Ночь я провел в тревожных сновидениях. Морфей навеивал картины одна страшнее другой, участниками которых были я, Мира и Кинрю, от присутствия которого мне невозможно было избавиться даже в своих кошмарах, так как он с некоторых пор вменил себе в обязанность стать моим бессменным ангелом-хранителем. Я видел и графиню Татьяну в ее предсмертной агонии, видел ее мучителя, лицо которого было скрыто тьмой, и мертвенный лунный свет, оказавшийся не в силах развеять ее бархатный занавес в россыпи мерцающих далеких созвездий. Я проснулся, обливаясь холодным потом. Стены любимого кабинета виделись мне чужими, за окнами едва забрезжил рассвет. Я и сам не помнил, как умудрился минувшим вечером уснуть, не дойдя до постели. Хотя и редко, но такое случалось: кабинет служил мне столовой, и спальней, и даже гостиной. Ночью, когда часы пробили двенадцать, я все еще размышлял над тем, что сумел выяснить за день, и не спешил покинуть сою обитель. Я и не заметил, как сон сморил меня, и я очутился в плену смутных, пугающих видений. Свечи в бронзовых резных подсвечниках догорели, перестав ронять блики на стены, затянутые неярким шелком. Я оставил свое неуютное ложе и вышел в коридор, собираясь подняться в спальню и поспать хотя бы пару часов. У лестницы меня подстерегал неутомимый Кинрю. Его тень выскользнула из-за угла так неожиданно, что я едва не принял японца за призрака. – Что ты здесь делаешь? – возмутился я, все еще отчасти встревоженный его столь внезапным появлением. – Дожидаюсь вас, – на его губах играла обычная улыбочка, к которой я, признаюсь, успел привыкнуть с тех пор, как вместе с ним и Мирой вернулся с Востока, где по заданию Ордена мне пришлось провести довольно долгое время еще накануне Наполеоновского вторжения. Однако цель своей миссии открывать не имею права, ибо носила она характер секретный, и замешаны в этом деле были персоны весьма влиятельные. – Чему обязан высокой честью? – поинтересовался я, немного успокоившись. – Я слышал, вы взялись за новое расследование? – Кинрю скорее утверждал, чем спрашивал, и я догадывался, кто мог послужить ему самым верным источником информации. К счастью, Юкио я тоже мог полностью доверять. Я ответил, что Мира всегда знает то, о чем говорит. – Я только хотел предложить свою помощь, – добавил Кинрю, в чем, собственно, я и не сомневался. Выспаться мне все-таки удалось, и я спустился в столовую в прекрасном расположении духа, полный сил и веры в успех своего нового предприятия. Мира была очаровательна, как никогда, но малоразговорчива. Я знал, что в такие минуты индианку лучше всего оставить в покое, позволив предаваться своим тяжелым воспоминаниям без помех. Она витала в мире вечнозеленых джунглей, древних богов, погребальных костров, жертвоприношений, мистических песнопений. Вряд ли в данный момент Мира была способна воспринимать действительность. Плотно позавтракав, я переоделся, спрятал концы шейного платка за пестрый жилет и отправился осматривать место преступления. До парка на Офицерской улице я добрался пешком, потратив часть пути на бесплодные размышления, так как до сих пор так и не умудрился взять в толк, кому помешала Татьяна Картышева, любовно именуемая «нашей графинюшкой» в домашнем кругу. День выдался солнечный, в воздухе пахло свежестью и лесом. Роковой для графини парк встретил меня раскидистой зеленью огромных дубов, ароматом древесной смолы и тихим шелестом листвы. Я осмотрелся, ничто не выдавало недавно разыгравшейся здесь трагедии. Невольно мне вспомнился мой кошмарный сон, и стало как-то неуютно, промозгло в казавшемся до недавней поры таким милым парке. Я счел, что сон привиделся мне не даром, предупреждая об открытии, которое неизбежно должно будет направить меня по верной стезе. С тех пор, как Орден протянул мне свою твердую руку в лице Кутузова, я перестал доверять случайностям, поверив в высший Господний промысел и установленный порядок вещей. Пробираясь через кустарник, я споткнулся, зацепившись за корень носком черного сапога, еле успел опереться рукой о землю, чтобы совсем не упасть, и тут заметил что-то блестящее. Я разгреб руками опавшую листву и сухие обломанные ветки, подняв с земли эмалевое кольцо, в оправе которого красовался, насколько я мог судить, довольно дорогой темно-синий сапфир. «Нешуточный камешек!» – пробормотал я чуть слышно, разглядывая его на свету. Сапфир был прекрасно огранен и играл в солнечных лучах всеми цветами радуги. Я решил, что если мне повезет, и бывшим владельцем этого перстня окажется убийца, у меня появится великолепный шанс установить его личность, поэтому я спрятал кольцо в карман сюртука. Вернувшись домой, я зашел в кабинет, закрылся на ключ и повернул на стене картину Гвидо Рени, за которой располагался встроенный в стену тайник, о существовании которого в особняке не догадывался никто, включая и Миру. Я вынул из него пустующий палисандровый ларец, инкрустированный мозаикой маркетри и отделанный изнутри темно-вишневым бархатом, и положил в него свою драгоценную находку. Шкатулка хранилась в тайнике как раз для таких вот целей, однажды мне довелось прятать в ней даже императорскую печать, но, к моему великому сожалению, я пока не имею возможности осветить эту запутанную историю более подробно. Я положил свой ларец обратно и вернул картину на прежнее место. Взгляд мой упал на фарфоровые часы, которые поддерживала консоль, выступавшая из стены. Они сообщили мне, что близится час моего свидания с Нелли, к которому я решил подготовиться как можно более основательно, ввиду того, что собирался вскружить легкомысленную голову этой неприступной светской красавицы. Вряд ли я мог бы объяснить, с чего это я счел, что она у нее именно легкомысленная. Вероятно на меня повлияли бальные впечатления и