – как-то странно произнес Габриэль, особенно выделив последнее слово. Он чуть сдвинул поля шляпы со лба, словно свежий, морозный воздух, дунувший ему в уши и лицо, мог облегчить мысли, избавить мозг от какой-то тягостной ноши воспоминаний или просто дурных дум.

– Иногда я чувствую себя близоруким, – наконец признался Габриэль. – Когда смотрю в толпу и вижу, что где-то там притаился преступник, но отличить его взглядом от прочих людей не могу, разве только чутьем. Со зрением у меня еще в детстве было неважно, наверное, потому что иногда я замечаю то, чего не может заметить никто другой. В инквизиции часто и назидательно повторяют, что участь ведьм – костер, а удел ясновидящих – конечная слепота.

– Вы верите в это?

– Я… – Габриэль запнулся, слишком поздно осознав, что сболтнул много лишнего, ведь он общался с почти что незнакомцем. Сегодня он впервые меня увидел и ничего обо мне не знал. Моя дружба с Ноэлем не рекомендация, ведь тот привык утешать всех страждущих подряд и по-доброму общаться со всеми, кто только не переступит порог церкви. Невозможно было предугадать, как я поступлю, выслушав такое откровение, не отправлю ли тайный донос?

– Я только хотел сказать, что смотрел так пристально не на вас и не на Ноэля, а на того, третьего, который стоял за вами. Его я различал отчетливо, а вас смутно, – он поднес руку ко лбу, будто от этого его мысли могли стать яснее, блеснули разводы чернил на чуть вымазанных пальцах и кольцо с фамильной печаткой де Вильеров.

– Все это правда, – поклялся Габриэль. – Я видел рядом с вами кого-то другого, и он очень мне не понравился. Кажется, он стоял прямо у вас за плечами и напоминал тень.

– А какая эта тень была по форме? – уж не с крыльями ли, подумал я, тогда это точно не галлюцинация, а правда.

– Не знаю, я же сказал, что плохо вижу, – с чувством выпалил собеседник, его самого, явно, раздражало то, что он не обладает зоркостью дракона, возможно потому, что еще более развитое зрение заложено не в его зрачках, а глубже, в душе. То могло быть только тайное зрение, способность видеть то, что другие не видят. Таких, как Габриэль, множество, и редко кто из них догадывается о том, что способен видеть другой параллельный мир, о котором люди не знают, а также выходцев из него.

– Может быть, это была тень колокольни или портала? – я попытался навести Габриэля на ложный след, но это не удалось. Собеседник не засомневался даже на миг.

– Нет, то было живое существо, – упрямо возразил он. – Я знаю, я чувствую обычно такие вещи.

Габриэль все больше напоминал мне Винсента, такой же нервный и вспыльчивый, до полного сходства ему не хватало одной лишь хитрости. Врать и притворяться с такой же изобретательностью, как мой старый друг, он бы, явно, не сумел. И открытым, казалось, навечно юным лицом, он тоже напоминал Винсента, вот только глаза были напряженными, будто все время ищущими кого-то, а не плутоватыми, и цвет другой, темно-синий, как грозовое небо, а Винсент хоть и умел, наверное, с помощью колдовства менять цвет своих глаз, но предпочитал, чтобы они всю жизнь оставались карими. Я уже давно не видел его, но все еще помнил этот теплый ореховый оттенок, иногда, конечно, например, при каждом приступе гнева дужки глаз Винсента переливались всеми радужными тонами, но для меня они всегда были сравнимы только с орешником. Да и сам Винсент, пожалуй, тоже, общение с ним всегда было, как прогулка возле ореховых зарослей, за которыми притаился и наблюдает кто-то, постоянно желающий ближним зла.

В отличие от Винсента Габриэль не превозносил свои тайные способности, а, напротив, их стеснялся. Он даже в полной мере не осознавал свою необычность, отказывался причислять себя к проклятым или даже верить в то, что его родня поколениями отдавалась во власть темных сил. Даниэлла на миг добилась триумфа, решила, что сможет командовать злом, которое призвала, а затем последовало болезненное падение. Теперь она пополнила число моих невольников, как, возможно, вскоре их пополнит и Батист, в том случае если продолжит упрямиться и идти по моим следам, как ищейка.

– А мне знаком ваш голос, – вдруг произнес Габриэль.

Конечно, знаком, усмехнулся я. Как он только раньше не припомнил. Однако все, что он мог вспомнить обо мне, это звук моего голоса, точнее, самые низкие шепчущие ноты. Ведь это я после того, как убил Даниэллу, прилетел к нему, ворвался прямо в окно здания инквизиции, склонился над изголовьем спящего так, чтобы он ощутил на своей щеке мое огненное, обжигающее дыхание и проснулся. Тогда я требовательно шепнул ему:

– В поместье несчастье, отправляйся туда!

Он вскрикнул от сильного ожога, вскочил с постели и начал озираться по сторонам лишь тогда, когда меня уже и след простыл. Ему и хотелось бы отправиться в поездку, но старшие по службе его не пустили. Сам Августин прочел ему длинную лекцию о том, что ночью к нему приходил не дьявол, таковой в священное место просто зайти не может, и обжегся Габриэль, скорее всего, от свечи, совсем не важно, что свеча ночью зажжена не была, об этом все как-то забыли. Да и где это видано, чтобы кто-то подбирался по ночам к постели служителя инквизиции и обжигал его своим дыханием? Августин решил, что покрывает своих хозяев, и старался, как мог. Габриэля тогда не выпустили из Рошена, под предлогом того, что если нечистый искушает его даже во снах, то уж вне пределов священного места ему будет точно угрожать настоящая опасность. А теперь, когда слухи о пропавших без вести дошли до Рошена, было уже слишком поздно. Даниэллу из могилы я еще смог поднять, а вот Батиста перевоспитать уже не смогу. Он приехал в поместье очень не вовремя и, как последний простачок, попался в сети зла. Если бы тогда рядом оказался кто-то живой из его родни, то неприятностей можно было бы избежать. Они бы вместе посетовали на судьбу, начали бы рыскать по саду и парку в поисках преступника, в итоге опустошили бы пару бутылок и заснули на какой-нибудь подстилке. Когда ты не один, а в компании сочувствующего человека, то колдовство не может так явно проявить себя. Но компании у Батиста в роковой день не оказалось. Он остался в опустошенном поместье один на один с колдовской книгой, жестоким наследием, доставшимся потомку от порочных предков, и колдовство взяло над ним верх. Духи заговорили с человеком, оставшимся в одиночестве, так сладкоречиво и развязно, как не решились бы обратиться к компании из двух или трех человек. Им удалось соблазнить Батиста и полностью подчинить его себе. Он, наверное, и сам не подозревал, как из хозяина превратился в раба. Те, которые по завещанию должны были бы стать его слугами, теперь смело руководили им. Духи любят напроказить, из желания посмеяться и взять свое после стольких лет службы, они еще подтолкнут Батиста на самую рискованную авантюру.