Дмитрий Михайлович Готвальд проснулся только где-то после полудня. Он встал с постели, потянулся, облачился в домашнее платье и подошел к столу. Этнограф взял в руки тетрадку в бархатном переплете, он все еще никак не мог поверить в то, что с ним накануне произошло: в окрестностях города Тобольска он встретился с неким Гурамом, бродягой, который продал ему целый сундук с записями масона, разрешенного мастером от силанума – священного обета молчания. Это были дневники Якова Андреевича Кольцова, отставного поручика Преображенского полка, раненого в битве под Лейпцигом. Он писал, что вступил в тайное общество «Золотого скипетра» девятнадцати лет от роду и взял на себя обязанности орденского следователя.

Деятельность масонских организаций была столь запутанной и разносторонней, что Якову Андреевичу без дела бывать практически и не приходилось, тем паче, что за ходом расследований всегда тщательно следили люди, иерархически посвященные в степени еще более высокие и значимые. Одним из таких кураторов деятельности Кольцова был некий Иван Сергеевич Кутузов, которого наш поручик даже иногда побаивался. Однако он оказывал Кольцову помощь нравственную и материальную, чем и заслужил его дружеское расположение. К тому же Иван Сергеевич являлся наставником Кольцова, открывшим ему «истинный свет и тайную природу вещей».

Но после событий декабря 1825 года, в которых Яков Андреевич, видимо, принимал косвенное участие, чем себя и скомпрометировал, он был сослан на поселение в город Тобольск, к счастью для Дмитрия Михайловича Готвальда, заполучившего его бесценные записки.

Вчера Дмитрий Михайлович прочел еще одну из тетрадей Кольцова, обложка которой была исписана таинственными знаками. Речь в ней шла о соперничестве между масонами и иоаннитами. У ученого голова шла кругом от обилия обрушившейся на него информации.

Готвальд повертел в руках тетрадь, в которой Кольцов рассказывал историю приключений бальи Мальтийского ордена и графини Полянской, и спрятал ее в резной сундук. Потом он извлек из него очередные записки. Дмитрий Михайлович с благоговением провел рукой по разбухшей обложке. Пухлая тетрадь хранила в себе новую тайну. Готвальду не терпелось ее открыть, однако он отложил дневник Кольцова в сторонку.

Чуть-чуть подождет! – решил про себя ученый и отправился переодеваться к завтраку. Со вчерашнего дня у него сосало под ложечкой!

После английского завтрака, состоявшего из овсянки и омлета с грибами, этнограф поднялся в свой гостиничный номер. Он первым делом бросился проверять, на месте ли заветный сундук с тетрадями?! Сундук оказался на месте, да и труды Кольцова лежали никем непотревоженные, все в том же порядке, в каком их оставил Дмитрий Михайлович, прежде чем спустился в столовую.

Готвальд присел к столу и раскрыл тетрадь в предвкушении, что же поведает ему отставной поручик на этот раз?!

Нескольких листов в тетради недоставало. Это слегка опечалило Готвальда, но он, наконец, нашел исписанную страницу, которая не была испорчена, и буквы на которой еще можно было прочесть, не прибегая к каким-либо ухищрениям.

Дмитрий Михайлович был приглашен на обед к тобольскому губернатору и подумывал о том, стоит ли посвящать того в то, что с ним произошло в таежной харчевне, где он впервые встретился с кавказцем, оказавшимся обладателем такого неоценимого сокровища. В конце-концов, он все-таки пришел к мысли, что – не стоит. Сенсацию Дмитрий Михайлович намеревался произвести в петербургских научных кругах, а пока ему предстояло провести собственное исследование рукописей.

Готвальд внимательнейшем образом рассмотрел ветку акации, схематически изображенную Кольцовым на первой уцелевшей странице. Дмитрию Михайловичу было уже известно из прочитанного, что она символизировала собою бессмертие.

Здесь же были нарисованы меч, молоток и маленькая лопаточка.

Под ними почерком Якова Андреевича была выведена надпись, что «язык масонов иносказательный!»