безжалостные рассуждения Миры, которая о ком угодно обычно высказывалась откровенно и без какого-либо снисхождения. Итак, мне предстояло предстать перед Еленой Николаевной Орловой без своей ослепительной маски, но я не сомневался в силе собственного обаяния и потому не испытывал особого волнения, хотя и возлагал на встречу с ней большие надежды. По дороге к Нелли я приказал извозчику остановиться у небольшой цветочной лавки, где приобрел для своей обольстительной подопечной целый букет самых дорогих и изысканных камелий. Белокурая барышня в темно-синем платье не уставала нахваливать мой вкус, перевязывая атласной лентой кипельно-белые цветы. Невольно мне вспомнилась легенда о прелестнице, лишенной жестокими богами души, которая была обращена в утратившую аромат камелию. Мой выбор показался мне символичным, и, довольный собою, я велел вознице следовать дальше по намеченному маршруту. Тучный лакей, не замеченный мною в прежний визит, проводил меня к Елене Николаевне по широким ступенькам мраморной лестницы, устланной узорным ковром. Сегодня Нелли принимала в гостиной, где располагались большие карточные столы. Кажется, я пришел как раз ко времени, так как игра была в самом разгаре, а гости полны азарта и воодушевления, и кое-кто в угаре и пылу готов был поставить на кон собственную жизнь. В одном из игроков я узнал титулярного советника, виденного мною на одном из наших собраний. Чем, интересно, он заслужил высокую милость быть приглашенным в это великосветское общество? Кстати, я познакомился с Иваном Сергеевичем Кутузовым как раз на одном из таких приемов. Я поклонился хозяйке, которая вышла поприветствовать вновь прибывшего гостя. Она была задрапирована в индийскую кашемировую шаль, которая только подчеркивала ее безукоризненную фигуру. – Яков Кольцов, – представился я и встретился с взглядом ее лучистых глаз. Нелли немного смутилась, и на ее лице отразилось непонимание. – Не припомню, где… – начала было она. – Дон Фернандо, – поправился я. – К вашим услугам! Елена Николаевна виртуозно справилась с недоумением и любезно промолвила: – Charme de vous voir! Честно говоря, я не вполне был уверен в искренности ее красивых слов, которыми она стремилась показать свое радушие и гостеприимство. Впрочем, я готов был допустить, что она действительно рада меня увидеть. На маскараде об этом недвусмысленно говорили ее чудесные глаза в обрамлении золотистых длинных ресниц. – Вы не разочарованы? – Без маски, сударь, вы не только ничего не потеряли, – заявила Нелли, – а, напротив, скорее, приобрели. Она не успела произнести последние слова, как лакей передал ей камелии, где была спрятана моя записка, написанная заранее и вложенная в букет прямо в экипаже. Дамы зашептали: – Как мило! – Charmante! – слышалось со всех сторон. Нелли изогнула свои прекрасные брови и извлекла из цветов листок атласной бумаги с моей монограммой. – Очаровательно, – произнесла светская львица и склонилась ко мне, коснувшись воздушным локоном моей щеки. – Благодарю, – прошептала она. Ласкающий тембр ее голоса многое обещал. В этот момент появился новый посетитель, о котором объявил все тот же круглолицый лакей. Я ушам своим не поверил, когда услышал: – Сергей Рябинин. Имя визитера навело меня на мысль, что день сегодня и впрямь выдался прямо-таки несказанно удачный, мало того, что я перстень эмалевый подобрал на месте убийства, так еще и встретился vis-a-vis с несостоявшимся секундантом. Вернее, вот-вот эта знаменательная встреча произойдет! Под звон шпор, сверкая эполетами и аксельбантами, в гостиной Нелли стремительно возник высокий черноглазый кавалергард с нафабренными усами. – День добрый, – кивнул он, приветствуя присутствующих. Елена Николаевна, успевшая к этому моменту избавиться от моего букета, выступила вперед в своем бледно-лиловом обворожительном наряде. Она словно тонула в волнах муслина, поразительным образом оттенявшего ее волшебные фиалковые глаза. – Сергей Арсеньевич! – воскликнула Нелли, виртуозно исполняющая обязанности хозяйки. – Как любезно с вашей стороны заглянуть к нам на огонек, – почти пропела она своим нежным высоким голоском. – Я в любом случае обязан отыграться, – пожал плечами Рябинин. «Не очень-то он любезен», – подумал я. Сергей подошел к карточному столу, к которому было приковано внимание почти всех присутствующих. Банк метал князь Герман Труновский, Рябинин стал против него понтировать. На лицах обоих застыло напряжение. Труновский был высок, хорош собой и всегда галантен. Несмотря на то, что он носил штатский костюм, в нем чувствовалась военная выправка. Герман смотрел на Рябинина холодными стальными глазами, от взгляда которых любому становилось не по себе. Но, по моим наблюдением, ввиду легкомыслия, или чего-либо другого, особого впечатления этот высокомерный взгляд на офицера не произвел. Он поставил на свою карту семпелем триста рублей. Направо лег туз, налево дама. Рябинин открыл свою карту: – Выиграла! – его и без того приятное лицо преобразила счастливая улыбка. Труновский достал из кармана три банковских билета и расплатился. Рябинин принял свои деньги, но от стола не отошел. Кажется, всем светским удовольствиям он предпочитал прелести бостона, виста и фараона. Я дождался следующей тальи и тоже подошел к карточному столу. Труновский уступил свое место Сергею и вышел, вероятно, для того, чтобы утолить свою жажду лимонадом, в доме стояла страшная духота. Рябинин взял в руки колоду, стасовал ее и начал метать. Я поставил карту и написал над ней мелом пятьсот рублей. Направо выпал валет, налево тройка. В этот раз моя карта выиграла. Рябинин рассчитался со мной, но игры я не прекратил. В карты везло мне всегда и безоговорочно, в Ордене я не только освоил мистические науки, но и приобрел некоторые