И они уехали на два месяца – все, кроме их дяди, главы Института. Эмма испытала настоящее потрясение. В шумных коридорах Института вдруг воцарилась тишина. Но, что хуже всего, когда Джулиана не было рядом, Эмма почти физически чувствовала его отсутствие. В груди беспрестанно болело.

Свидания с Кэмероном не помогали, зато приезд Кристины помог неимоверно. По достижении восемнадцати лет Сумеречные охотники часто посещали заграничные Институты, чтобы перенять опыт. Кристина приехала в Лос-Анджелес из Мехико, и в этом не было ничего необычного, но почему-то всегда казалось, что Кристина словно намеренно от чего-то сбежала. Эмма тем временем бежала от одиночества. В конце концов, их пути с Кристиной пересеклись, и они стали лучшими подругами быстрее, чем Эмма могла бы надеяться.

– Что ж, Диана, наверное, обрадуется, что ты бросила Кэмерона, – сказала Кристина. – По-моему, он ей никогда не нравился.

Диана Рейберн была наставницей Блэкторнов. Необыкновенно умной, необыкновенно строгой и необыкновенно уставшей от того, что Эмма вечно засыпала посреди занятия после очередной бессонной ночи.

– Диана просто считает, что отношения отвлекают от учебы, – заметила Эмма. – Зачем ходить на свидания, когда можно выучить еще один демонический язык? Неужели никому не интересно узнать, как сказать «заходи почаще» на пургатианском?

Кристина рассмеялась.

– Говоришь прямо как Хайме. Он ненавидел учиться. – Эмма навострила уши: Кристина редко упоминала о семье и друзьях, которые остались в Мехико. Эмма знала, что дядя Кристины руководил Институтом Мехико, пока не погиб на Темной войне, после чего управление перешло в руки ее матери. А еще знала, что отец Кристины умер, когда она была совсем маленькой. Но не более. – А вот Диего любил. Вечно выпрашивал дополнительные задания.

– Диего? Тот самый безупречный парень? Которого обожает твоя мама?

Эмма снова принялась водить стилом по коже, и на руке начала обретать форму руна дальнозоркости. Рукава доспехов доходили до локтя, а кожу на предплечьях испещряли белые шрамы давнишних рун.

Кристина забрала у Эммы стило.

– Давай лучше я, – сказала она и продолжила рисовать. Она всегда наносила руны точно и аккуратно, и они получались особенно красивыми. – Не хочу говорить о Безупречном Диего. Мама и так мне о нем все уши прожужжала. Можно я лучше задам тебе вопрос?

Эмма кивнула. Стило скользило по коже, и его прикосновение было таким привычным, что даже нравилось ей.

– Я знаю, ты решила прийти сюда, потому что Джонни Грач сказал тебе, что нашли несколько тел с письменами на коже и, по его мнению, следующее обнаружится здесь сегодня вечером.

– Верно.

– И ты надеешься, что письмена окажутся такими же, как на телах твоих родителей.

Эмма напряглась. Она ничего не могла с собой поделать. Стоило кому-нибудь напомнить ей об убийстве родителей, как все внутри пронзало жуткой болью, словно это случилось вчера. Даже если собеседник был так деликатен, как Кристина.

– Да.

– Конклав утверждает, что твоих родителей убил Себастьян Моргенштерн, – продолжила Кристина. – Так мне сказала Диана. И так считают все. Кроме тебя.

Конклав. Эмма вгляделась в горизонт. На Лос-Анджелес давно опустилась ночь, и панорама города засияла мириадами огней. По обе стороны бульвара Сансет светились рекламные щиты. Когда Эмма впервые услышала о Конклаве, слово показалось ей безобидным. Конклав был всего-навсего правительством нефилимов, в которое входили все Сумеречные охотники старше восемнадцати лет.

Теоретически, одинаковое право голоса имели все. На практике одни Сумеречные охотники обладали большим влиянием, чем другие. Как и в любой политической партии, в Конклаве процветали коррупция и предрассудки. В итоге для нефилимов это означало соблюдение строгого кодекса чести и множества правил, отступление от которых жестоко каралось.

У Конклава был свой девиз: «Закон суров, но это Закон». Каждый Сумеречный охотник понимал, что значат эти слова. Все предписания Закона соблюдались неукоснительно. Закон был превыше всего: превыше личной нужды, тоски, печали, несправедливости, вероломства. Таков был Закон. Когда Конклав велел Эмме смириться с тем, что родители погибли во время Темной войны, у нее не осталось выбора.

