В нашей стройке возник перерыв. Нам показалось не лишним исследовать заповедные уголки Бзыбского карстового хребта. От местных жителей мне не раз приходилось слышать таинственную легенду о том, что в районе Шапки Мономаха геологи в пятидесятые годы открыли огромную пещеру, представляющую подземное русло высохшей реки длиной в десятки километров. Эта древняя река когда-то текла к морю, и по ней, по абхазскому преданию, якобы ездили даже на арбе. Но абхазы завалили вход камнями, не желая, чтобы эта пещера досталась пришлым людям. Ходили также слухи о существовании в том районе остатков старинной «воровской» тропы, по которой отважные джигиты угоняли лошадей из Черкесии. Они знали тайный мост через Бзыбский каньон и уходили от разъяренных преследователей в свои аулы на побережье. В общем, быстрые сборы в поход не заставили себя ждать.

Наш маршрут включал в себя подъем на пик Острый, выглядевший снизу копией пирамиды Хеопса, только высотой около трех километров. С этого пика мы хотели осмотреть всю панораму окрестных хребтов, чтобы сориентироваться, в каком направлении двигаться дальше, так как никаких карт у нас не было. Еще покойный Илья говорил об урановых разработках на склоне хребта. Поэтому, когда мы увидели первую штольню, то обошли ее стороной.

На предвершинном гребне мы оставили рюкзаки и вскарабкались по обломкам скал на острую вершину. Заходящее солнце опускалось на горизонте позади нас в мерцающее закатными бликами далекое море. Алые облака плыли на север, куда уходила долина Бзыби. Венчали панораму зубцы Главного Кавказского хребта. В долине лежала тень огромного треугольника, отбрасываемая нашей вершиной. На ее острие стояли две наши гигантские тени, упирающиеся головами в ледники Кавказского хребта. Простор движения горных далей и лесных звуков захватил все внимание. Масштабы этого горного мира потрясли наши сердца. К востоку лежал загадочный карстовый лабиринт из серебряных скал, озаренных последними лучами солнца. Глухие ущелья темнели синей мглой.

Двигаясь на восток по карстовому плоскогорью, мы заглядывали в каждую щель. Нам стали попадаться глубокие воронки, трещины и скальные разломы. Где-то в этом месте находилась вторая в мире по глубине пещера глубиной почти полтора километра. Андрей пытался исследовать некоторые карстовые трещины, но оттуда тянуло жутким холодом, и он прекратил свои попытки. Между тем обширное плато стало круче, по обеим его сторонам грозно грохотали водопады. Наконец склон стал настолько крут, что мы с рюкзаками уже не смогли спускаться вниз, рискуя сорваться в пропасть. Быстро темнело. Предстояло срочно найти место для ночлега. Оставив Андрея с рюкзаками, я пополз вниз, хватаясь руками за ветви кустарника. Хотелось проверить, где заканчивается обрыв. В одном месте я нашел стопки листьев, аккуратно уложенных один на другой. Кто мог это сделать, было совершенно непонятно. От жажды и сухости воздуха царапало в горле. Известковая пыль разъедала глаза, лицо и шею. Вода у нас закончилась, и положение становилось отчаянным.

Крутой склон, заросший кизильником, перешел в сплошной обрыв. Свесившись над ним, не веря своим глазам, я увидел дорогу. Перехватывая руками ветви, разрывая одежду и царапая руки и ноги острыми выступами скал, я смог прыгнуть на дорогу, подобную чудесному явлению. Она заросла кустами и выглядела очень старой. Вокруг вздымались отвесные скалы. Откуда она взялась, выяснить не удалось, но этот путь явно вел к какому-то определенному месту.

— Андрей, дорога! — крикнул я вверх.

— Не может быть! Шутите! — донеслось с высоты.

— Точно!

— Иду! — откликнулся мой друг. — Спускаю рюкзаки!

Сверху, осыпая камни, показался рюкзак, спускаемый по веревке, затем другой. Вскоре на дорогу, ломая ветки, свалился ошалевший от удивления мой спутник. Пока мы спускались, по вершинам сгустились тучи, загремел гром и потоки сильного ливня обрушились на наши головы. Мы быстро пошли вниз по дороге, идущей серпантином по крутому скальному склону.