другие навыки, хотя никогда не использовал их без особой на то нужды. Я загнул пароли, затем пароли-пе и в итоге остался в приличном выигрыше. Сергей Рябинин заметно занервничал, его цыганские глаза загорелись каким-то лихорадочным блеском. Когда он со мной рассчитывался, его руки слегка дрожали. Чуть позже ко мне подошла Нелли с просьбой от него – отыграться. Именно этого-то я и добивался! Мы распечатали две новые колоды, оказавшись в центре внимания понтеров. К моему удовольствию, Рябинин подряд побил три мои карты и полностью взял у меня реванш. – Вы не в обиде? – спросил у меня Сергей за бокалом шампанского. – Игра есть игра, – философски заметил я. В конце концов мы стали с Рябининым настоящими приятелями и проговорили весь вечер, обсуждая присутствующих, как заправские сплетники. Мне показалось, что Нелли даже слегка приревновала меня к кавалергарду. Вот уж не ожидал! Наконец разговор зашел о дуэлях, и я намекнул ему, что мне кое-что известно об истории с Корецким. – Князю не повезло, – справедливо рассудил Рябинин. – Случай пренеприятнейший! И с таким благородным человеком! Более он ни словом не обмолвился о несостоявшемся поединке. – Я, к сожалению, не знаком с Корецким, – признался я. Рябинин сглотнул наживку и предложил представить меня князю Павлу Корецкому. Само собой разумеется, что от такой возможности я не отказался! Понемногу игроки стали разъезжаться, и игра сходила на нет. Наконец настал тот час, когда и Рябинин решил покинуть это великосветское общество. Мы условились с ним о встрече у меня дома и на этом распрощались. Гостиная Орловых опустела, я все еще не спешил откланяться, уповая на приватный разговор с Нелли, которая, судя по всему ждала от меня каких-то объяснений, видимо, посчитав одним из своих многочисленных наивных поклонников, кружить головы которым доставляло ей огромное удовольствие. Впрочем, я не слышал, чтобы у нее был какой-то явный любовник. Хтя… Кто разберет светскую женщину?! Нелли переоделась и снова вышла в гостиную. В этот раз она облачилась в легкое платье из льна цвета чайной розы, расшитое золотыми нитями. Елена Николаевна скользила, как нимфа, в своих легких туфлях без каблука по прямоугольным паркетным плитам. – Яков, вы о чем-то хотите поговорить со мной наедине? – догадалась она. – Absolument! – я согласился и присел в мягкое лакированное кресло с низким сиденьем. Нелли позвонила, дернув за бисерный змеевидный шнур в простенке. На ее зов буквально из ниоткуда возникла молоденькая горничная в белом переднике с толстой соломенной косой, довольно высоко уложенной на затылке. – Арина! Мороженое и фрукты! – велела барыня, хотя язык не поворачивался назвать Елену Николаевну этим русским старинным словом. Ее голос звучал по-хорошему красиво, властно. Пожалуй, на своем веку я не встречал более уверенной в себе и пленительной женщины. Арина почти мгновенно выполнила прихоть Нелли. – Итак, – обронила Орлова и окинула меня взглядом настоящей заговорщицы. Мысленно я усмехнулся: «Женщина до мозга костей! Ликует в душе, очередную победу празднует над смазливым ловеласом». И постарался не обмануть ее ожиданий. Изобразив из себя мученика, состроив довольно кислую физиономию, я начал изливать свою душу, стараясь говорить как можно напыщеннее и поэтичнее: – Я так одинок! – мне удалось выдавить из себя таинственный и печальный вздох. – Некая дама разбила мне сердце, выскочила замуж и уехала в имение с законным супругом, оставив меня предаваться любовной печали и страдать. Моя рана едва успела зарубцеваться, как не далее, чем вчера, я встречаю вас! Я чувствую, что погиб! Я распалялся все больше и больше, понимая, что новая роль пылкого влюбленного, похоже, удается на славу. Однако я ощущал, что все же чего-то не хватает, пожалуй, какой-то малой толики искренности, так как не мог заставить себя хотя бы чуть-чуть увлечься Нелли на самом деле. Она должна была мне поверить, но с ее-то чутьем! Для пущей убедительности я взял ее руку в свою, она ее не высвободила. Ладонь у Елены Николаевны была влажная и холодная, словно покрытая змеиной кожей. Я и сам не понимал почему, но эта прекрасная женщина была мне неприятна. – Чего же вы от меня желаете? – учтиво вопрошала она, не теряя при этом своего светского достоинства. – Надежды, – промолвил я, коснувшись губами ее пальцев, унизанных золотыми перстнями. Елена Николаевна повела плечами и игриво пообещала: – Посмотрим! Оторвавшись от ее руки, я налил нам по бокалу вина из бутылки, захваченной предусмотрительной Ариной вместе с мороженым. Должен заметить, что шамбертен – это напиток богов, и я не откажусь от этого своего утверждения даже под пыткой. Нелли сделала пару глотков, и ее щеки порозовели, а темно-голубые глаза подернулись загадочной прозрачной поволокой. Она слегка приоткрыла рот, словно приготовившись к поцелую. Чего хочет женщина, того хочет бог! Я всегда верил в справедливость этого постулата, так что не мог обмануть ожиданий Елены Николаевны. – А вы смелы! – заметила она. Однако трудно было определить, восхищает ее моя амурная отвага или вызывает заслуженное праведное негодование. – Просто я прежде никогда не встречал такой прекрасной женщины! С вами не сравнится ни одна дама из общества, – я исподволь старался подвести ее к разговору о Тане. Мне не хотелось причинять ей боль, но я извинял себя тем, что действую в интересах справедливого дела. Никогда бы я не осмелился играть чувствами женщины, если бы не испытывал к ней предубеждения. И тем не менее, несмотря на все свои тщетные попытки оправдания, я испытывал угрызения совести, которые добросовестно старался подавить, но из этого мало что выходило. Однако я почему-то был уверен, что Орлова ни в коем случае не захочет говорить о Картышевой. Хотя бы