— Я не хотел напугать тебя, — сказал Хаким, заметив встревоженность бейсибца. — Ты действительно не должен сидеть спиной к улице. Это может привлечь внимание не только любопытных, но и кровожадных.

— Я.., я остался сегодня на берегу.

— Вижу правду в твоих словах. Ты здесь, а судов нет.

По сморщенному лицу Хакима внезапно разлилась улыбка:

— Прости, если я сую нос не в свое дело. Перед тем как бейса пригласила меня ко двору, я был кузнецом рассказов, а старые привычки умирают с трудом. Мой интерес рассказчика говорит, что если глава рода-Сстмур остается на берегу, когда все суда уходят на ловлю, где-то поблизости слоняется история.

Монкель скептически оглядел своего собеседника.

— Что, о моем отсутствии доложили во дворец? Бейса послала тебя справиться о моем здоровье, или ты действительно проделал этот путь только в поисках рассказа?

Бывший сказитель одобрительно кивнул:

— Информация за информацию. Справедливая сделка. Вижу, ты быстро учишься порядку, принятому у нас в городе. Нет, я пришел не в поисках рассказа, хотя в прошлом ради этого я хаживал и подальше. Я здесь по собственному почину, пытаюсь выяснить, не слишком ли вы надуваете бейсу при финансировании строительства вашего корабля.

Он быстро поднял руку, останавливая возражения еще до того, как они начались.

— Я вовсе не обвиняю тебя, господин Сетмур, хотя нам обоим известно, что расходы, о которых ты докладывал вчера императрице, раздуты. Когда я советовал бейсе принять ваше предложение, я ожидал чего-то подобного, но пока завышение расходов находится в допустимых пределах. Поскольку обыкновенно ты выходишь в море вместе с флотилией, ты не мог знать, что я каждый день посещал верфи, создавая иллюзию, что за работой и расходами наблюдают. Тешу себя надеждой, что это помогает моим соотечественникам сдерживать свою жадность, избегая таким образом скандала, который последовал бы за первой же проверкой, позволь им самим устанавливать верхнюю планку расходов.

Монкель смущенно опустил глаза. Помимо уличного насилия, его пониманию с трудом давалось то, с какой легкостью в Санктуарии воспринимались, если не сказать поощрялись, незаконные доходы.

— Мой разговор с тобой сегодня — это случайность, подогретая моим любопытством видеть тебя на берегу в такой час, и ничего больше, — закончил Хаким. — Теперь твоя половина сделки.

Что, помимо болезни, могло удержать тебя от выхода в море? Надеюсь, ты не избрал портовый переулок в качестве больничной койки?

В ответ молодой человек показал короткую палку с прикрепленной к ней леской.

Хаким на мгновение нахмурился, затем проследил взглядом за леской, уходящей в глубь переулка. Там, словно для просушки, была вывешена великолепная рыболовная сеть, а под ней раскиданы крошки хлеба и фруктов.

— Похоже, это… — Хаким озадаченно взглянул на Монкеля — Ты ловишь птиц? Ради этого ты оставил свои обязанности предводителя флотилии?

— Это будет подарок.., одной даме. Думаю, он поразит ее больше, чем какая-нибудь безделушка.

— Но разве бейарл не священны для вашего народа?

— Да, но я надеюсь поймать…

Монкель умолк, но Хаким услышал достаточно для того, чтобы закончить его мысли.

— ..одну из птиц Санктуария, — Старик, похоже, немного смутился. Не было закона, запрещавшего ловлю птиц, возможно, потому, что прежде никто не пытался делать это. — Уверен ли ты, господин Сетмур, что это предприятие разумно? Дикие существа лучше оставлять среди дикой природы.

Монкель рассмеялся:

— Нелепо говорить это человеку, который живет добыванием из моря диких созданий.

— Ловить для того, чтобы убивать и есть — это одно. Пытаться приручить…

Хаким умолк и положил руку на плечо юноши. Тот поднял взгляд и почти тут же дернул за леску — движение сродни подсеканию.

Пронзительный крик и хлопанье крыльев объявили об успехе, и темный комок перьев забился, тщетно пытаясь вырваться из сети.

