Классификация Стернберга хороша тем, что наглядно показывает, насколько могут отличаться отношения в зависимости от этих трех параметров (см. схему). Например, влюбленность диагностируется, когда показатель страсти высокий, а показатели близости и обязательства низкие; романтическая любовь наблюдается при сочетании высокой близости и высокой страсти в отсутствие обязательств. Дружеская любовь – это сочетание высокой степени близости и уровня обязательств в отсутствие страсти, а роковая любовь – это сочетание страсти и обязательств в отсутствие близости. Когда все три параметра имеют высокие показатели, мы получаем полную, или совершенную, любовь. Интуитивно это понятно, хотя о терминологии, конечно же, можно поспорить. Но в любом случае эта теория не позволяет нам забыть о том, что отношения и в самом деле принимают очень разный характер и проявляются в разных формах. Они и не обязаны быть одинаковыми. По крайней мере мотивация и побуждения, лежащие в их основе, существенно различаются по силе и ценности, как и порождаемые ими связи.

«Трехкомпонентная теория любви» Стернберга.

Всесторонний анализ ответов испытуемых на множество вопросов, касавшихся их любовных отношений, позволил Стернбергу прийти к заключению, что эти отношения имеют три измерения: близость, обязательства и страсть. Поскольку каждый из названных признаков может проявляться в высокой или низкой степени, это позволяет выделить восемь различных типов отношений (см. определения внизу схемы). Качественно они заметно различаются, варьируя от «нелюбви» (равнодушия или отсутствия любви) к «симпатии» и таким формам, как «влюбленность», «пустая», «роковая» или «дружеская любовь» и, наконец, к «совершенной любви», при которой все три признака имеют высокие показатели.

Данная классификация при всех ее несовершенствах также служит полезным напоминанием о том, насколько важной чертой всех близких отношений является взаимность. Похоже, безответная, неразделенная любовь больше воодушевляет поэтов, и то лишь потому, что вызывает сильные чувства – утраты и неутоленного желания. Отношения вполне могут быть одномерными – например, если они основаны на одной только похоти (или «страсти» – если прибегнуть к более деликатному термину, выбранному Стернбергом). А некоторые из них могут отражать просто переходные стадии в развитии отношений: от первоначальной безответной любви через разделенную страсть к дружбе в более зрелых романтических отношениях. Однако, сколь бы полезна ни была эта схема, она все равно дает лишь самое поверхностное представление о любовных отношениях, не позволяя проникнуть вглубь. У нас по-прежнему нет объяснения: что же такое любовь? Что вызывает эту бурю эмоций, этот выплеск чувств, когда наши робкие ухаживания наталкиваются на презрение или отказ или когда возлюбленный или возлюбленная нам изменяет? Теория нисколько не помогает продвинуться дальше самых приблизительных догадок о том, как же мы выбираем себе любимых и друзей. И конечно же не поднимает вопроса, почему все это вообще происходит? Как принято у психологов, изучаемый мир берется как данность, как пресловутый Панглоссов «лучший из миров», и никто не задается вопросом, почему все получилось именно так. Если же взглянуть на предмет с эволюционной точки зрения, разобраться в происхождении и биологических функциях тех или иных феноменов, то зачастую можно наткнуться на неожиданные странности – и убедиться, что лучший из миров местами устроен не слишком разумно. Очень часто мы имеем дело с эволюционными компромиссами – вроде рождения беспомощных младенцев, – и общая логика становится понятна лишь при взгляде на целостную картину.

В конце своей книги «Символический вид» нейрофизиолог Терренс Дикон отмечает очень необычное устройство жизни у людей. Моногамные пары, входящие в большую общину, живут бок о бок с множеством других мужчин и женщин. И все бы ничего, если бы не явление, которое антропологи окрестили разделением труда: время от времени мужчины и женщины расходятся по своим делам – особенно в традиционных обществах, где мужчины отправляются, например, на охоту, а женщины – на сбор съедобных растений. Проблема, по мнению Дикона, заключается в том, что всякий раз, когда пара разлучена, есть риск, что партнершу похитит соперник или произойдет внебрачное совокупление. Особенно актуальны такие опасения для мужчин. Они всегда могут сомневаться в своем отцовстве: у млекопитающих самка всегда знает, что потомство, которое она вынашивает, – ее собственное, но самцы никогда не могут быть уверены в этом на 100 %. Дикон отмечает, что людей подобные сомнения преследуют особенно навязчиво. Ведь нас всегда окружает слишком большое количество соперников, конкурирующих за внимание наших партнеров, и существует так называемый открытый сезон, когда разделение труда вынуждает пары разлучаться на длительное время (например, приходит пора охоты, рыбной ловли и т. д.).

Решение этой проблемы, предполагает Дикон, состояло в том, чтобы публично заявить о своем праве собственности, для чего были придуманы брачные церемонии и разного рода сигналы. Для обозначения семейного положения мы используем целый ряд символов – например носим обручальные кольца. Во многих культурах женщины прибегают к множеству дополнительных мер: после замужества пишут перед своей фамилией «миссис» вместо «мисс», берут фамилию супруга, меняют прическу или манеру одеваться. В традиционных обществах Полинезии мужчина и женщина, решив пожениться, надевают друг другу на шею лейс (ожерелье из цветов), причем женщина начинает носить цветок не за правым ухом (что означает «еще доступна»), а за левым («помолвлена»). Дикон утверждает, что все эти знаки, будучи символами, создавали запрос на появление языка, и, таким образом, подобные символические союзы стали ключевым фактором отбора и эволюции языка (отсюда название книги). Коль скоро моногамия возникла давно (Дикон полагает, что это произошло очень давно), то столь же давно возник и язык; давно – это, по Дикону, около двух миллионов лет назад, с появлением Homo erectus (человека прямоходящего), первого представителя нашего рода.

Дикон справедливо считает человеческую моногамию главной аномалией, нуждающейся в объяснении. Но самый важный вопрос (и центральный для нашего исследования) – откуда вообще взялись брачные отношения, а не как нам удается их поддерживать, несмотря на все риски и угрозы. Самое распространенное объяснение – что для воспитания человеческого потомства необходимы двое (причем подразумевается, что эти двое – мама и папа). Лично мне не кажется очевидным, что для выращивания потомства обязательно требуется наличие именно мамы и папы, хотя частота возникновения устойчивых моногамных пар, например у птиц, наводит на мысль, что, возможно, перед нами – один из базовых инстинктов. По крайней мере для людей столь же логично можно было бы объяснить воспитательный союз мамы и бабушки. Иначе почему женщины теряют способность к зачатию в таком возрасте, когда они как раз набираются максимального материнского опыта и мудрости – примерно в сорок пять лет? Менопауза – явление почти исключительно человеческое. Утверждают, правда, будто менопауза также свойственна шимпанзе и слонам – тоже млекопитающим-долгожителям, – но правильнее все-таки было бы назвать это явление снижением репродуктивной функции по причине старения.

Люди явно состоят в другой «лиге»: никакой другой вид не отказывается от воспроизводства так рано (с учетом средней продолжительности жизни). Самое распространенное объяснение этой загадки опирается на следующий факт: время выхода женщины из детородного возраста приходится как раз на ту пору, когда в него входят ее дочери. Мать перестает рожать сама, чтобы помогать дочерям, – так гласит «гипотеза бабушек». В то же время становится понятно, почему так важны отношения между матерью и дочерью и почему их нужно сохранять в зрелые годы – и почему бабушки, как правило, души не чают во внуках.