потому, что убийство – не тема для салонной беседы. – Сударь, вы лицемерите! – неожиданно заявила Нелли. – Весь Петербург говорит о вашей индианке! Это был один из тех немногих случаев, когда мой идеальный план провалился с треском. Ну кто же мог знать, что сударыня наслышана о нашей скромной персоне! Тогда зачем же она со мной играет? Я, конечно, неотразим, но не до такой же степени! «Туше!» – мрачно констатировал я, судорожно соображая, какой шаг предпринять в сложившейся пренеприятнейшей ситуации. – Вы говорите о Мире? – Мой вопрос, в общем-то, получился бессмысленным, так как ответ на него был просто очевиден. – Разумеется, – усмехнулась Нелли и отправила в рот внушительную порцию фруктового десерта. Как она ест, мне тоже не нравилось, и от того Елена Николаевна все больше теряла в моих глазах. «Львица» легко угадывала эту неприязнь своим врожденным, я бы даже сказал, биологическим инстинктом, вопреки тому, что я всеми силами старался скрыть свои ощущения, а может быть, напротив, именно благодаря этим моим бесплодным усилиям. – Мира – моя экономка, – я скромно потупил глазки, сделав вид, что внимательнейшим образом изучаю свои новые бальные туфли. В конце концов, пусть думает, что хочет. – Конечно, – неожиданно согласилась Нелли. – Как же я раньше не догадалась? У вас, дорогой Кольцов, – обратилась она ко мне, не скрывая своей ядовитой иронии, – довольно экзотический вкус! Не можете обойтись без аффектации! В голову мою невольно по-прежнему лезли весьма нелестные для дамы сравнения со змеями или скорпионами. Я должен был признать, что восточный вояж все-таки оставил в моей душе самые что ни на есть неизгладимые впечатления. – Ну… – признаюсь откровенно, я был растерян. – От меня-то вы что хотите? – перебила она меня. – Актер-то из вас, Яков Андреевич, весьма никудышный, – безапелляционно заявила Нелли. Я должен был сознаться, что, пожалуй, недооценил дражайшую Елену Николаевну и перестал изображать из себя влюбленного идиота. – Погибла ваша подруга, – начал было я. – И что? – спросила она довольно холодно. И без лорнета было заметно, что разговор ей ужасно неприятен. – Вы упоминали Татьяну уже неоднократно! У вас какой-то свой, особенный интерес? – невозмутимо поинтересовалась Елена Николаевна, потягивая из бокала шамбертен. – Ее дядя – мой близкий друг, – я немного лукавил. – И мне бы хотелось разобраться в этом деле. – И поэтому вы решили возложить на себя полицейские обязанности?! – изумилась она. – Вот уж действительно, до чего только не доводит скука, – сказала Нелли едва ли не с презрением. – Да что вы о себе возомнили?! – воскликнула она взволнованно. – Уж не числюсь ли я у вас в подозреваемых? Я рассмеялся так громко, как только мог, прекрасно понимая, что кто-кто, а Кутузов нисколько не одобрит эту мою игру с Орловой. – Слишком громко сказано! – заверил я мою несостоявшуюся любовницу. Впрочем, я и не собирался заходить настолько далеко. – Вы преувеличиваете, – добавил я. – Мне вовсе не пристало изображать из себя сыщика-любителя. И тем не менее я хотел бы выяснить, что же произошло. Думаю, и вам, ее ближайшей подруге, это тоже должно быть небезынтересно, – ее нежелание разговаривать наводило на странные подозрения. Неужели к гибели графини может быть причастна Елена Николаевна? Все-таки эта мысль никак не укладывалась в моем сознании. – Конечно, интересно – Нелли взяла себя в руки и согласилась. – Вы не заметили в ее поведении накануне гибели ничего подозрительного? – Кажется, она с кем-то встречалась, – сообщила Нелли, нервно теребя своими изящными пальчиками часовую золотую цепочку, обвитую вокруг шеи. – С Павлом Корецким? Нелли покачала головой и тихо промолвила: – С кем-то еще. Дело становилось все занимательнее, с каждой минутой я все более жаждал узнать имя ее таинственного поклонника. – Так назовите же его! – воскликнул я и тут же пожалел о своем порыве. – Мы с Татьяной не были настолько близки, как Вы себе вообразили! – возмутилась Елена Николаевна и наконец выпустила из своих холеных ручек цепочку. Она приоткрыла крышечку часов, взглянула на циферблат и захлопнула ее со щелчком. – Она не обнажала своей души и не доверяла мне свои сердечные тайны. Может быть, только намекала, – Нелли развела руками. – И все же, – я продолжал настаивать, уверенный, что Орлова недоговаривает, чем окончательно вывел из себя Елену Николаевну. – Я думаю, ваш визит подошел к концу, – заявила она бесцеремонно. – Неужели вы не понимаете, что компрометируете меня? Ведь я замужняя женщина и должна оберегать свою репутацию, особенно в отсутствие мужа. Так что прошу меня извинить, – Елена Николаевна дернула за шнурок, и я не успел опомниться, как был выпровожен расторопной Ариной к выходу, где каменным изваянием застыла фигура седоусого швейцара. Выходя из подъезда, я столкнулся с экипажем, который едва не сбил меня с ног, и это мне совсем не понравилось. Кажется, у меня постепенно начала развиваться мания преследования, что, впрочем, при моем образе жизни было не удивительно. Имя Евграфа Петровича Бибикова было мне хорошо известно, более того, я знал, что он тоже входит в одну из масонских лож. Уверен я не был, но предполагал, что в Общество «Ищущих манны», поэтому вполне серьезно рассчитывал на его содействие, так как братья всегда помогали друг другу, камень за камнем воздвигая свой Божественный храм. Я поймал извозчика и отправился в гости к генералу, который проживал недалеко от Бердова моста у речки Пряжки. При мне была орденская печать с эмблемой дикого камня, которую я собирался предъявить ему в доказательство моих слов. У парадного входа меня встретил лакей в ливрее, поблескивая серебряными пряжками на туфлях, от чего я почувствовал себя едва ли не в восемнадцатом веке, не хватало только