Вот лицо женщины, изнасилованной до смерти в комнате на верхнем этаже, а вот отчаяние человека, у которого украли последние медяки — они могли бы спасти его семью. С неистовой скоростью уголь выводил контуры ненависти, голода, отчаяния…

Лало смутно чувствовал людей, стоящих у него за спиной:

Каппена и Ведемира, соседей с ближайших столиков и тех, что пришли из другого конца зала. Даже Заложник Теней изумленно заглядывал через плечо.

— Это Лало-живописец — знаете, тот забавный художник, который расписал дворец, — произнес чей-то голос.

— Неужто Беспалый нанял его украсить стены?

— Черта с два, — ответил первый голос, — а что он рисует?

Похоже, какой-то зверь.

Лало едва слышал все это. Он уже не замечал больше, кто покинул таверну, а кто, наоборот, вошел в нее. В одно из мгновений он почувствовал, что его тянут за руку, и боковым зрением увидел бледное лицо Ведемира.

— Папа, все в порядке. Можешь не продолжать.

Художник резко вырвал руку. Разве мальчишка не понимает?

Теперь он уже не может остановиться. Рука сама собой переходила к следующей линии, следующей тени, следующему ужасу, посредством нее все тайны «Распутного Единорога» выливались на стену.

И вдруг все закончилось. Огрызок угля, выпав из бесчувственных пальцев Лало, смешался с устилавшей пол грязью. Художник, с трудом сгибая онемевшие члены, оторвался от скамейки и медленно отошел назад, чтобы рассмотреть содеянное. Он поежился, вспомнив, как разглядывал душу убийцы Зандерея, на мгновение сомкнул веки и заставил себя посмотреть на стену.

Это было хуже, чем он ожидал. Как мог он провести в «Распутном Единороге» столько времени и ничего не знать? Наверное, его оберегали естественные барьеры человеческих чувств.

Но, подобно жаждущему славы воину, художник отбросил в сторону свой щит, и теперь все зло, произошедшее когда-либо в таверне, оказалось запечатленным на стене.

— Это то, что, как ты говорил, можешь делать? — прошептал Ведемир.

— Ты можешь стереть хотя бы часть этого? — дрожащим голосом спросил Каппен Варра. — Ты ведь не собираешься оставлять его?..

Лало перевел взгляд с его лица на лица остальных, смотревших на то, что открывалось в дрожащем пламени светильников, и внезапно разозлился. Они видели, поощряли все те события, с которых был нарисован портрет, возможно, даже участвовали в них. Так почему же они так потрясены, увидев ставшие явными собственные пороки?

Но менестрель прав. Лало случалось и прежде уничтожать свои творения, если они вдруг оказывались недостойными. Нет сомнений, единорога необходимо стереть, хотя никакая его картина не была правдивее этого портрета.

Он шагнул вперед с зажатым в руке капюшоном плаща и поднес его к ужасной голове с прижатыми ушами и злобно склоненным рогом.

Единорог зловеще подмигнул ему.

Лало застыл с вытянутой рукой. Как это могло случиться? Неровность штукатурки или игра света? Вглядевшись в рисунок, художник понял, что глаз единорога налит кровью. И тут же ощутил боль в руке. От недавнего пореза на большом пальце.

— Милостивая Шипри, сохрани нас! — пробормотал Лало, осознавая, чья кровь расцветила нарисованную на стене картину.

Его рука метнулась вперед и вновь остановилась, так и не коснувшись штукатурки: ведь если это его собственная кровь, что произойдет, если картина будет уничтожена? Что он делает, вмешиваясь в действие божественных сил? Для этого нужен профессионал!

Глаз единорога смотрел на него с издевкой, как смотрела на него Джилла, когда он уходил от нее, или как то лицо, что однажды он увидел в зеркале и чья смесь добра и зла напугала его, заставив найти путь в страну богов. Но он ведь пришел к добру, и со злом, несомненно, покончено! Лало отчаянно стал искать в своей памяти картины красоты.

Но нашел лишь темноту и ехидный глаз, приковавший его к себе сильнее глаз колдуньи Ишад, потому как был его собственным творением.

Лало подходил все ближе и ближе; правая рука его висела бесчувственной плетью. «Я тоже твоя душа, — прошептал единорог. — Дай мне жизнь, и у тебя будет моя сила. Разве тебе это не известно?»

