Вспоминаю: акации спуска Крещенского,

Седину оснежённого Новочеркасска…

Мы проходим вокзал, за вокзалом крыльцо,

В сто одёжек окутаны, ждут лихачи, –

И у каждого жёлто манит копьецо

Недрожаще-горящей свечи.

Полусонного мальчика взяв из вагона,

Высоко подсадив, меня взвозят покачливо

В город, на гору, – фаэтоном

Меж сугробов, огромных взгляду ребячьему.

Фаэтон проплывает спокойно, как лебедь,

Лёд цветится огнями в оконных рамах,

И сияет луна в завороженном небе,

Отражаясь в крестах и на куполах храмов.

Позади пятиглавой громады собора –

Попирающий камень строптивый Ермак,

Что ни дом – за твердыней ворот и забора

Взаперти от Советов упрямый казак,

Сберегая теченье обычья богатого,

Своедомно живёт, как живали отцы.

Двудорожным широким проспектом Платова

Заливаются лёгких саней бубенцы:

– Эх ты, удаль-тоска, раскружить тебя не на что!

Хеп-па-па-берегись застоялых зверей!! –

Богомольный народ, разбредаясь от всенощной,

Подаёт милостыню калечным и немощным

На изглаженных папертях стройных церквей.

Их степенному шествию дерзко не в лад,

Хохоча и толкаясь, студенты валят,

Неуёмные, жадные жить, несытые,

В институтской столовой свой ужин выстояв, –

На свиданья, в читальни, в кино, в общежития

Тротуарами улицы Декабристов{23}.

И гудят до полуночи лаборатории,

Ослепительный свет над столами чертёжников,

В клубе – диспут любителей Новой Истории

И Союза Воинствующих Безбожников.

А за ставнями тихих домов затаивший

Неушедших, непойманных, белых, бывших –

Что за город такой? Всё кипит, но ни слова

Не сойдёт у прохожего с замкнутых губ, –

Стольный город разбитого Войска Донского, –

Антиквар, книгочей, книголюб.

Слишком мал понимать, только щурю глазёнки,

Как на сбруе звенящей играет луна,

И не знаю, что в доме, – вот в этом, – ребёнком,

Моя будущая растёт жена.

Семилетье российской лихой безвременщины!

Свист и дым по стране от конца до конца! –

Скольких нас воспитали пониклые женщины,

Сколько нас не знавало руки отца!

Пятилетнею девочкой в кружевцах

Ты отведала первых учений тернии,

Изъяснялась в учтивых французских словах

И разыгрывала этюды Черни.

Ни за дверь, ни в толпу! (Наберётся, ma chère,

Этих выходок, этих манер!)

Тем охотней узнала ты книгам цену,

А в семейном кругу, в воскресенье,

Дверь из комнаты в комнату делала сцену

Для домашнего представленья.

И когда собирались по сходству подружки,

Повелитель был обществу вашему нервному

Реже – добрый весёлый Пушкин,

Чаще – жёлчный презрительный Лермонтов.

Лет в четырнадцать сердца отчётливей стук,

Что-то смутно томит, что-то поймано понаслышке,

Но посмотришь с холодным вниманьем вокруг,{24}

А вокруг – маль-чишки!..

Так пускай литераторша мажет тетрадки,

Пусть галдит, что герой ваш – одни недостатки, –

Разве это в его фосфорическом взоре?

Бледном лбу? сжатьи губ? и в усах завитых?

Через всё полюбился девчёнке Печорин!

А Печорина нет давно в живых.

Ждёшь, что жизнью тебе уготовано диво,

Но проходит юность, в меру счастливо,

В меру ровно, – а дива нет.

Выпускные экзамены сдав торопливо,

Поступаешь в Универс’тет.

…Образ к образу рядом затенчивым,

Местом меркнущим, местом ярким,

То я вижу тебя на балу студенческом,

То в измученном зноем вечернем парке.

Не Печорина – духов сомнения едких,

Подмело их при сталинских пятилетках.

Их приносное семя и раньше-то плавало,

Не ныряя по омутам русской реки.

А коряги в ней – мы, убеждённости дьяволы, –

Духоборы, самосжигатели,{25}

Бунтари, проповедники, отлучатели,

Просветители, вешатели, большевики!

Угораздило же тебя родиться

В тре-тревожной стране, под разбойный шум,

Где как прежде, где в каждом десятом таится

Протопоп Аввакум.