напудренного екатерининского парика. Бибикова дома не оказалось, зато я мило побеседовал с его любезной супругой Дорофеей Владимировной, которая угощала меня сладким, крепко заваренным чаем. Я как раз раздумывал, каким бы образом мне переговорить с Харитой, как в отделанную в русском стиле столовую вошел только что вернувшийся генерал. – Яков Андреевич! – он кивнул мне в знак приветствия. – Чем обязан? – У меня к вам одно важное дело, – ответил я, извлекая из кармана печать. Дорофея Владимировна сослалась на хозяйственные дела и оставила нас одних. Евграф Петрович внимательнейшим образом рассмотрел печать с символическим изображением. – Дикий камень, – произнес он задумчиво. – Душа человеческая, – генерал помолчал немного, а затем спросил: – Так что же, mon cher, привело вас ко мне? Какое неотложное дело? И тогда я рассказал Бибикову, чем занимаюсь. Он с пристальным вниманием выслушал мою историю и поинтересовался: – А я-то чем помочь могу? – Представьте меня гувернантке Харите, – попросил я. – Покойная Картышева, говорят, с ней близка была. – Вы считаете, что она могла быть причастна к делу? – ужаснулся генерал. Я прочел в его узких серых глазах страх за детей. Я поспешил его успокоить: – Ничего определенного я пока сказать не могу – осторожничал я. – Но, думаю, – нет. Просто Харита Никифоровна могла бы пролить свет на некоторые неясные вопросы, – это я, конечно, слегка преувеличил, на данный момент практически все вопросы оставались неясными. Евграф Петрович крикнул того же лакея из прошлого столетия, приказав ему отвести меня в детскую, где царствовала гувернантка. Стены комнаты, обитые тонкой нежно-розовой материей, в солнечном свете, льющемся из раскрытого окна, отливали золотом. Над пустым камином, временно осиротевшим до грядущей зимы, величественно красовались два семейных портрета в массивных бронзовых рамах. С одного, насупив брови, нежно-голубыми глазами смотрел пожилой господин с напудренными волосами в темно-синем поколенном кюлоте. С другого улыбалась русоволосая красавица в муаровом платье с глубоким вырезом, отделанном мехом. На низком овальном столике красного дерева стоял красивый бронзовый светильник, рядом лежали заточенные гусиные перья, стоял пюпитр. У стены расположились две детские кровати, над которыми крепился полог. В центре полукругом стояли несколько кресел, обитых изумрудно-зеленым штофом. Над столиком и по бокам от камина висели полки, до верху набитые книгами. В углу примостился комод того же красного дерева, на нем восседала фарфоровая златокудрая кукла с нарисованными глазами. По моим подозрениям, вместительные ящики его скрывали горы детских игрушек. У трюмо прихорашивалась миловидная девушка в белом батистовом платье с античной камеей, приколотой на корсаже. Не успел я появиться в комнате, как ее живые, по-детски лучистые глаза остановились на моем отражении. Она резво обернулась, передернув хрупкими плечиками и отогнав от себя наваждение зазеркалья. – Алина, – сказала она, тряхнув темно-русыми кудрями и рассыпав их по плечам. Я поклонился. – Яков Андреевич, – в ту же секунду открылась дверь и в детскую впорхнул белокурый глазастый ангел. – Алина! – позвал он громким настойчивым голосом, сжимая в руках бильбоке, новомодную игрушку. Чашка на палочке буквально вибрировала и ходила ходуном, шарик то и дело взлетал к самому потолку, и девочка непременно его ловила. Ловкости этой пятилетней шалунье было не занимать. Она подошла к сестре и ткнула в меня тоненьким пальцем: – Это кто? – Яков Андреевич, – посмеиваясь, повторила за мной Алина. Секундой позже я смог поздороваться с Харитой Никифоровной, высокой и статной женщиной лет тридцати пяти в грезетовом бледно-зеленом платье и таких же, под цвет, перчатках с застежками. Лицо у нее было вытянутое, загорелое, бронзово-золотистое, с россыпью мелких морщин в углах умных усталых глаз. – Девочки, тише, – мягко попросила она, и те, как ни странно, послушались. А я почему-то проникся к ней жалостью и сочувствием. «Жарко, наверное, в шерстяном-то платье, – пронеслось у меня в голове. – Мода и красота жертв требуют!» Лакей кивнул в мою сторону и сквозь зубы процедил: – От Евграфа Петровича, для разговору. – Мы собирались на прогулку, – произнесла гувернантка, словно угадав мои мысли, и взяла с консоли маленький воздушный зонтик от солнца. Старичок-слуга нас покинул, и Харита Никифоровна отвела меня в библиотеку, велев девочкам дожидаться в детской. На прощание ангелочек чуть не угодил мне шариком в глаз. – Прелестное дитя, – растерянно заметил я. Невозмутимая Харита Никифоровна улыбнулась: – Действительно прелестное, – затем она наморщила лоб и, словно вернувшись из запредельных сфер, неподвластных человеческому пониманию, любезно поинтересовалась: – Так о чем же вы хотели спросить? – О вашей воспитаннице Татьяне, – осторожно ответил я, сосредоточенно наблюдая за ее реакцией. Гувернантка немного побледнела, и ее веселый деревенский загар, от которого не спасал и зонтик, померк, потускнел, будто ясное небо в туманные сумерки. Зрачки в огромных бледных глазах расширились, от чего они стремительно потемнели. Она сжала кулаки так, что даже захрустели костяшки пальцев. По тому, как Харита себя вела, я понял, что она наслышана о Татьяниной гибели. – Вы хотите найти… – она замялась, подбирая подходящее слово, – это чудовище? Монстра, убившего мою девочку? – ее лицо исказила боль. – Я была к ней привязана, так привязана, – защебетала Харита скороговоркой, слезы сами собой побежали по впалым щекам, обтянутым кожей, напоминающей пергаментную бумагу. – Я любила Танюшу, как собственную дочь, – всхлипывала она. Полный болезненного и щемящего сопереживания, я молча стоял, переминаясь с ноги на ногу и не смея прервать ее горестный