Меня тогда сильно заинтересовал противоположный склон огромной долины Сурхоба, где ущелья поднимались прямо в верховья ледников. Там я нашел брошенную уединенную кибитку под большим чинаром и туда по выходным дням поднимался, чтобы помолиться в тишине и покое. На высоком плато над долиной, где с гор бежали небольшие поющие на разные голоса речушки, мне посчастливилось обнаружить росшие по ущелью небольшие рощи ореховых деревьев. Под осень, попросив у Виталия Ивановича хозяйственную сумку, я поднялся в найденную долину собрать немного орехов. На земле уже лежал слой то ли упавших, то ли кем-то сбитых плодов, которыми я и начал наполнять сумку, ползая под деревьями.

Потянув в очередной раз свою поклажу, чтобы высыпать в нее очищенные от кожуры орехи, я обнаружил, что чья-то сморщенная рука ухватилась за сумку и тянет ее к себе. Подняв голову, я увидел старую таджичку, принявшуюся истошно кричать, по-видимому, подзывая кого-то. Из-за ближайшего холма, за которым, как оказалось, скрывался кишлак, оставшийся мною незамеченным, прибежал старик и, коверкая русские слова, тоже начал кричать, что это их орехи и что он не позволит воровать их. Он схватил сумку с собранной мной добычей и удалился вместе с разгневанной супругой. Потеряв чужую хозяйственную принадлежность, я, расстроенный, вернулся домой и сконфуженно признался Халтурину, что сумку у меня отобрали старики, потому что я незаконно собирал кишлачные орехи, полагая, что это дикие ореховые деревья. Виталий Иванович рассмеялся и шутливо хлопнул меня по плечу полотенцем:

— А сумка принадлежала моей жене, вот у нее и проси прощения!

По различным горным ущельям Экспедиция установила специальную аппаратуру, ведущую постоянную запись землетрясений.

За ее работой следили сотрудники, обычно муж с женой, жившие в полевых домиках, называвшихся «станция». На одну из подобных станций мой добрый шеф разрешил мне съездить на неделю. Все это время, пока я жил в семье Халтуриных, он внимательно присматривался ко мне и, видимо, какая-то мысль безпокоила его, потому что он однажды, как бы в шутку, спросил меня:

— А за границу не убежишь?

— У меня таких намерений нет! — ответил я, и мой начальник успокоился.

На экспедиционной машине меня отвезли в горное местечко «Хаит», где в 1954 году произошло сильное катастрофическое землетрясение, закончившееся трагедией — целый склон огромной горы обрушился на крупный районный кишлак, похоронив всех жителей под каменной осыпью высотой около трехсот метров. Сейсмостанция располагалась в верховьях ущелья, заросшего редколесьем арчи. Дорога привела нас к маленькому домику, стоящему на луговой террасе над рекой.

Семейная пара молодоженов, русские, оказалась молчаливой и неразговорчивой: муж за обедом читал газету, а жена положила на стол рядом с собой какой-то роман. Неподалеку от станции стояла большая брезентовая палатка геологов из России, с которыми я быстро познакомился. Это были выпускники Московского института геологии, шутливые и веселые, и я в тот же вечер перебрался к ним, чтобы приобрести хотя бы элементарные сведения о горах, окружавших нас. От этих дружелюбных и открытых парней я услышал, что самое удивительное место в Союзе, а, возможно, и во всем мире — это Памир. Рассказы геологов о Памире запомнились мне и, что особенно поразило меня в их словах, что наша Гармская Экспедиция находилась совсем рядом со знаменитым Памирским трактом, где, собственно, и начиналась дорога в этот загадочный высокогорный край. Пока я жил и работал в сейсмологической исследовательской группе, состоявшей в основном из талантливых, но неверующих ученых, я ощущал в душе полную оторванность от православной жизни и это ощущение постепенно начало меня угнетать. Выяснив, как добираться до Душанбе, минуя долгую тряску в автобусе, я получил у Халтурина разрешение иногда туда ездить с оказией на экспедиционной машине или на попутных автомобилях, в основном, по праздничным дням, когда к советским праздникам добавлялись суббота и воскресенье.

