— Благослови, отец!
— Батюшка, как же я могу благословлять вас, если я простой иеромонах, а вы архимандрит?
— Иеромонах-то ты простой, а благодать у тебя новая! — мудро ответил старец.
Потом так же делал и я, когда видел молоденького иеромонаха. Были у монахов Лавры и особые любимцы, молодые иеромонахи — надежда монастыря. Двое из них особенно привлекали всеобщее внимание: чистые юные лица, сияющие целомудрием и скромностью, они невольно притягивали к себе взоры окружающих. Их связывала крепкая дружба. Неразлучность этих монахов даже стала поговоркой. Восхищался ими и я, любуясь неиспорченностью и скромностью молодых людей. В дальнейшем один из друзей уехал на Афон с первой группой добровольцев, найдя свой духовный путь в Свято-Пантелеимоновом монастыре и стяжав дивное монашеское устроение. На Афоне он стал нашим большим благодетелем и другом, и вся братия монастыря любила его и уважала. Преставился он как праведник, тихо угаснув от быстро развившейся болезни. Его друг стал светильником Церкви, возглавив известный монастырь, но в дальнейшем он встретился с серьезными искушениями. Будучи попечителем различных церковных мероприятий по оказанию помощи детям, он, волей-неволей увлекшись молодой женщиной, сошелся с богатыми благодетелями и вышел из монашеского чина, к сожалению всех, знавших его.
По уставу Лавры мне необходимо было служить сорок литургий подряд. В этот период моего служения я не чувствовал ни своего тела, ни земли под ногами от благодати, переполнявшей мое сердце. День за днем я выходил на литургию и постепенно стал постигать тонкости богослужения и прилагать больше внимания к молитвенному предстоянию у престола, запомнив основную последовательность службы.
Я был очень благодарен благочинному за то, что он, как всегда, продолжал записывать меня служить литургии с моим любимым старцем. Еще он оставил меня служить на всенощных бдениях вместе с настоятелем и другими отцами. В этом не заключалось ничего сложного, но вот на акафистах преподобному Сергию я сильно волновался: мне было далеко до опытных голосистых отцов, в руке ходуном ходила свеча и буквы текста плыли перед глазами. Однажды, переоблачаясь в диаконской после акафиста вместе с отцом Кириллом, я смущенно сказал ему:
— Батюшка, простите меня, я волновался и читал хуже всех!
— Это хорошо, что волновался. Хуже будет, когда не станешь волноваться, и к тому же это не ты читал хуже всех…
— А кто хуже всех читал акафист, отче?
— Я читал хуже всех… — ответил мне духовник и улыбнулся своей удивительно светлой улыбкой, озарившей всю мою душу.
Как можно было не любить такого духовного отца? Бывал старец и строг, особенно к тем из нас, кто начинал пренебрегать монашескими обетами. Как-то на исповеди, стоя в стороне, я видел, как отец Кирилл строго, но с отеческой любовью постучал в голову одному хорошо мне знакомому монаху, наставляя и вразумляя его на путь истинный.
— А наш батюшка бывает строг! — поведал мне потом этот монах. — Кулаком по голове мне постучал… Теперь, чувствую, мозги встали на место!
Однажды, исповедуясь, я сказал, что имею сильное желание когда-нибудь обрести уединение, чтобы там начать искать Бога.
— Это неправильное желание, отец Симон, — твердо сказал старец.
— А какое правильное?
— Правильное желание — это стремление, где бы ты ни был, соединиться с Богом, в Котором нет никаких желаний. А уединение Он даст, если нужно! Понял?
— Понял, отче, благословите!
На исповеди отец Кирилл всегда поправлял меня:
— Говори только о себе и о своих грехах. Другие сами о себе расскажут.
Однажды я услышал дискуссию старых монахов о том, надо ли сообщать начальству, если видишь неблаговидное поведение кого-либо из братий? Некоторые утверждали, что нужно это делать ради пользы монастыря, другие сомневались. Полный сомнений, я задал этот вопрос батюшке. Он неодобрительно промолвил:
— Но уж нет, ни в коем случае! Доносами заниматься не следует! Пусть каждый монах смотрит за собой, этого вполне достаточно.
Но жизнь снова поставила меня в тупик. Мы сдружились с молодым иеродиаконом из Молдавии. Нас сблизило стремление к Иисусовой молитве. Он жил один, как и я, в смежной келье. Постучав в тонкую стену, сосед попросил зайти к нему.
