Иногда думаю: от чего уберегла меня судьба, отправив в 70-м служить с СА? Если б не армия, ходил бы в "Романтики", познакомился с Сашей Гранкиным, попал бы в поле зрения КГБ. Остался б после этого в институте? Удрал бы на Север за настоящей романтикой? Связал бы жизнь с журналистикой?
Мои родители лежат тоже на Первомайском, в сотне метрах от Шубина. Бывая у них, обязательно подхожу к Яше. Григорий Гайсинский в начале 90-х организовал поэтический кружок "ДОМ" (Доверие, Общение, Милосердие), из которого выросли многие известные запорожские русскоязычные поэты. Через несколько лет эмигрировал в Израиль, где, по слухам, впал в нищету и умер. Виталий Челышев не сразу, но перебрался в Москву, работает в журнале "Журналист" заместителем редактора, многолетний секретарь Союза журналистов России. О нем я еще не раз вспомню в книге. А в этой главе можно теперь и точку поставить.
Мой комсомол
В первые дни работы в "Комсомольц╕ Запор╕жжя" я получил задание написать о молодежи завода "Запорожкабель". Съездил на предприятие, поговорил с секретарем комитета комсомола Викторией Раскевич, побывал в цехах, пообщался с несколькими рабочими и подготовил стандартный положительный материал. Когда вычитывал отпечатанный машинисткой текст, в мой кабинет вошел незнакомый парень явно начальственного вида. Спросил, давно ли в газете, где работал до этого? Увидев рукопись, взял её, просмотрел, возмущенно хмыкнул и, ни слова не говоря, пошел к редактору.
Вскоре шеф вызвал меня. Выяснилось, что незнакомый юный начальник - первый секретарь Ленинского РК комсомола Александр Макейкин. Он был по делам в редакции, увидел новичка-журналиста и заглянул к нему. И был возмущен тем, как новичок осветил работу "его комсорга". Оказывается, Раскевич, о которой шла речь, недавно потеряла партийный билет, за что получила выговор "с занесением". Писать о ней после этого положительный материал - неправильно. "Переделай", - дал указание редактор Валерий Каряка. И я, используя те же факты, накропал заметку, критикующую стиль работы комсорга "Запорожкабеля".
После выхода газеты Вита позвонила: "Ты ж говорил, что будешь хвалить меня". Я честно рассказал о Макейкине, зачитал первый вариант публикации, пообещал искупить вину бутылкой шампанского. Через полгода, найдя повод, написал-таки о заводе положительную статью и выставил бутылку, которую мы с Витой же и распили.
Первая большая командировка в качестве корреспондента "КоЗы" (совместно с редакционным художником Валентином Дружининым) случилась осенью 1980-го в Орловскую область. Пять лет до этого, в рамках программы развития Нечерноземной зоны РСФСР, запорожский областной комсомол шефствовал над Орловщиной, посылая туда добровольцев-мелиораторов. Мне поручалось рассказать, как живет и работает уехавшая по комсомольским путевкам молодежь, Валик должен был проиллюстрировать текст рисунками. Предполагалось, что привезем позитивный материал пропагандистского плана. Но то, что обнаружилось в Орловской области, в рамки позитива не лезло. Условия быта, работы, заработки, обещанные в Запорожье, не совпадали с реальным положением дел. Энтузиазм добровольцев быстро сменялся унынием, многие уезжали обратно, о чем в рапортах наверх, конечно, не сообщалось. Оргработа Запорожского и Орловского обкомов комсомола была во многом формальной. Количество добровольцев, выезжавших в Нечерноземье из нашей области, не совпадало с количеством прибывавших. По путевкам, которые выдавались парням, почему-то на Орловщину приезжали девушки. Обо всем увиденном мы объективно рассказали: я - словом, Дружинин - карандашом. Петр Положевец, заместитель редактора, прочитал материал и повез его "наверх" согласовывать. Вернувшись из обкома комсомола, сообщил, что печатать статью не будут. Мне лично сказал: "Ты написал правильно, но не то, что нужно обкому".
Вот так, набивая творческие шишки и синяки, я на практике постигал суть художественного метода под названием социалистический реализм. Применительно к советской печати это значило не концентрироваться на недостатках. Вернее, за плохим видеть хорошее и восхищаться хорошим. Четкая формула - писать, "как нужно обкому", станет удавкой для меня на долгие годы. Да разве для меня одного? Такой была вся тогдашняя журналистика - ни на мысль в сторону от генерального партийного курса.