С водителями ЗИЛов, веселыми и разговорчивыми людьми, обычно устанавливались дружеские отношения. Но, иной раз, назойливые расспросы выводили меня из себя. Самым тягостным являлся диалог о семье: женат или не женат? Дети есть или нет? Если не женат, то почему? Чтобы прекратить этот утомительный допрос, я пошел на компромисс со своей совестью и вознамерился в таких вопросах отделываться ложью.

— Да, женат! — стал отвечать я.

— А дети есть?

— Есть.

— Сколько?

— Двое!

— А кто, мальчики или девочки?

— Один мальчик, одна девочка!

— А сколько лет?

Мое терпение подходило к концу. Замявшись, я отвечал:

— Мальчику четыре, а девочке два годика! Что еще?

— Что сердишься, брат? Я же тебя по-человечески спрашиваю! А как их зовут? Не сердись! Сам видишь, дорога длинная…

Видя, что ложь запутывает меня окончательно, с тех пор я решил говорить правду, какой бы невероятной для собеседника она ни была. Теперь разговор шел уже в другом русле:

— Скажи, дорогой, ты женат?

— Нет.

Лицо водителя поворачивалось ко мне:

— А собираешься?

— Не собираюсь.

— Почему не собираешься?

— Не женюсь ради Бога.

— Ради Бога — это как? Ты что, суфий?

— Ну, примерно, только православный.

— А, это как монах? — он с любопытством посмотрел на меня.

— Да, как монах.

— Церковь любишь, Христа любишь? Это хорошо! Я сам ношу в кармане кое-что… — к моему изумлению некоторые водители доставали из нагрудного кармана рубашки церковный поясок с молитвой девяностого псалма «Живый в помощи Вышняго»…

— Если мулла не поможет, русский поп поможет! Так у нас люди говорят!

В городе у Экспедиции, рядом с аэропортом, находилась база, где можно было останавливаться — небольшой домик с несколькими комнатками. В том же районе, рядом с кладбищем, располагалась и церковь в честь святителя Николая, маленькая и низенькая, перестроенная из бывших механических мастерских, где вместо колокола висел газовый баллон, спиленный снизу. Вот в него в будущем мне пришлось бить много раз, когда я стал пономарем в этом храме. И все. же сердце мое полюбило тихую и святую благодать, окружавшую и наполнявшую этот храм, а также простое церковное внутреннее убранство церкви, но познакомиться со священником у меня пока еще не хватало решимости.

Из Душанбе я написал родителям первое письмо, в котором сообщал, что у меня все нормально, что я живу и работаю в горах среди прекрасных людей, и просил прощения за неожиданный отъезд из дома. С этого времени у нас началась переписка. Мама написала, что отец вышел на пенсию и из любопытства пошел работать в театр оперетты рабочим сцены, где сильно разочаровался в артистах из-за их пьянства, постоянного отсутствия денег и из-за того, что они периодически просили у него взаймы. В конце стояла приписка, что она очень скучает и хочет встретиться. Я был не против встречи и сообщил, что теперь есть где ее принять, если такое случится, так как путь в Таджикистан очень неблизкий.

Имея на руках удостоверение сотрудника Сейсмологической экспедиции Академии Наук СССР, я записался в две библиотеки: в библиотеку при Академии Наук Таджикистана и в главную городскую библиотеку. Мне было интересно поработать с каталогами и узнать, нет ли в этих библиотеках, на окраине Союза, дореволюционных книг по христианству. В академической библиотеке я обнаружил книжные фонды русских востоковедов Семенова-Тяньшанского и Ольденбурга, где отыскались старые издания по исследованию религий, в том числе и Православия. Благодаря этим поискам мне посчастливилось прочитать жития некоторых святых и полистать книги Ренана о жизни Спасителя и апостолов. Предположив найти в книгах западных авторов что-либо полезное для себя, я приобрел больше недоумений и вопросов, чем понимания. В этих каталогах попадались книги атеистического направления, где едко и злобно подвергались издевательскому анализу Евангелие и труды отцов Церкви. И все же я благодарен Тебе, Господи, что даже в этом книжном хламе Ты дал мне отыскать драгоценные цитаты из трудов православных учителей и аскетов, которые я начал выписывать себе в тетрадь. Эти цитаты стали поводом к глубоким размышлениям о сути и истинности Православия. Удивительно именно то, что эти цитаты, против которых выстраивались изощренные и злобные доводы, открыли мне несокрушимость и незыблемость утверждений святых отцов, укрепили веру и закалили дух своей благодатной силой.