— Есть! — воскликнул Монкель, вскакивая на ноги. — Благодарю, господин Советник: твое внимание ускорило мой успех.

Покачав головой, Хаким повернулся, собираясь уйти.

— Не благодари меня преждевременно, — мрачно заметил он. — Рассказ не закончен, он едва начался. Остается только надеяться, что концовка придется тебе по вкусу.

Этого Монкель уже не слышал, ибо в нетерпении молодости спешил, чтобы получить свою награду.., или, точнее, то, что, как он был уверен, должно было ее обеспечить.

По мере того как дни складывались в недели, Монкель не раз имел возможность задаться вопросом, правильно ли он выбрал подарок для Уралай. Птица стойко отказывалась приручаться.

При близком рассмотрении она оказалась непохожей на что-либо, виденное Монкелем раньше, хотя следовало признать, что он мало времени посвятил изучению сухопутных птиц. Размером она была примерно с ворона, хотя ее слегка загнутый клюв наводил на мысли о ястребе, черном, словно ночное море. Ярко-желтые глаза, холодные и проникающие в самую душу, казалось, были тронуты плохо сдерживаемой яростью, какую можно увидеть только в смертельном поединке с кровным врагом.

Когда Монкель предоставил птице свободу в пределах своего жилища, она принялась методично крушить все хоть сколько-нибудь хрупкое и даже такие вещи, которые рыбак считал неломающимися. Когда он убрал все уцелевшие ценные предметы, птица откликнулась на это тем, что загадила всю одежду и постельное белье и ободрала клювом обивку всей обстановки.

По отношению к самому Монкелю поведение птицы не было одинаковым. Иногда она в ужасе летела прочь от него, со всей силой ударяясь головой о стены в безуспешных попытках спастись, порой же бросалась ему в лицо, яростно крича и оспаривая его право находиться в комнате. Но большую часть времени она притворялась смирной, позволяя Монкелю приблизиться с протянутой рукой только для того, чтобы улететь прочь.., или же, пуще того, на мгновение усесться ему на руку, а затем, молниеносным ударом клюва раскроив до крови руку или лицо, взмыть в воздух.

Птица считала это жутко забавным. Мысли же самого Монкеля, по мере увеличения числа шрамов и незалеченных ран, которыми были испещрены его лицо и руки, лучше опустить, упомянув разве только то, что он начал часто думать, а съедобна ли птица. На этой стадии их поединка простое убийство стало бы недостаточным выражением его отчаяния.

Окончательный прорыв был ускорен разговором с одним из сородичей юноши. Род Сетмур становился все более и более озабочен «успехами» своего главы в дрессировке птиц. Это не только постоянно держало Монкеля в плохом настроении, но и привлекало нежелательное внимание портового сообщества. Обеспечили ли утечку этой новости его приятели за столом капитанов или же Хаким не настолько забросил ремесло рассказчика, как он утверждал, было неважно. Главное, что на улицах Санктуария всем стало известно, что бейсибский рыбак поймал черную птицу и пытается приручить ее. Любопытные повалили валом, независимо от состояния и положения. Завсегдатаи питейных и гадалки С'данзо, мелкие жулики и самозваные посланцы преступного мира Джабала задавали вопросы, с разной степенью откровенности интересуясь птицей и ее укротителем. Однажды, по слухам, расспросы вела черная таинственная женщина, которую никогда не видели при свете дня.

Всем и вся род Сетмур утверждал про полное неведение, но, обычно спокойные замкнутые люди, они очень огорчались этой внезапной рекламе. Потерпев неудачу в своих попытках убедить Монкеля отказаться от своего предприятия полностью, они вместо этого засыпали его самыми разнообразными советами о способах, как, по их мнению, довести его начинание до успешного и, самое главное, быстрого завершения.

Вот как получилось, что к Монкелю подошла Парату, одна из его кузин, когда их корабль возвращался с лова в Санктуарий.

— Ты не думал обращаться с птицей как с личностью? — без обиняков начала она. — Возможно, ей не нравится твое отношение.

Монкель почувствовал, что улыбается помимо своей воли.