Из одноклассников больше всего мне стал близок вчерашний школьник, худенький мальчик с чистым ясным лицом и светлыми спокойными глазами, до того хороший, что казался мне святым ангелом нашего класса. У него был один недостаток — веки плохо открывались, поэтому ему приходилось высоко держать голову, откидывая ее назад. Он был сыном священника из Пскова. Учеба давалась ему легко, и он помогал мне разучивать ноты, наигрывая мелодии на пианино. Мы иногда беседовали о жизни, прогуливаясь по аллеям семинарского сада, где по уединенной аллее ходил взад и вперед наш осанистый ректор, читая монашеское правило. Не знаю, что нас сблизило, но вместе нам было просто хорошо и этого вполне хватало для дружбы.
За учебным столом я сидел со скромным пареньком, который впоследствии стал инспектором в семинарии и хорошим наставником. Многие семинаристы из нашего класса до учебы служили иподиаконами у своих владык, а москвичи, которые почти все прислуживали архиереям, нередко отсутствовали на уроках. Некоторых способных студентов нашего класса сразу назначили иподиаконами в помощь ректору. Такое послушание было для меня недосягаемым. Такие семинаристы обучались не по нашей учебной программе и легко получали зачеты на экзаменах.
Мне нравилось в Лавре абсолютно все — удивительные древние храмы с чудотворными иконами, необыкновенные службы, пение лучших голосов России на клиросах, строгой красоты здание академии с изображением Матери Божией на фасаде церковного корпуса, даже наша огромная спальная комната человек на тридцать, в которой размещался весь первый класс. Мне досталось место у батареи отопления, страшно горячей, — это меня чрезвычайно радовало и согревало, потому что таких суровых зим, какие стояли тогда в Подмосковье, я не видел ни разу.
Особый предмет моей привязанности — роскошная Академическая библиотека, сидя в которой среди множества книг с неповторимым запахом старины, я воображал себя студентом Духовной академии, о которой втайне мечтал. Там я начал самозабвенно читать книги святых отцов и с головой окунулся в их мудрые глубокие тексты, исполненные духовного величия и благодатной силы.
Но некоторые особенности семинарской жизни сильно смущали меня. На кухне, на складах и прачечных везде трудились девушки, учившиеся на регентском отделении. Озорно выглядывающие из окон раздаточной на кухне, смешливо наблюдающие за пришедшими в столовую семинаристами, они искали себе достойную пару для замужества, и это было понятно. Но смущало другое. Таких девушек я еще не встречал в жизни: русоволосые, с пышными косами, с выражением кротости и смирения на чистых лицах, они сражали семинаристов наповал. Много моих друзей, мечтавших о монашестве, «поплатились» за разглядывание какой-нибудь симпатичной кухонной красавицы.
Среди разноликих семинаристов встречались и особые энтузиасты монашеской жизни. Они заговорщицки подходили и шептали на ухо:
— Ну что, идешь в монахи? А я собираюсь. Видишь вон того парня? Он тоже хочет стать монахом, и тот — будущий монах, и — этот…
Странно, что из этих бойких энтузиастов монашества впоследствии ни одного я не встретил в монастыре, а пришли в него те семинаристы, о которых я не мог и подумать, что они станут монахами, настолько они были скромны и неприметны.
Интересная учеба и дружба с одноклассниками остались в моей памяти как один из самых прекрасных периодов того времени. Я даже начал мечтать о том, чтобы после семинарии поступить в Духовную академию. Но все глупые мечты — ничто перед мудростью Божией, потому что не ведают Божественного Промысла! Однажды в классную комнату, где мы занимались подготовкой к урокам, зашел мой иеромонах:
— Ну что, уроки учишь? — с улыбкой спросил он.
— Учу конечно, а что еще делать? — ответил я и тут же услышал потрясшую меня новость:
— Тебе батюшка благословил писать прошение о переходе в монастырь послушником!
Радость затопила мою душу: «Господи, неужели это возможно? Вот здорово!» Я посмотрел на склоненные над учебниками головы семинаристов:
— А как же учеба?
— Перейдешь на заочное отделение, как и я! — успокоил меня отец Пимен.
— Спаси тебя Христос, отче! — от всего ликующего сердца поблагодарил я моего доброго посланника от батюшки.
— Это еще не все: в ноябре будет Духовный Собор старцев монастыря и ты должен быть на нем… — торжественно объявил он.
