Каждый раз, вечером, старик Леднёв грозился встать первым, бог знает в какую рань, и беспощадно будить Игоря. Не получалось. Леднёв ещё похрапывал, с головой накрывшись необъятным брезентовым плащом, а Игорь уже разжигал костерок на месте вчерашнего, на остывших за ночь угольях, набирал воду в ручье или роднике – ночевать старались неподалёку от воды – и тогда сам беспощадно расталкивал профессора.

Вот и нынче приладил Игорь над костром закопчённый котелок, медный, лужёный, куда тяжелее алюминиевых – современных Игорю, стащил с профессора плащ.

– Павел Николаевич, подъём!

Профессор скукожился на сухом лапнике, колени к подбородку подтянул, руками их обнял, глаз не открывал. Однако сказал:

– Сейчас, сейчас… Отыди от меня, изверг.

– «Я пришёл к тебе с приветом рассказать, что солнце встало…» – Игорь не врал: солнце давно поднялось над верхушками деревьев, высветило, выжелтило траву в лесу, грело. День обещал быть тёплым, а то и жарким.

– Я же сказал: сейчас… Русского языка не понимает, охломон… – плаксиво затянул Леднёв. Вдруг открыл один глаз, левый, уставил его на Игоря. – Заварку насыпал?

– Не велено было.

– То-то! – Споро сел, как ванька-встанька, пятернёй лицо утёр – умылся вроде. – Закипела?

– Кипит… – Игорь всегда с любопытством наблюдал за процессом утреннего оживления старика Леднёва, именно оживления, другого слова не подберёшь. Только-только лежал трупом, и – бах! – живой и деятельный, будто и не спал вовсе…

Леднёв чай сварил, заварки его драгоценной никто не трогал, вот он и доволен был, даже несколько разнежен.

– Куда ты так торопишься? – только и спросил.

– В Лежнёвку вашу.

– А там тебе чего?

«Чего»… Профессор называется.

– Может, Пеликан подгребёт…

– Он тебе что говорил, Игорёк?

– Говорил: до города увидимся.

– У-у, до го-о-орода… Эдак он в любой момент способен объявиться. Хоть сейчас.

– В Лежнёвке он будет, – упрямо сказал Игорь.

– Надежды юношей питают… А вот как ты мыслишь, Игорёк, не супостат ли наш Пеликан, не тать ли ночной? Вот кличку разбойничью носит…

Попробуй разбери старика: то ли он шутит, то ли всерьёз считает Пеликана разбойником.

– Вздор вы несёте, Павел Николаевич, и сами о том знаете.

– Почему вздор? – Старик поел, попил, теперь сидел, жизнью наслаждался. А когда он в таком состоянии – Игорь заметил, – то склонен праздно философствовать. – Вот, к примеру, где он бродит? Почему не с нами, коли ему в город надо?

– А может, ему ещё куда надо?

– Допустим, А зачем скрытничает? Отчего бы ему не поделиться своими планами с двумя добрыми странниками?

– С вами поделись…

– Обижаешь, Игорёк. В своей многотрудной жизни я ещё никого не выдал, не предал, на тридцать сребреников не льщусь, ныне их только на рюмку водки и достанет, а ранее, до пролетарского переворота, мне жалованья хватало.

При слове «переворот» Игорь поморщился: слабоват профессор в политграмоте, терминологию путает.

– Всё на деньги меряете?

– А идеалы нынче бесплатно дают. С одной стороны: кто был ничем, тот станет всем. А с другой: отстоим святую Русь от посягательств черни. Какой идеал тебе по душе, а, Игорёк?

Игорь усмехнулся.

– Первый, конечно.

– А папаша-то инженер, то есть буржуй. Как совместить?

– Отец мой так же думает.

– Хотя новой России инженеры понадобятся: строить-то придётся… А вот как насчёт профессоров?

– И без них не обойтись, думаю.

– Выходит, и я пригожусь государству рабочих и крестьян! Ах-ах, я роняю слезу от умиления… Значит, я тоже за первый идеал. А Пеликан?

– А что Пеликан?

– Ты, Игорёк, про его идеалы что ведаешь?

А что ведает Игорёк? Ничего не ведает. Тёмен Пеликан, аки нощь. Ни красный, ни белый, ни серо-буро-малиновый. Хитрит, темнит, но за всем его балагурством, за шуточками да ужимочками скрывается что-то серьёзное – это ясно. Конечно, можно спросить напрямую: за кого ты? Ну, спросил однажды… А в ответ получил; «За маму с папой». Игорь не очень перед Пеликаном раскрывается. Не мальчик, о правилах конспирации наслышан. Тем более легенда однозначна: сын интеллигентных, хотя и небогатых родителей, целый год жил у родственников в Ростове, идёт в Москву своим ходом, потому что поезда теперь вещь ненадёжная, пешком быстрее и проще, да и землю посмотреть хочется. А то что в Москве видал? Дом да гимназию… По такой легенде ни красным, ни белым быть не стоит: биография не позволяет. Но вот сочувствовать… А кому? Ну, тут Игорь чувств не скрывает.

Кстати, легенды у них со стариком похожи. Тот тоже в Москву топает – аж из Царицына, теперешнего Волгограда. Застрял там у родственников покойной жены, а у них самих семеро по лавкам. Лишний рот в тягость. Вот и пошёл профессор истории своими глазами историю поглядеть.

Конечно, не легенда это, в отличие от Игоревой, а правда. Старику Леднёву скрывать нечего. Хотя… Убеждений его, по-ледневски идеалов, Игорь не ведает. Так и ответил:

– Я и про ваши ничего не знаю.

Засмеялся меленько, будто Игорь что забавное сказал.

– Мои идеалы давным-давно плесенью покрылись. Когда в Москву придём – если дойдём, – я тебе их презентую в отпечатанном виде. В типографии Московского университета. Называются «Смутное время».

– Учебник?

– Ошибник, прости за каламбурство. Писал о смутных днях в государстве российском, а как дожил до них, смотрю, не о том писал. Вот она, смута… – Он обвёл короткими ручками вокруг себя.

Но вокруг был лес и смутой не пахло. Игорь знал: когда Леднёв впадал в патетику, лучше разговор прекращать. Слишком много слов…

Дошли до Лежнёвки быстро, солнце только-только за полдень перевалило. Деревня лежала, соответствуя имени, на двух длинных и плоских склонах, вроде бы сбегала со взгорья, а внизу река текла, узенькая и голубая. И ещё церковка на самом верху торчала, как сахарная голова, слишком богатая для такой деревушки церковь – каменная, шатровая, белая, с выложенными красным кирпичом кокошниками, с красными же поребриками, с синими куполами.

Деревня была – из собственной памяти. Точно такую – или похожую? – Игорь видел на картине в Третьяковке. На чьей картине, не помнил, но деревня, выписанная ясно и чисто, с проработанными деталями, запала в память и вот теперь будто возникла перед Игорем – хоть в раму вставляй.