Это то, что касается вас и меня. Остается ОРАКУЛ. ОРАКУЛ, как вы знаете, — это не простая вычислительная машина. Он был создан не для того, чтобы решать математические или физические задачи, хотя он и это может делать; он был создан для того, чтобы направлять человеческую мысль, а также служить для нее источником информации. Все, о чем можно прочитать в библиотеке конгресса, да и в других библиотеках, заложено в его память: романы, философские трактаты, журналы, сборники стихов, учебники, брошюры религиозной пропаганды, комиксы, личные архивы, и этот список можно продолжить, короче говоря, все, что армии техников, которая работала днем и ночью, удалось снять на микропленку в течение более чем десяти лет. Никакая прихоть человеческой мысли, никакой литературный стиль или школа ему не чужды. Он может читать с листа на пяти языках: английском, немецком, русском, французском и японском и понимать благодаря встроенному эсперанто еще около сотни менее распространенных языков Азии и Африки. Никогда еще, начиная с появления на Земле человека, этот человек не имел такой полной истории развития разума и его состояний, которая, будучи поставлена на службу правительству, не даст ему возможности совершить ошибку. И в этом, естественно, одно из основных качеств ОРАКУЛА: зная не только факты, но и мнения, к ним относящиеся, он не может ошибиться.

Добавьте к этому его способность к экстраполяции — способность предвидеть до самого конца развитие событий, являющихся результатом принятия определенного решения, каким бы незначительным оно ни было, а также некоторую слабость его памяти — он отвечает на вопросы, но не может ни вспомнить, ни, если это потребуется, назвать того, кто их задал; вот такую машину вы имеете в своем распоряжении. Она уникальна и может решить любую частную или общую задачу, соотнеся ее с наиболее широким кругом проблем, которые могут возникнуть, короче говоря — прошедшая, настоящая и будущая история Человечества…

— Это очень хорошо, — тихо сказал гражданский, — тем более мне очень жаль, что именно эта машина отказывается мне отвечать.

— Она не отказывается отвечать, она отказывается отвечать на ваш вопрос. Именно это не оставляет нам выбора; если вы хотите получить ответ на ваш вопрос, вы должны мне его назвать.

Джонс заметил легкую улыбку на лицах двоих оставшихся и быстро продолжил:

— И вы то же самое. То же самое. Поймите меня правильно: у вас свои проблемы, у меня ОРАКУЛ. Я хочу знать, что происходит. Если я буду знать один из вопросов, я, может быть, найду на него ответ, но не более. Мне нужны все три вопроса, чтобы я мог подвести подо все это общую базу. Да, у меня уже есть один вопрос, это верно, но мне этого недостаточно: вы все трое занимаете высокие посты, все трое можете принимать ответственные решения, все трое принадлежите к одному и тому же поколению (но ненадолго, мои петушки!) и все трое хотите лучше служить своему отечеству (в том случае, если оно служит вам!).

Он выдержал паузу и, переходя к новой тактике, изобразил на своем лице детскую улыбку.

— Поставьте себя хотя бы на секунду на мое место, господа! ОРАКУЛ для меня — это все. Я не отходил от него в течение трех недель. И теперь, когда решение уже почти у меня в кармане, вы просите меня, чтобы я от него отказался, чтобы я забыл о нем и думал о чем-нибудь другом! Вы не отдаете себе отчета в том, что вырываете у меня сердце?

— Целиком и полностью на вашей стороне, — сказан гражданский с выражением восхищения на лице, после чего он продолжил уже голосом, способным заморозить гелий до жидкого состояния: — Но то, чего вы требуете, невозможно.

Джонс посмотрел на него, потом на двоих других, окруживших себя стеной бетонного молчания.

— Очень хорошо, — со всей рассчитанной яростью, на которую он только был способен, взорвался Джонс. — Я бросаю это дело! У меня уже вот где сидит это место; то же могу сказать и о своей подруге, которая замучилась меня ждать, привет! И не думайте, что вы сможете подыскать мне замену! ОРАКУЛ был создан моей компанией, и только моя команда может в нем разобраться, а я — тот единственный человек, который может ею руководить! Господа…

Такие выражения могли напрямую дойти даже до мозгов Полковника. В его груди родилось глухое рычание, которое, обретя наконец человеческое выражение, было более похоже на обвал, чем на человеческую речь:

— Вы здесь для того, чтобы подчиняться! И будете выполнять свою задачу до тех пор, пока ее результаты нас не удовлетворят, в противном случае я лично позабочусь о том, чтобы вы ответили за последствия!