Художник застонал. Вырвавшееся из его легких дыхание со свистом подняло со стены угольную пыль. Красный глаз единорога начал светиться.

Заметив это, Лало поперхнулся и попытался сделать вдох. Ведемир вцепился ему в руку, но он стряхнул ее и бросился к стене, чтобы тут же отпрянуть назад, ударившись о теплую волну и рухнув в крепкие руки сына.

— Нет! — выдохнул он. — Я не хотел этого! Вернись туда, откуда пришел, — этого не должно быть!

Вокруг поднялся гомон, загудел пол, кто-то выругался.

— Колдовство! — крикнул кто-то еще. Люди начали пятиться назад. Шедоуспан сплюнул и тихо скрылся за дверью.

Закашлявшись, Лало схватил свою кружку и швырнул ею в стену. В свете ламп кроваво-красная жидкость облила начавшее выступать из стены тело зверя и закапала на пол.

Ведемир осенил себя знамением против нечистой силы; кулак Каппена Варры стиснул кольцо амулета.

— Это всего лишь картина, а картина не может причинить зла… — пробормотал менестрель, но Лало знал, что это не правда.

С каждым мгновением Тварь на стене становилась все материальное. Дрожание пола усиливалось. Лало сделал шаг назад, затем еще один.

Беспалый заспешил вниз по лестнице, выкрикивая вопросы, но никто не обратил на него внимания. Трактирщик стал звать Роксану, чьи силы, соблаговоли она их применить, возможно, остановили бы происходящее. Но в этот вечер у Роксаны были другие дела. Она ничего не услышала.

И тут со стоном, вырвавшимся одновременно из уст художника и из стены, Черный Единорог вылепился из державшей его в плену штукатурки и прыгнул на пол таверны.

На мгновение Лало вспомнил ни с чем не сравнимую радость, с которой он наблюдал, как его первое творение плывет по лазурному небу. Радость эта была вполне соизмерима с охватившим его сейчас ужасом.

Ожив, Тварь стала еще хуже, чем она была на стене, — кощунственное издевательство над прекрасным образом единорога.

Она замерла, постучала копытами, похожими на отполированные черепа, и колонны, поддерживающие верхние этажи, задрожали, словно деревья, раскачиваемые ветром. Попятившись назад, Тварь с оглушительным грохотом бросилась вперед и вдруг, присев на все четыре ноги, мимоходом вонзила рог в грудь ближайшего человека.

Жертва вскрикнула только раз. Единорог тряхнул головой, и тело, сорвавшись с рога, отлетело в дальний угол зала, где шлепнулось на пол с мягким глухим звуком, словно туша на бойне. По рогу, извиваясь, потекла струйка крови. Единорог начал расти.

Покрутив головой, он остановил красные глаза на девушке, разносящей пиво. Она попыталась убежать, но чудовище двигалось быстрее. Тело девушки еще находилось в воздухе, когда Ведемир схватил отца за руку.

— Папа, быстрее, — надо выбираться отсюда!

Каппен Варра уже скользнул к выходу. Единорог развернулся, презрительно швырнув этим движением двух человек через весь зал. Свежая кровь добавилась к старым пятнам на полу.

— Нет, — Лало, не отдавая себе отчета, затряс головой. — Это моя вина.., я должен…

Внезапно он ощутил всю силу сына — Ведемир схватил его, стиснув руками, и вытащил на улицу.

Еще лишь трое выскочили вслед за ними в ночь, больше никто, только стоны и крики неслись из таверны, преследуя Ведемира, тащившего Лало и Каппена Варру до тех пор, пока они, объятые ужасом, не достигли убогой комнатенки, в которой жил менестрель.

Лениво тянулись часы между полуночью и рассветом. Черный Единорог, покончив с таверной, пробил себе путь на улицу, запятнав ночь еще более глубокой чернотой, и пронесся по Лабиринту, очищая улицы более действенно, чем имперский указ и бейсибский комендантский час.

На пыльном полу в комнате Каппена Варры беспокойным сном спал Лало, в грезах боровшийся с пламенем и темнотой, освещенный отдаленным сиянием хрустальных крыльев.