Кто-то в заданном направлении гнулся с легкостью, а, может, и с удовольствием. Кто-то наступал на горло собственной песне. Печально-смешная повесть "Компромисс" Сергея Довлатова прекрасно повествует об этом. Талантливейший писатель от безысходности напивался, я же отводил душу, стуча поздними вечерами по клавишам пишмашинки, - размышления над событиями реальной жизни требовали фиксации на бумаге. И хоть "наступать на горло" приходилось не так уж часто, но, цитируя классика советской поэзии, - "всё же, всё же, всё же...". Те давние дневниковые записи помогают сейчас восстанавливать размытые годами события.
Творческая работа менее всего предполагает общение с чиновничеством. Но, так как запорожская "Комсомолка" была печатным органом областного комитета ЛКСМУ, нельзя было обойтись без контактов с секретарями, завотделами, инструкторами обкома. С ними приходилось утрясать спорные публикации, сверять какие-то данные, определять темы совместных рейдов. Обком находился в "белом доме" на Октябрьской площади (площадь Героев), я ходил туда, если не удавалось решить нужный вопрос по телефону. Обстановка большого административного здания - милиционеры на входе, безликие длинные коридоры, глухие двери многочисленных кабинетов - подавляла, думаю, каждого нормального человека. Меня к тому же тяготила атмосфера казенщины, царившая непосредственно на комсомольском - седьмом - этаже. Юные чиновники носили галстуки и костюмы, в общении были чванливы и подчеркнуто деловиты. Не молодые люди, а манекены! Как это контрастировало с демократичностью нашей редакции, где обычной формой одежды были джинсы и свитера, куда запросто приходила самая разношерстная публика, а в коридоре висели забавные газетные вырезки и стоял теннисный стол.
С редактором "Комсомольця Запор╕жжя" Толей Пивненко, руководителем достаточно либеральным и вместе с тем осторожным, были как-то в общей поездке в Польшу (подробно о двух командировках во Вроцлав расскажу в главе "Мой рок-н-ролл"). Когда самолетом возвращались в Запорожье и уже подлетали, Толя снял джинсы и переоделся в строгий костюм и галстук. Демократизм демократизмом, но одетый не по форме редактор мог быть неправильно понят каким-нибудь случайно встреченным в аэропорту партбоссом. Был случай, когда девушку-журналистку, пришедшую в обком комсомола в джинсах, отчитал один из секретарей: "Не должен сотрудник советской молодежной газеты носить американские джинсы". После чего запретили в чуждых штанах появляться в обкоме. Тупой запрет просуществовал, правда, очень недолго.
Не моей была атмосфера "белого дома"! Как раз тогда заметил жуткое свойство казенных коридоров и кабинетов: попадая в них, многие люди из другой, неканцелярской, что ли, среды, зажимаются и робеют, чуть ли не становятся ниже ростом. Когда я сам стал обладателем редакционного кабинета, то взял за правило при входе незнакомого человека вставать навстречу из-за стола, снимая этим напряжение, которое мог испытывать посетитель. С подобным поведением партчиновника столкнулся лично всего однажды, оказавшись в кабинете завсектором прессы отдела пропаганды обкома партии Анатолия Алишевского. Для кого-то это, может, и мелочь, для меня же - важный признак интеллигентности. Толя, кстати, недолго проработал в обкоме, вернувшись в газету, откуда "уходил "в партию".
Некоторые комсомольские начальники запомнились ярко выраженной тягой к вождизму. Как-то на комбинате "Запорожсталь" проходила отчетно-выборная конференция, которую я должен был осветить. Звоню в обком комсомола, уточняю, когда состоится мероприятие, узнаю, что в нем примет участие Анатолий Казачук, новый секретарь по идеологии. Договариваюсь, что по пути на завод обкомовская машина меня захватит. Но в подъехавшей к редакции "Волге" Казачука не оказывается. "Задерживается, - объясняет водитель, - сейчас заберем". Сажусь на переднее сиденье, едем в обком. Выходит Казачук, здоровается, садится на второе сиденье. Едем, общаемся, и уже на территории завода Анатолий бросает шоферу: "Стой". Потом мне: "Давай все-таки поменяемся местами". Выходим, пересаживаемся, двигаем дальше. Про себя недоумеваю: какая разница? В тот же день мне, зеленому, объяснили: начальству положено ехать впереди. Казачук переживал (он ведь недавно при должности и знаком не всем), что меня по ошибке могут принять за него.