Под диктовку опытного иеромонаха я написал прошение на имя наместника Лавры, и отец Пимен ушел с ним, чтобы сдать в приемную референту наместника.
— Жди сообщения из Лавры. Если благословят, тогда нужно будет написать еще одно прошение на имя ректора семинарии о переводе в монастырь!
Забота моего друга очень тронула меня. В его лице как будто Сам Господь помогал мне пройти этот этап совершенно неизвестной для меня жизни! Что бы я делал в Лавре без моего верного товарища? Вид кабинетов и приемных всегда представлялся мне глухой стеной, за которой невозможно встретить живых людей…
Еще в начале учебного года батюшка благословил мне приходить на дневное монашеское правило, которое совершалось в его келье. Вместе с монахами мы по очереди читали три канона: Господу Иисусу Христу, Пресвятой Богородице, Ангелу хранителю, акафист Иисусу Сладчайшему или акафист Матери Божией. Затем старец проникновенно читал главу Евангелия, две главы Апостола и одну кафизму. В завершение правила он умилительно пел «Достойно есть», а все собравшиеся тихонько подпевали. Эти посещения очень укрепляли мою душу, наполняя ее светлой спокойной благодатью и молитвенным настроем батюшкиной кельи.
По вечерам, в той комнатке, где собирались днем на исповедь паломники со всех уголков России, келейник старца, добродушный и ласковый иеромонах, расставлял стулья, а отец Кирилл читал главы Ветхого Завета, сопровождая чтение небольшими комментариями. Иногда, в трудных местах, он спрашивал совета у сидевших в первом ряду монахов-богословов, преподававших в академии. После чтения келейник разносил угощение: рыбные бутерброды с черным хлебом, мандарины или яблоки, что для нас, семинаристов, было большим утешением. Среди посетителей вечерних собраний находились и преподаватели семинарии. Некоторые из них стали потом известными епископами.
Дней через десять меня и еще троих семинаристов из старших классов вызвали в кабинет к ректору. Рядом с Владыкой стоял архимандрит, который проводил со мной собеседование на вступительных экзаменах. Трое семинаристов были моложе меня, поэтому ректор вначале обратился ко мне с вопросом, серьезно ли я настроен принять монашество? Я старался отвечать как можно более убедительно. Владыка задумался, просматривая мое личное дело.
— Так, так, сегодня у нас четырнадцатое ноября, а у вас как раз день рождения четырнадцатого ноября, верно?
— Верно, Владыка.
— Ну, вам Сам Бог велел идти в монахи! Бог вас благословит!
Архимандрит, улыбаясь, поглядывал на нас. Видно было, что он рад нашему решению. Благословение на переход в монастырь получили и трое семинаристов. Одного из них, внушающего доверие крепко сложенного парня, я часто видел на службах в Лаврских храмах, где он присматривал за порядком. Впоследствии он возглавил большую епархию, став выдающимся архиереем. Мы написали здесь же, в кабинете, прошения о переходе в монастырь и отправились в классные комнаты ожидать вызова на Собор старцев монастыря.
И вот мы, четверо семинаристов, волнуясь, смотрим на закрытые двери комнаты, где заседал Духовный Собор Лавры. Референт наместника спокойно поглядывал на нас, ведь он видел такое не впервые. Вначале по одному вызывали семинаристов старших классов. Все они получили благословение на поселение в монастырь как послушники. Их счастливые лица не нуждались ни в каких комментариях. Наконец настала моя очередь: войдя, я перекрестился с поклоном на икону преподобного Сергия, взял благословение у наместника и встал перед Собором старцев, сидевших полукругом.
В центре, за письменным столом, восседал внушительного вида архимандрит, настоятель монастыря, обладавший необыкновенно красивым голосом. Еще до Лавры мне приходилось слышать пластинки с записями церковных служб, которые он возглавлял. Патриархия периодически выпускала такие записи, а также фильмы о духовной жизни монастыря и великолепные литургии, на которых с блеском служил наместник. Еще прежде, приезжая из Кызыл-Кумов в Лавру, я попадал на такие литургии, пугаясь яркого света софитов и путаясь в многочисленных кабелях, проложенных по полу храма возле клиросов, где мне вместе с послушниками приходилось читать поминальные записки. Для меня тогда человек, облеченный столь высокой властью, представлялся неземным существом, чей образ мыслей и характер были мне совершенно неведомы.