В совершенной темноте, при свете молнии и фонариков, дорога привела нас к отверстию штольни, напоминающей метро. Внутрь уходили рельсы, валялись брошенные вагонетки. Это оказалась старая разведочная выработка примерно шестидесятых годов. Оборудование, похоже, сюда забрасывали вертолетом. У входа палатку поставить не удалось. С обрыва неслись потоки воды, в лицо хлестал дождь. Пришлось ставить ее внутри, войдя в штольню метров на пять. Из черной глубины тянуло холодом, лучи фонариков не достигали конца выработки.

К двенадцати часам ночи мы наконец смогли попить чаю с лепешками и копченым сыром, который брали с собой в горные походы. Помолились и стали укладываться спать, решив утром отправиться в глубь горы для осмотра разработки.

— Батюшка, — шепотом позвал меня Андрей. — А если эта штольня урановая?

— Значит, к утру начнется рвота, а потом мы облысеем… — засыпая, ответил я, но моему соседу не спалось.

— Батюшка, ведь сейчас ночью темно. Так?

— Ну, так.

— А раз так, то в штольне тоже темно, понимаете? Какая разница — ждать или нет до утра? Можно пойти осмотреть ее прямо сейчас!

В этом был свой смысл, и доводы моего друга показались мне убедительными. Мы взяли фонарики и углубились в темное пространство внутри горы. По пути периодически попадались отметки расстояний от входа, который почему-то выделялся в кромешной тьме светлым пятном: 100 м, 200 м, 300 м… Было жутко, но любопытство подталкивало добраться до конца разработки. Местами своды не имели прочности, и огромные глыбы, расклинившись, нависали над нашими головами. Дойдя до отметки 500 м, мы остановились. Дальше хода не было. Стояла такая тишина, что я слышал, как стучит сердце и пульсирует кровь в висках. Почему-то хотелось говорить шепотом.

— Андрей, — прошептал я. — Давай прочитаем «Трисвятое» по «Отче наш» и потянем по четке…

Наши голоса прозвучали глухо, словно в вату. Но в этой запредельной звенящей тишине молитва оказала на нас сильное воздействие: как будто душа захотела вылететь из тела. Иисусову молитву мы прочитали в густом осязаемом безмолвии, которое словно рождалось из недр горы. Ощущение безмолвия, подобно этому, мне никогда не приходилось ранее испытывать.

Взяв для исследования образцы горной породы, чтобы в Москве определить, урановые это или серебряные разработки, мы вернулись в палатку. Нам вспомнились случаи облучения туристов на Кавказе, и тревога не покидала наши сердца до утра. На рассвете нас разбудил стук осыпающихся камней. Выглянув из штольни, мы увидели большое стадо серн с детенышами, безбоязненно разглядывающих нас со склона горы. Места были по-настоящему дикие…

Заодно мы осмотрели всю местность: она представляла собой котлообразную долину, замкнутую с трех сторон острыми скалами. Вниз уходило узкое ущелье, где глухо рокотал поток, водопадом низвергающийся с нашей горы неподалеку. Эта штольня являлась разведочной и потому осталась законсервированной геологами. Наша заброшенная дорога заканчивалась у вертолетной площадки, рядом с которой стояли остовы разрушенных бараков для рабочих и валялся всякий хлам. Упаковав рюкзаки, мы устремились вниз вдоль небольшой речушки. Через несколько часов нам на глаза попалась старая тропа, заваленная осыпавшимися камнями. Поднимаясь из ущелья, она серпантином уходила за перевал в сторону моря. Судя по ее состоянию, по ней давно никто не ходил. Мы двинулись по этой тропе, то теряя ее, то снова находя. Постепенно снизу стал доноситься рев Бзыбского каньона.

— Андрей, если это тропа «воровская», значит, Бог даст, у нас есть шанс перейти каньон. Но если мост не найдем, то выбраться отсюда будет сложно…

Мой спутник быстро исследовал свой рюкзак:

— Батюшка, у нас от продуктов осталось лишь несколько сухарей, а наши два сыра закончились вчера вечером… — растерянно протянул он.

Похоже ночью мы доели последние запасы сыра, потому что в моем рюкзаке обнаружились только чай, соль и несколько слипшихся конфет — скромные остатки простых угощений, привезенных монахами Лавры. Перекусив тем, что наскребли в рюкзаках, мы настроились на решительный штурм каньона — назад пути для нас не было.