монолог. Наконец гувернантка, кажется, успокоилась, и я рискнул нарушить воцарившееся на несколько мгновений молчание. – Вам есть что мне рассказать? – спросил я ее участливо. – Да, – резко произнесла она, и я насторожился, приготовившись слушать Хариту Никифоровну с удвоенным вниманием. Я чувствовал, что темная завеса тайны приоткрывается, еще чуть-чуть, и я ухвачусь за нитку клубка, который и приведет меня к безжалостному убийце. Однако Харита Никифировна не спешила давать мне в руки нить Ариадны. – Вы были знакомы с Татьяной? – спросила она, разглядывая мое лицо и словно колеблясь, открыть или не открыть не внушающему доверия незнакомцу то, что известно только ей одной. – Нет, – я отрицательно качнул головой, которая у меня уже раскалывалась от того, что головоломка никак не хотела разгадываться. Впрочем, я вынужден был делать скидку и на последствия лейпцигского ранения, а потому и винить не только свой интерес. – Я могу надеяться, что услышанное вы не предадите огласке? – поинтересовалась Харита, взволнованно теребя в руках свой зонтик, который почему-то прихватила с собой в генеральскую библиотеку. – Мне дорога ее репутация, пусть даже… – женщина запнулась. – Пусть даже, – выговорила она с трудом, – Таня и умерла. Уж на что, на что, а на это она могла надеяться, или я не был бы Яковом Андреевичем Кольцовым. – Разумеется, – уверил я Хариту Никифоровну. – Хорошо, – решилась она, словно собираясь ринуться в бездну. – Таня в последнее время стала меня пугать, она изменилась, – гувернантка сделала паузу, чтобы проверить какое впечатление произвели на меня ее многозначительные слова. Она глубоко вдохнула и продолжила: – Таня всегда была девочкой послушной, спокойной. Резкого слова не скажет, грубого жеста не сделает. Нежная такая, ласковая, – предприняла Харита Никифоровна экскурс в историю. – А незадолго до трагедии, – женщина снова всхлипнула и сглотнула застрявший в горле огромный ком, – Таня стала нервная, дерганая какая-то вся, будто в нее бес вселился, – Харита Никифоровна перекрестилась. – Нехорошо так про покойницу говорить, ну да ладно! – она махнула рукой. – Раздражалась по пустякам, с маменькой они то и дело слово за слово… Я ведь ушла из дома Картышевых где-то за полгода до того, как несчастье случилось. Таня и сюда ко мне забегала. – В тихом омуте, как известно, черти водятся, – заметил я едва слышно. Харита Никифоровна не обратила на мою реплику никакого внимания и снова приступила к своему прелюбопытнейшему рассказу: – У нее была какая-то тайная привязанность, – заявила она, очертив своим зонтиком в воздухе огромную дугу. – И я эту связь не одобряла! – А имя своего воздыхателя Таня не называла? – спросил я нетерпеливо. – Нет, – гувернантка качнула головой, и я прикусил губу от разочарования. Фортуна явно не желала мне улыбаться! – Князь знал об этой связи? – задал я новый вопрос, считая, что ревность толкает и не на такие преступления. – Вы имеете в виду Павла Корецкого? – осведомилась Харита Никифоровна. – Да. – По-моему, догадывался, – гувернантка наморщила лоб. – Но утверждать не буду. Доподлинно мне об этом не известно, а вводить вас в заблуждение мне бы не хотелось, – произнесла она с пафосом. – Из-за чего Корецкий чуть было не стал участником дуэли? – поинтересовался я. – Поединок?! – воскликнула Харита Никифоровна, ее и без того большие глаза расширились, она всплеснула руками. – Впервые об этом слышу! Какой кошмар! – гувернантка была ошеломлена. – Впрочем, этого можно было ожидать, – усилием воли ей удалось взять себя в руки, и она вздохнула. – Бедная Таня, до чего она себя довела! – Так, значит, для вас это полная неожиданность?! – изумился я. – Не совсем, – Харита Никифоровна замялась, я снова заметил, как по ее лицу пробежали волны сомнения. Женщина колебалась, стоит ли ей делиться со мной тем, что она узнала, или унести эти сведения с собою в могилу, чтобы не опорочить имя своей воспитанницы. Я упорствовал в своем страстном желании докопаться до истины: – Ну же! – Хорошо, – гувернантка махнула рукой. – Я вам скажу. Вы, на мой взгляд, производите впечатление порядочного человека. Совсем недавно я узнала, что Таня на целый месяц куда-то уезжала с этим… – Харита замолчала, подбирая подходящее корректное слово, – негодяем, – наконец проговорила она. – И ее родители это допустили? – пришел черед удивиться и мне. – Она сказала, что едет к тетке в Москву, – сказала Харита Никофоровна. – Я очень жалею, что послушалась ее и ничего не сказала графу. – Таня не называла место, куда она собиралась? – поинтересовался я в предвкушении новых открытий. Но гувернантка не оправдала моих надежд: – Не называла, – сказала она печально. Тем не менее я мог сделать некоторые выводы: Во-первых, горничная Камилла определенно мне врет. Скорее всего, она сопровождала Таню в поездке, а значит, просто обязана быть в курсе событий. Во-вторых, у юной графини был любовник, с которым, по всей видимости, и собирался стреляться Павел Корецкий. В-третьих, исходя из первых двух выводов, в деле убитой графини Картышевой наметились двое подозреваемых: обманутый жених и неизвестный, имя которого мне так и не удалось узнать. Зачем Таня Картышева уезжала из города? На этот вопрос у меня ответа не было. Чтобы получить его, я решил нанести еще один визит мадемуазель Камилле. Поэтому я распростился с Харитой и с милым семейством Бибиковых и направился на Офицерскую улицу. Анна Васильевна была все также печальна и гостеприимна. Хозяйка с порога сообщила мне, что Алексей Валерианович по-прежнему отсутствует, но она рада меня видеть. – Присаживайтесь, – указала она на стул. Я послушался, и Анна Васильевна, расправив юбки, устроилась поблизости от меня в глубоком кресле. Я заметил, что она собирается мне что-то