И все же она не покорилась.

– Нет, – медленно произнесла она. – Не думаю.

Кристина на мгновение замерла, не окончив руну.

Адамант сверкнул в лунном свете.

– Не скажешь почему?

– Когда Себастьян Моргенштерн создавал свою армию, – начала Эмма, не отрывая взгляда от моря огней, – он похищал Сумеречных охотников и превращал их в чудовищ, которые служили ему. Он не покрывал их тела демоническими письменами и не бросал их в океан. Но когда нефилимы прикоснулись к телам моих родителей, те испарились. Такого не случалось ни с одной из жертв Себастьяна. – Она провела пальцем по кровельной плитке. – А еще мне подсказывает чутье. Я чувствую, верю – и с каждым днем все сильнее, – что родители погибли по другой причине. И то, что в их смерти обвинили Себастьяна Моргенштерна… – Она вдруг замолчала и вздохнула. – Прости. Все это пустая болтовня. Скорее всего, тревога ложная. Не волнуйся об этом.

– Я волнуюсь о тебе, – сказала Кристина, но тут же снова приложила стило к коже Эммы и молча дорисовала руну. Она не склонна была настаивать и давить на подругу, и Эмме это очень нравилось.

Наконец Кристина отстранилась, и Эмма восхищенно посмотрела на руку. Руна дальнозоркости получилась удивительно четкой.

– Лучше тебя руны рисует разве что Джулиан, – заметила Эмма. – Но он художник…

– Джулиан, Джулиан, Джулиан, – поддразнила ее Кристина. – Джулиан – художник, Джулиан – гений, Джулиан сумел бы все исправить, Джулиан сумел бы все построить. Знаешь, за последние семь недель я услышала о Джулиане столько всего хорошего, что начинаю опасаться, как бы мне не влюбиться в него при первой же встрече.

Эмма стряхнула с рук налипшую пыль. Она была как на иголках. Для битвы все готово, а она никак не начнется, думала она. Не удивительно, что ей не сиделось на месте.

– По-моему, он не в твоем вкусе, – сказала она. – А впрочем, он мой парабатай, так что я не могу судить объективно.

Кристина вернула Эмме стило.

– Я всегда хотела обрести парабатая, – с легкой завистью призналась Кристина. – Человека, который поклялся защищать тебя до гробовой доски. Лучшего друга на всю жизнь.

«Лучшего друга на всю жизнь». Когда родители Эммы погибли, она боролась за то, чтобы ее не разлучали с Блэкторнами. Отчасти потому, что она и так уже потеряла всех родных, а отчасти потому, что ей хотелось остаться в Лос-Анджелесе, чтобы выяснить, что случилось с родителями.

Она была Блэкторнам чужой и могла бы почувствовать себя нежеланной, но благодаря Джулиану такого ни разу не случилось. Связь парабатаев была крепче дружбы, крепче семейных уз, и каждый Сумеречный охотник признавал ее силу, не уступавшую силе брачного союза.

Никто не мог разлучить парабатаев. Никто и не пытался их разлучать: вместе парабатаи были сильнее. Они сражались так слаженно, словно могли читать мысли друг друга. Единственная руна, начертанная парабатаем, была сильнее десяти рун, нанесенных кем-нибудь другим. Часто парабатаи завещали похоронить их прах в одной могиле, чтобы не разлучаться даже в смерти.

Парабатай был не у каждого – такие союзы встречались довольно редко. Становясь парабатаем, ты клялся никогда не предавать своего партнера, всегда оберегать его, всюду идти за ним и считать его семью своей. Слова древней клятвы были взяты из Библии: «Куда ты пойдешь, туда и я пойду, народ твой будет моим народом, и где ты умрешь, там и я умру и погребен буду».

Если и было этому название в обычном языке, то разве что «родственные души». Но чувства между парабатями могли быть лишь платоническими. Романтические отношения не допускались, и это особо оговаривалось в Законе. Эмма не знала причин – казалось, этот запрет не имеет смысла, но в Законе многое было его лишено. Зачем, например, Конклаву было отправлять в изгнание Хелен и Марка – единокровных сестру и брата Джулиана – на том лишь основании, что их мать была фэйри? Но после Холодного перемирия с ними поступили именно так.