– Не спится, ваша милость? – подал голос кто-то из бодрствующей смены караульных.

– Не спится. Вот решил заварить себе отвару. А скажите мне, караваны ночуют всегда в одних и тех же местах?

– Конечно, места выбраны не просто так, там, – словоохотливый страж махнул в сторону берега, – непроходимое болото. Опять же нападения оттуда не ждем. А с воды его ночью не может быть, так как в темноте не только мы не плывем по реке, но и разбойники. Я вот потомственный речник, дед мой еще плоты гонял с верхов, так тоже здесь останавливался, если по времени попадал. Река, она ж течет с одной скоростью что сегодня, что сто лет тому.

Закипела вода в котелке, я сыпанул загодя намолотого мокко, трижды снял с огня. Чудесный запах распространился по округе.

– А духовитый у вас, ваша милость, отвар.

– Есть такое. Видел, как я его заваривал?

– Видел, ваша милость.

– Так вот, если найдешь на рынке зерна мокко, пережарь их слегка, до коричневого цвета, перемели в порошок, заваривай и пей. Голова прояснится, сон уйдет, на посту стоять легче будет.

– Спасибо за совет, ваша милость. Но стоят эти зерна, наверное, дорого?

– Жизнь дороже.

Налил себе чашку кофе, с удовольствием выпил.

Вот чем заполнить пять часов? Магией заниматься нельзя, слишком много свидетелей. Принял «заправщика», глянул в камень кулона, уровень сияния приблизился к половине объема. Что ж, это радует. Раскрыл футляр с сатуром, достал инструмент, перебрал пальцами струны, тихонечко запел вспомнившуюся мне почему-то «Призрачно все в этом мире бушующем…». Когда закончил песню, с удивлением понял, что исполнял я ее на местном языке. «Либо слова были очень просты для перевода, либо магистр помог», – подумалось мне.

– Ассоциации, друг мой, ассоциации, – донеслось откуда то.

А ведь верно, русский язык воспринялся как иностранный, построился ассоциативный ряд, и вуаля! Вот вам автоматический перевод. А если попробовать еще одну? Ну-ка, что-нибудь из Высоцкого: «Четыре года рыскал в море наш корсар…»

Конечно, голос не с хрипотцой, и пою я не с такой экспрессией, как ее автор, но тоже ничего, вон как слушателей пробрало. Стоп! Откуда столько народу? На берегу около костра стояла, сидела толпа, кто-то разжигал еще один костер. Послышался голос:

– Спойте еще, ваша милость, песни ваши до печенок пробирают. Ночь длинная, а так и для вас, и для нас пролетит незаметно.

Не теша свое самолюбие, а действительно из-за того, что ночь длинна, я ответил:

– Добро, слушайте.

Пришлось, конечно «есаула» заменить на «друга», но, в общем, исполнение удалось. Потом сыграл мелодию без слов, потом снова песню, и снова мелодию.

– Сьерж, – обратился ко мне по имени пивший со мной на брудершафт земляк, – вы очень необычно играете на сатуре. Я сам поигрываю, но такой манеры до сих пор не видел. А песни? Вы исполняете их так, как будто сами участвовали в абордажах и в конных атаках.

– Может быть, может быть, – задумчиво произнес я, вспоминая десяток жизней, прожитых в процессе обучения и практики в школе бретеров.

– Что значит «может быть»?

– Ой, да не берите в голову, дружище, такую манеру игры на подобном инструменте я подглядел во время путешествий у одного бродячего музыканта. Пришлось даже оплатить ему выпивку и ужин, чтобы он дал мне пару уроков. Вот и своего молодого спутника я тоже обучил этой манере игры. Мне так удобно. А песни? Так их тысячи, немного экспрессии, немного переделки, естественно, немного репетиций, и вот вам результат: толпа благодарных слушателей.

– Одно дело услаждать музыкой благородных ванов, и другое – фиглярничать перед простолюдинами.

– То есть вы только что обозвали меня фигляром? Шутом? Ван, идите, проведите остаток ночи с близкими вам людьми. Напишите завещание. Боюсь, будущего у вас уже нет, утром я буду ждать вас на берегу, дабы показать вам разницу меж ваном и шутом. Подите прочь! Испортил песню, дурак!