сказать и собирается с духом. Глаза у нее, как и прежде, были на мокром месте, они покраснели от слез и недосыпания, но сегодня графиня Картышева уже не хваталась без устали за платок, как в мой прошлый визит. Я хотел обратиться к ней с обычными словами любезности, но она прервала меня нетерпеливым движением руки. – Почему же вы сразу не сказали? – укорила меня Анна Васильевна, чем вызвала мое искреннее недоумение. – Чего не сказал? – удивился я. – Что вы разыскиваете убийцу моей дочери, – заявила она, уставившись мне в глаза немигающим взглядом. – Андрей Валерианович приезжал, мы с ним долго говорили о вас, – добавила она. Мне стало не по себе, я ощутил пугающее нечто, которое неумолимо на меня надвигалось. Неужели Картышев осмелился сказать ей и об Ордене? Я в это просто не мог поверить, сама эта мысль мне казалась совершенно невероятной. Хотя… Я-то ведь не скрывал от Миры и Кинрю, что числюсь в масонской организации. Да и мое расследование пока не касается интересов ложи. И тем не менее… Видимо, мои мысли отразились у меня на лице, потому что Анна Васильевна спросила: – Mon ami, чего же вы так испугались? Вам следовало сразу открыться мне, а не ходить вокруг, да около. Хотя, признаюсь, я не вижу в этом вашем расследовании особенного смысла. Вчера заходил господин из полиции, пренеприятнейший такой субъект, так он говорит, что моя дочь стала жертвой трагических обстоятельств. Случайная жертва, так сказать, – губы графини Картышевой побелели, и она налила себе воды в прозрачный стакан. Я уж подумал, что снова не обойдется без нюхательных солей, но ошибся, Анне Васильевне в этот раз удалось справиться со своими нервами самостоятельно. – Скорее всего, какой-то бродяга ее… – она не договорила. – Мне так не кажется, – заметил я. – Вы и правда напали на след убийцы? – лицо Анны Васильевны оживилось, но покрылось красными пятнами. Мне показалось, что она встревожилась еще больше. – Я этого не говорил. – Тогда почему вы вернулись? – Мне надо переговорить с вашей камеристкой Камиллой и, кроме того, уточнить некоторые сведения касательно недавней поездки вашей дочери. – Вы и об этом уже знаете? – графиня вспыхнула. Я немного схитрил: – Разве она уезжала не к тетке? – Да, то есть нет, – Анна Васильевна занервничала. – А впрочем, вы все равно узнаете о бесчестии моей дочери! – воскликнула она, подошла к секретеру и выдвинула верхний ящик: – Вот, – графиня протянула мне распечатанный конверт. Я вопросительно посмотрел на нее. – Читайте, – махнула она рукой. Я пробежал глазами письмо. Оказалось, что оно было написано рукою той самой московской тети, которая упоминала, что больше года не видела племянницы, и интересовалась ее здоровьем. – Где она была? С кем? Мерзавка Камилла ни о чем говорит не хочет, а она же с ней ездила, тварь такая! – Теперь Анна Васильевна от слез все же не удержалась. – Заклинаю, – взмолилась она. – Только не говорите графу! Мы потеряли дочь, но пусть хотя бы ее имя останется незапятнанным! Я ее успокоил: – Конечно. Следовательно, мои предположения оказались верными, дело оставалось за малым – разговорить мадемуазель Камиллу. Я вернул графине письмо, она убрала его в ящик и закрыла на ключ. – Сожгу сегодня же, – зло сказала она. – Эх, Танечка, Танечка! Бедная моя доченька! – Я хотел бы переговорить с Камиллой, – на ее счет я питал большие надежды. Анна Васильевна горько усмехнулась: – Вещи собирает мадемуазель, – сообщила она. – Не место ей в порядочном доме. Пусть убирается! – Как? Я терял свой единственный шанс. Конечно, потом мне в любом случае удалось бы отыскать камеристку. Только кто знает, сколько на это было бы затрачено сил и времени?! – Неужели вы и впрямь полагаете, что я и дальше стала бы держать у себя эту гадину? – спросила графиня с отвращением. – Она еще не ушла? Как мне ее найти? – воскликнул я. – Не знаю, – на лице Анны Васильевны читалось нескрываемое презрение. – Возможно, она все еще в своей комнате. – В бывшей ее комнате, – уточнила она. Я выбежал из гостиной и помчался в комнату Камиллы, скользя подошвами туфель по паркетному полу, и едва не рухнул у лестницы. Но мне все-таки удалось удержать равновесие, я в несколько секунд добрался до цели, распахнул дверь и… Комната пустовала! Как тут было сдержаться и не выйти из себя?! На пороге появился знакомый камердинер. – Вы все мадемуазель Камиллу разыскиваете? – спросил он скорее для проформы, так как был уверен в моем ответе. – Так она только сейчас ушла. Я ей еще вещи тащить помогал, – добавил старичок. – С серного входа. Камердинер снова провел меня тем же путем, что и в прошлый раз, и получил заслуженную награду. Я сбежал с крыльца, разглядев на приличном расстоянии изящную женскую фигуру, которая от меня стремительно удалялась. Я прибавил шагу и вскоре ее нагнал. – Мадемуазель Камилла! – я окликнул француженку, но она не отозвалась. Тогда мне пришлось схватить беглянку за край канзы, концы этой кисейной накидки были завязаны у нее крест-накрест на талии, которую можно было без преувеличения назвать осиной. – Ах, это снова вы? – Камилла обернулась. – Что вам угодно на этот раз? – спросила она с негодованием, устремившись к калитке. – Уберечь вас от тюрьмы, мадемуазель! – Да что вы говорите?! – Камилла негодовала. – Мне кажется, я сплю и вижу дурной сон. Оставьте меня, наконец, в покое! Легкий ветерок растрепал ее каштановые волосы, и она то и дело поправляла их рукой. Мне пришло в голову немного изменить свою тактику: – Я вам заплачу, – пообещал я Камилле. – Если вы ни при чем, и вам нечего скрывать, то мое предложение должно показаться заманчивым. Или, – я перешел к угрозам, – по вам, Камилла, уже плачет сибирская каторга! Вы не были в Сибири? – невинно осведомился я. – Не слыхали, как гремят железные