— Последствия? — прорычал Джонс. — Какие последствия? Вы меня выставите вон? Можете не беспокоиться, я сумею доказать, что вы помешали мне выполнить мою работу. Что же касается ваших приказов, вы сами знаете, каким образом вы можете с ними поступить! Может быть, традиции этой страны вас и не устраивают, но они тем не менее существуют, и вот это (при этом он взялся за отворот своей спортивной куртки) дает мне право отправить куда подальше, если я этого пожелаю, всех вместе взятых военных из Пентагона, от простого дневального до самого изукрашенного звездами генерала!

Заметив легкую улыбку на губах гражданского, он резко изменил угол атаки, просто из чувства справедливости.

— Если вы будете упорствовать, не я, а вы, вся страна почувствует, ощутит на себе эти самые последствия. Потому что вы не получите ответа на ваши вопросы, а они, как вы сами заявили, имеют жизненно важное значение для страны, в чем я, впрочем, сомневаюсь: уж больно легко вы поставили себя над ними, хотя и не хотите в этом признаться! В данной ситуации…

Он поднялся. Офицеры сделали то же самое. Гражданский не пошевелился.

— Я прошу вас, господа, — сказал он твердо. — Я уверен, что мы сможем договориться, не повышая голоса. Господин Джонс, сможете ли вы получить нужный результат, если будете знать два или, скажем так, один из этих вопросов?

— Почему бы и нет? — перевел дух Джонс.

Гражданский развел своими длинными белыми руками.

— В таком случае, я не вижу, в чем проблема. Достаточно того, что один из моих коллег…

— Вы смеетесь, — сказал адмирал.

— Не принимайте меня за идиота, — проскрипел полковник.

— Если вы хотите, чтобы кто-то за вас отдувался, то я вам скажу, что я тоже не с Луны свалился.

— Я бы с удовольствием этим занялся, — сладко ответил гражданский, но я уверен; что мой вопрос не внесет ничего нового, я имею в виду полезного в то, чем занят господин Джонс ("Ну, актер, — подумал Джонс, сказал то же самое, только в двух словах"). — Адмирал, вы доверите мне право судить, пострадает ли безопасность страны, если будет оглашен ваш вопрос?

— Никогда.

Гражданский повернулся к полковнику, бросил быстрый взгляд на его мраморное лицо и отказался от своего намерения задать ему вопрос.

"Еще один довод в пользу сокращения военных кредитов, — подумал Джонс, — Они обходятся даже без слов". Он повернулся в сторону гражданского:

— Ваша попытка заслуживает одобрения, но я все равно не вижу выхода из данной ситуации. Я могу высказать свое суждение в нескольких словах. Я единственный, кто может починить ОРАКУЛА, но сделать это я могу только при помощи того инструмента, которым располагаете вы, причем вы тверды в своем намерении мне его не давать. Вследствие чего мы можем более не терять нашего времени. Я бы с удовольствием проводил вас, если бы не имел обязанности направиться в данный момент в туалетную комнату.

После этого он вышел быстрым шагом, запечатлев предварительно в своей памяти лица всех троих, которых он окинул быстрым взглядом, зрелище, достойное того, чтобы согревать его в сырости. Полковник явно находился на грани взрыва. Адмирал раскрыл рот от удивления, хотя в обычном состоянии его лицо хранило маску бесстрастия. Гражданский широко улыбался.

Широко улыбался?

"А ведь и вправду! — подумал он, захлопывая за собой дверцу туалета, которая в первый раз за три недели отказалась хлопать. — Все мы имеем свои маленькие проблемы, свои маленькие хитрости, которые всплывают на поверхность, когда начинается серьезный разговор! Может быть, мне стоило разъяриться, не теряя в действительности спокойствия?"