Готвальд немного поломал голову над тем, чтобы это могло означать, и перевернул страницу. Здесь Кольцов вновь оговаривался, что далеко не все из своей жизни, принадлежащей Ордену, смог отразить на страницах этого дневника. Далее взору Дмитрия Михайловича предстали следующие строки: «Вопреки тому, что „единственная мечта масонства есть быть счастливыми“, я всегда, образно говоря, сжимал в руках обнаженный меч, призванный защищать закон и карать предателей. Мне, посвященному в одну из рыцарских степеней, предстояло всю жизнь преследовать воров и убийц, посягнувших на человеческое счастье…»

Ах, вот оно что! – догадался Готвальд. – Вот причина того, что Яков Андреевич изобразил этот орденский атрибут едва ли не на первой странице!

«Да будут молотом отсечены все лишние!» – шепотом прочел Дмитрий Михайлович. От этих слов ему сделалось жутко, и он невольно передернул плечами.

«Однако всю жизнь я старался проявлять снисхождение к человеческим слабостям…» – Готвальд, потакая своей слабости к анализу, заключил, что лопаточка символизировала именно это.

Далее строчки вновь оказались размытыми, и Дмитрию Михайловичу пришлось перелистнуть еще несколько страниц.

В канун Рождества все были заняты предпраздничными хлопотами. Мира обновляла свой гардероб, Кинрю суетился с подарками, я же наносил визиты своим многочисленным петербургским знакомым. В доме моего мастера и наставника Ивана Сергеевича Кутузова я впервые и встретился с князем Николаем Николаевичем Титовым, как мне было известно, человеком довольно влиятельным при дворе. Кутузов представил его мне масоном, членом одной из известных столичных лож.

Невольно я бросил на князя внимательный взгляд. Наставник шепнул мне на ухо, что Николай Николаевич служит в Московском архиве Коллегии иностранных дел, но часто бывает в Санкт-Петербурге.

– Он дружен с князем Голицыным, – добавил Кутузов многозначительно, – с обер-прокурором Синода. А через него водит знакомство с графом Румянцевым. Вам, должно быть, известно, что граф близок к царю…

Я согласно кивнул. У меня и так не оставалось сомнений, что Титов принадлежит к сильным мира сего.

– Яков Андреевич Кольцов, – отрекомендовал меня Иван Сергеевич князю Николаю Николаевичу с приятной улыбкой на устах. Звезды на его белом мундире блистали в свете бронзовых канделябров.

– Charme' de vous voir, – ответил Титов с заметным акцентом.

– Взаимно, – произнес я по-русски, продолжая вглядываться в его лицо. Однако мне показалось, что сурово оно только на первый взгляд. Я мысленно гадал, к какой из орденских степеней он принадлежит. Что-то подсказывало мне, что Николай Николаевич Титов, скорее всего, был посвящен в один из высших градусов Шотландского обряда.

Князь взирал на меня нежно-голубыми глазами и улыбался тонким изгибом чуть бледноватых губ. Мне подумалось, что он болен какой-нибудь сердечной болезнью, до того нездоровым показался мне цвет его лица.

Титову было около шестидесяти лет, но выглядел он немного старше. Со щек у него свисали седые бакенбарды, посеребренные инеем волосы на голове были уложены у Николая Николаевича в довольно красивую прическу. Одет князь был в штатский светлый костюм.

Я обратил внимание, что руки у моего нового знакомца были довольно сильными, с узловатыми крепкими пальцами, один из которых был украшен чугунным перстнем с адамовой головой.

Точно такой же я видел и у Кутузова. Он выдавал принадлежность Титова к масонской ложе.

На этом приеме в доме Ивана Сергеевича мне удалось сдружиться с этим обаятельным старичком. Он оказался довольно прост в обращении, так что мне не составило особого труда войти к Николаю Николаевичу в доверие. В итоге я получил приглашение в его имение на Рождество. Отказаться у меня не было никакой возможности, да и желания, говоря откровенно, – тоже!

– Но буду я не один, – оговорился я. Мне не представлялось возможным оставить Миру с Кинрю в одиночестве на этот великий праздник, когда зажигались сверкающими огнями душистые елки, и всех вокруг охватывала рождественская лихорадка.