— Симон, — обратился он, — когда вечером или ночью молюсь, то переживаю, вдруг начнутся искушения? Можно я буду стучать тебе в стенку, когда мне страшно?
— Конечно, без вопросов! — ответил я.
Иногда действительно молодой иеродиакон стучал в стену и с тревогой спрашивал:
— Симон! Ты здесь?
— Здесь, здесь! — как можно более бодрым голосом приходилось откликаться мне.
Однажды, глубоким вечером, часов в одиннадцать, под моим маленьким окошком двое котов затеяли драку, истошный вой слышался внизу, во дворе. Я выглянул; услышав шум, драчуны разбежались.
— Симон, Симон! — раздался стук в стену. — Скорей зайди ко мне!
В комнате меня встретил испуганный сосед:
— Ну как, слышал?
— Что слышал? Котов? — переспросил я.
— Какие коты? Это же бесы!
Как я ни убеждал испуганного паренька, не смог убедить его в том, что это вопили обычные монастырские коты. Его состояние обезпокоило меня и я отправился к батюшке.
Отца Кирилла я встретил в коридоре, он выходил из умывальной комнаты.
— Простите, батюшка, безпокоюсь за моего соседа, с ним что-то происходит…
Выслушав мой рассказ, старец заметил:
— Правильно сделал, что пришел ко мне. О таких случаях нужно сообщать духовнику. Хорошо, я поговорю с этим диаконом. Забота о ближних — это обязанность каждого монаха…
Взяв благословение у старца, я ушел в келью успокоенный. Впоследствии мой сосед выправился и стал достойным священнослужителем.
Но что особенно меня привлекало в старце — его любвеобильная рассудительная мудрость, мирный спокойный характер, смирение и кротость — все это как будто растворялось в присутствии его мягкой и нежной благодатной силы, окутывающей неизмеримой любовью души всех, кто вступал в общение с отцом Кириллом. Хотя я периодически видел его молящимся по четкам, но чаще находил старца глубоко погруженным в чтение Евангелия.
— Батюшка, простите, можно у вас спросить, если это удобно?.. — как-то осмелился я задать ему волнующий меня вопрос, когда в келье никого, кроме нас не было.
— Конечно, конечно спрашивай…
— Скажите, пожалуйста, как вам удалось стяжать такое мирное состояние духа и такую благодать? Иисусовой молитвой?
— Мне не довелось сугубо заниматься Иисусовой молитвой, поэтому все свое внимание я обратил на чтение Евангелия, чтобы всем сердцем вникнуть в Его сокровенный смысл. Так Господь укрепил меня через слово Божие, которое стало всей моей жизнью и молитвой…
Да, я не встречал еще никого, кто с таким вниманием и сосредоточением, как старец, читал Священное Писание. Он весь погружался в чтение, и тогда становилось ясно, что он не просто читает слова Христовы, а живет ими, дышит ими, впитывая в себя их благодатную суть. С тех пор я серьезнее и внимательнее стал относиться к своему монашескому правилу, чтению канонов, акафистов, Евангелия и Псалтири, стараясь не рассеиваться ни на одном слове. А когда замечал, что ум уходит в мечтания, старался снова возвращать его к тексту. Такое внимательное чтение священных текстов постепенно открыло мне молитвенную суть этого процесса, когда душа вбирает в себя не только слова, а сокровенный смысл того, что они передают. Так чтение монашеского правила, благодаря опыту старца, стало для меня молитвенной практикой наравне с Иисусовой молитвой. Впоследствии, уже в горном уединении, пришло умение читать духовные книги, не прерывая Иисусовой молитвы, что впоследствии оказалось по плечу и некоторым близким отцам и братии.
Усердствуя в стяжании внимания и молитвы, к сожалению, незаметно для себя я сделал уединение самоцелью. Поэтому у меня случались досадные ошибки из-за того, что я полагался на свое понимание: принимал иной раз решения без совета со старцем и без рассуждения. Считая Иисусову молитву основой всей духовной жизни, я решил по вечерам, сидя с четками в келье, не откликаться ни на звонки, ни на стук в дверь. Однажды вечером в мою дверь стучали так долго, что я начал раздражаться. Тем не менее, несмотря на сильный стук и просьбу отворить, я не вышел. Утром я узнал, что стучал ко мне ризничий Лавры, которому срочно потребовалась машина для поездки к больным людям. С опозданием я выделил ему автомобиль, но чувствовал себя очень неловко, хотя этот монах остался приветлив и дружелюбен со мной. Потом он стал известным епископом.