кандалы? Таежный климат отличается от парижского! – откуда я мог знать, что каким-то непостижимым образом предвижу свою судьбу? – Прекратите меня пугать, monstre! – воскликнула Камилла. Кстати, чудовищем меня назвали впервые, и мне это по – чему то не понравилось. В дальнейшем я привык и к более неласковым именам. – Это для вашего же блага, сударыня, – я улыбнулся самой очаровательной улыбкой, на которую только был способен, и отпустил ее локоть. – Ну, ладно, – Камилла сдалась, видимо взвесив все «за» и «против» делового сотрудничества со мной. Перспектива легкого заработка показалась ей более заманчивой, чем тюрьма. Облокотившись о чугунное кружево ограды, она спросила: – Так что же, сударь, вы конкретно желаете узнать? Я ответил: – Сущую малость. – Не сомневаюсь, – Камилла усмехнулась. – Был ли у вашей барышни любовник? – Был, – призналась Камилла. – Он действовал через вас? – С чего вы взяли? – возмутилась камеристка с видом оскорбленной невинности. – Он вам платил? – Я встряхнул ее за плечи. – Говорите же! – Мне некогда с вами разговаривать! – воскликнула Камилла. – Вы что, не видите? Мне же отказали от места. У меня назначена встреча с госпожой Сычевой, если я опоздаю, то останусь без работы! Лучше давайте условимся о встрече, и я все расскажу в спокойной обстановке. – Вы не исчезнете? – Конечно, нет. Ведь, вы, я полагаю, все равно меня отыщете. – Справедливо полагаете! Я заплачу сто рублей, если вы обстоятельно ответите на все мои вопросы. – Обязательно отвечу, – сказала горничная. – Только попозже. Часов в семь-восемь вечера вас устроит? Мне пришлось дать согласие, но впоследствии я себя за это винил. Я поверил Камилле на слово, полагая, что обещанное вознаграждение заставит ее сдержать данное мне слово, но не учел, что и убийца может предпринять ответный шаг. И в этом была моя ошибка, о которой я потом горько сожалел. – Хотя бы скажите, куда вы ездили с Татьяной в июле? – спросил я напоследок. Уходя, Камилла ответила: – В сторону Орши, недалеко от Борисова. Есть там такая деревушка Студенка. Мы там с барышней неделю прожили. – А… – А все остальное вечером, – пообещала Камилла. Я объяснил ей, как легче добраться до моего особняка. Я ума приложить не мог, что же забыла графиня Татьяна Картышева в этой самой Студенке. Вот и пойми, что у этих барышень в голове. Меня просто бесило, что я так и не выяснил имени княжеского соперника. Оставалось только вечера ждать, да уповать на удачу. Я вернулся домой усталый, голодный и раздраженный, но спустя полчаса пришел в свою обычную норму и расположился в гостиной за шахматной доской. К этой игре я пристрастился еще на Востоке, она помогала мне успокаиваться и размышлять. Такой вот я себе выбрал своеобразный метод медитации. Шахматами мы баловались с Кинрю, Мира нашу забаву не признавала. Слоны и ферзи наводили на индианку тоску, она предпочитала фигурам, вырезанным из желтоватой слоновой кости, свои древние тяжелые книги и шкатулки с драгоценностями, которые я ей дарил. Вид у Юкио в европейском костюме был весьма оригинальный. Он возлежал на диване в длинных панталонах со штрипками, которые держались на подтяжках и еще только входили в моду. Щеки ему подпирал стоячий крахмальный воротничок белой рубашки, поверх которой красовался пестрый жилет. – Как продвигается расследование? – поинтересовался он, передвигая слона. – Медленно, – ответил я коротко и поделился с ним своими догадками. Кинрю задумался, я «съел» у него ладью, а японец практически никак на мой ход не прореагировал. – Да что с тобой? – изумился я. Обычно обыграть его в шахматы не имелось возможности, а здесь возникла прямая угроза мата. На мой взгляд, это была дурная примета. – Вы зря ее отпустили, – наконец-то изрек японец. – Это большая, огромнейшая ошибка. – Кого? – мой ум все еще был занят шахматами. – Камиллу, – Юкио Хацуми бросил на меня осуждающий долгий взгляд. – Она не доживет и до вечера. – По-моему, это невозможно! – засомневался я. – Если поездка Татьяны как-то связана с ее смертью, а Камилле и в самом деле известно что-то важное, то у нее очень мало шансов выжить. Я погрузился в мрачные мысли. Прикидывая и так и эдак, я все более убеждался в правоте Кинрю и жалел о своей беспечности. Выходило, что француженка навестит меня вечером только в единственном случае – если ей повезло, и убийца на время выпустил ее из своего поля зрения. Правда, существовала и другая возможность, о которой уже упоминал Кинрю. Поездка графини могла и не иметь никакого отношения к ее трагической гибели. Но это казалось мне маловероятным. Я рассуждал следующим образом. Если Татьяна вышла в парк в такое время одна и при этом старалась остаться незамеченной, значит, о встрече было условлено заранее, а так как живой ее больше никто не видел, выходило, что она встречалась с убийцей, с которым, по-видимому, была хорошо знакома. Скорее всего, неизвестный действовал через горничную, которая и устраивала эти свидания. Если мои догадки верны, и Таня уезжала из города для того, чтобы навестить возлюбленного, она, очевидно, узнала в этой поездке что-то такое, из-за чего любовник и поспешил ее устранить. Оставалось только выяснить, что именно? Согласно другой моей версии, которая основывалась на ревности, главным действующим лицом в этой трагедии выступал Павел Корецкий, который каким-то образом узнал о свидании – здесь, как я полагал, тоже могла быть замешана Камилла – и выследил невесту, которая от его руки и погибла. Проверить мою догадку было не сложно, достаточно выяснить, носил ли когда-нибудь князь эмалевое кольцо с сапфиром. Кинрю втянулся в игру и объявил мне шах, но партию мы так и не успели закончить. Мира сказала, что меня спрашивает высокий гвардейский офицер, представившийся Сергеем Рябининым.