Я положил сатур в футляр, захлопнул и закрыл на защелки крышку. Настроение было напрочь испорчено. Кофе остыл, и я раздраженно выплеснул его за борт. Сошел с баржи на берег, разделся и нырнул в прохладные воды. Звездное небо, Старший Брат, чистый воздух. Если бы не испорченное настроение, ночь можно было бы считать волшебной. Вышел из воды, обтерся своей же рубашкой, сплюнув от досады о забытом полотенце, оделся, обулся и, накинув перевязь шпаги на голое тело, подошел к костру. Мне уступили лучшее место с наветренной стороны, кто-то сбегал за жердью. Ее воткнули в песок, повесили на нее мою рубаху. И все это молча, как будто все прислушивались к пению цикад. Вспомнились почему-то сверчки на Земле, где-то я слышал байку, что они перед дождем перестают петь. Так вот, однажды я купился на это поверье. Представьте себе, летняя ночь, сверчки пиликают на скрипках свои «Семь сорок», я с подругой прогуливаюсь по парку. Лепота! Я как раз объяснял девушке эту притчу, что «сверчки поют – дождя не будет». И вдруг! В небе сверкнула охрененная молния, раздался удар грома! Порыв ветра чуть не сшиб меня с ног, а затем хлынул ливень. Пока мы забежали в беседку, продуваемую всеми ветрами, успели вымокнуть до нитки. Кончилось это так же неожиданно, как и началось, громыхающая Перунова колесница уехала, ветер стих, слышно было только шлепанье тяжелых капель о дорожку. Мы стояли с подругой мокрые и грязные и затравленно осматривались. Закончилось приключение хорошо. До ее дома было ближе, рюмка чая для согрева, разделись, чтобы просушиться, да так до утра и не одевались.

На востоке загорелась рассветная полоса, слуги доваривали на кострах пищу, начали заводить лошадей, а ко мне подошел наш тамада.

– Мне рассказали, что у вас произошла ссора с вашим земляком.

– Да, мы не сошлись в оценках искусства, и музыкального в частности.

– Я прекрасно понимаю вас, ван. Но убив оскорбившего вас сегодня, вы ослабите тем самым нашу оборону завтра.

– Я приму его извинения, но они должны быть заявлены громко и недвусмысленно. В любом другом случае поединок до смерти одной из сторон, и поверьте мне на слово, это буду не я.

Старик, кряхтя, поднялся по сходням на баржу и скрылся в трюме. Через некоторое время на берег спустился бледный и, видимо, не спавший весь остаток ночи земляк.

– Я приношу вам свои извинения, ван, признаю, что мои сравнения неудачны, более того, оскорбительны для вас. Если мои извинения недостаточны, готов заплатить за это кровью.

– Я принимаю ваши извинения, ван, мы оба погорячились.

Мне показалось или это действительно было так? Последние мои слова прозвучали в полной тишине, и сразу заскрипели сходни, послышался плач ребенка, топот копыт в трюме, все вдруг заговорили, как будто вдруг прорвало плотину молчания.

Баржи одна за другой отчалили, и караван в том же порядке, что и вчера, поплыл вниз по течению. Целый день ко мне никто не подходил, лишь под вечер тот же пожилой ван поднялся к нам на палубу, подошел и сказал:

– Ван, дамы послали меня к вам с просьбой немного развлечь их. Как вы к этому относитесь?

– Во имя Матери, ван! Они же уверены, что мы созданы для того, чтобы развлекать их, кто мы такие, чтобы спорить с ними? Попробую развлечь, вот только перекушу немного и спущусь к вам.

– У нас уже приготовлен небольшой стол, вино, закуски.

– Ну, тогда идемте, чего тянуть дорга за хвост, нет ничего страшнее заскучавшей или оскорбленной женщины.

Поначалу чувствовалась некая напряженность, но после пары песен и пары бокалов она пропала, народ внимал и сопереживал, радовался каждой новой песне. А у меня, как говорится, открылось второе дыхание. Я вспоминал давно забытые или всего лишь несколько раз слышанные песни и мелодии, пел разными голосами, то грубым, резким, чеканившим слова, то тихим и лиричным. Вечер удался. Краем глаза я заметил Рода, тот внимательно слушал тексты песен, силясь их запомнить.