Однолюб. Однодум.

Я! Я верю до судорог. Мне несвойственны

Колебанья, сомненья, мне жизнь ясна,

И влечёт меня жертвенное беспокойство

От постели, от нежности, ото сна.

Рвёт и рвёт моё мясо Дракон,

И где лапу положит – отдай, оставь ему! –

Это Горе Истории, Боль Времён,

Мне волочь его, как анафему!

Да, я звал тебя, звал. А дороги круты.

Я зачем тебя влёк? В каком чаду?

Не иди! Ты слаба. Переломишься ты! –

Я не знаю – я ли дойду…

Рай зелёный… Ничто не радует.

Там столицы взрываются, бомбы падают!

Вся планета в ознобе! планета в трясении! –

Вот! Пишу:

Родились мы – не для счастья

Бредит, буен мир больной.

Небывалое ненастье

Захлестнёт нас! Будет бой!!

Перед тяжким наступленьем

Пусть же скажут правду нам,

Как умел Владимир Ленин

Говорить её отцам:

Враг – не трус, не слаб, не глуп он! –

В нас не верит тот, кто лжёт.

Мы – умрём!! По нашим трупам

Революция взойдёт!!!

Из Октябрьской мятели

Поколение пришло.

Чтоб потом цвели и пели,

Надо, чтоб оно – легло…

Уж не помню, ещё что слетело

С языка у меня в пылу,

Только помню: жена побледнела

И щекой прислонилась к стволу.

Так я бил, безпощадный и мрачный,

Словом о слово, в слово словом.

Этот месяц – первый побрачный,

Называют в России медовым,

Honey-moon окрестили его за проливом,

У французов он назван – la lune de miel,

Одарён и у немцев прозваньем счастливым

Flitter-Wochen – поблескивающих недель.

Как обманчива ласковость этих названий!

Даже камни – притрёшь ли, не обломав?

Два бунтующих сердца! Меж вами

Кто виновен? кто прав?..

Ветер осени

Шепчет на уши.

Лес обрызгало

Желтизной.

Лето кончилось,

И пора уже

В грохот города

Нам домой.

Первый замороз,

Утро терпкое.

Окский катер.

Речная рань.

Дом Поленова{26}.

Старый Серпухов.

И дорога

Через Рязань.

Русских станций

Скончанье света.

Все вповалку

До загородок.

Лица в мухах.

Лежат в проходах

В полушубках.

И ждут билетов.

Нет билетов!

Посадки нету.

Манька, где ты?

Маманька, тута!

Кто с мешками,

Без пропусков,

С пропусками

И без мешков.

Смех и молодость

Нам защитою.

Ещё б с ними

Не уместиться!

Встречный ветер

В лицо раскрытое

Облохмачивает

Наши лица.

Звонко-кованый

Быстрый поезд.

Машет мельница

Вдалеке.

Мы уходим

В окно по пояс,

Прижимаясь

Щека к щеке.

Скоро станция.

Ходу сбавило.

– Отодвинься же.

Слышишь, милый?..

На полуслове

Вздрогнула Надя и руку мне боязно

Сжала. И я ей сжал.

С грохотом поезд наш вкопанно стал

Против товарного поезда.

Красные доски вагонов{27} измечены –

Нетто и брутто, осмотр и ремонт, –

Только окошки у них обрешечены

Да через двери – болт.

Красным закатным лучом озарённое,

Вровень над нами пришлось одно

Прутьями перекрещённое

Маленькое окно.

Лбы и глаза и небритые лица –

Сколько их сразу тянулось взглянуть! –

Кажется, там одному не вместиться

Воздуха воли глотнуть.

В грязном поту, в духоте, в изнуреньи,

Скулы до боли друг к другу притиснув,

Глянули злобно на наше цветенье –

Выругались завистно –

Грубо плеснули в лицо нам побранку

Липкой несмывчивой грязью! –

Наш отлощённый состав с полустанка

Тронул с негромким лязгом.

Тронул, но ты-ся-че-ле-тье волок он

Нас! нас! нас! –

Вдоль новых и новых закрещенных окон,

Под ненависть новых глаз.

Резко проёмы вагонные хлопали,

Вот уж мы вырвались, вот уж мы во поле!..

Сумерки. Отблики топки по шпалам.

Низко курилась туманцем елань.

…Но как проклятье в ушах звучала,

Но как пророчество не смолкала

Та арестантская брань.