Соренсон смотрит на предписания, а я смотрю, как она мрачнеет.

Я беру с полки визитку:

– Позвоните мне, если очень захочется съесть какую-нибудь дрянь на выходных, а вам захочется, поверьте.

По лицу Соренсон видно, что ей уже хочется.

– Вы настоящий… профессионал, преданный своему делу, – задыхаясь, говорит она, и в глазах у нее вспыхивает страх.

– Я серьезно отношусь к проблеме вашего лишнего веса, так что и вы, Лина, должны отнестись серьезно. Это нелегко, особенно поначалу. Поэтому звоните, если почувствуете, что начинаете сходить с намеченного пути. Мы боремся с зависимостью от дурных пищевых привычек и с недостатком физической нагрузки, – объясняю я, вспоминая умные слова Мишель. – Мы смотрим на проблему шире. Вы свой вес набрали не за один день, и за один день вам от него не избавиться.

– Конечно… это понятно.

– Хорошо. Важно, что в этом мы согласны. А теперь расскажите о себе. Чем зарабатываете на жизнь?

– Я… – Соренсон колеблется, – как бы художник.

Как бы художник. В СоБи все вообще как бы модели, как бы фотографы или вот как бы художники. Официантка, видать. Или, может, просто паразитка, развлекается тут за счет родителей.

– Круто… А откуда вы?

– Из Миннесоты. Городок Поттерс-Прери в округе Оттер.

О, ничего себе, серьезно?

– Ага… Там у вас, должно быть, красиво.

– Да, – отвечает Соренсон и начинает рассказывать про Поттерс-Прери, потом опять вспоминает наш инцидент на дамбе, который, кажется, впечатлил ее сильнее, чем меня. – Мне даже представить сложно, какой силой надо обладать, чтобы совершить такой поступок. Мне бы хоть частичку вашей силы и решительности.

– Да, но вы же не вампир, а я не банк крови, – огрызнулась я. Могу иногда выпалить что-нибудь обидное, поскольку мои клиенты, как и большинство толстых людей в принципе, обладают способностью пропускать неприятные высказывания мимо ушей. – Внутренняя сила и сосредоточенность есть у нас у всех. Моя задача заключается в том, чтобы помочь вам все это выявить в себе и развить, чтобы вы проявили боевой темперамент, который по каким-то причинам держите под спудом, – говорю я ей и смотрю на часы на стене. Вот ведь пиявка какая, а. Мне вдруг захотелось сбежать от нее подальше. – Ну ладно, мне нужно идти.

Соренсон переминается с ноги на ногу и, очевидно, хочет, чтобы я побыла с ней еще.

– Да, да… ладно. А вы, мм, не сказали, откуда сами.

Все тебе расскажи, жопа толстая.

– Вообще, из Бостона. Если позволите, мне надо идти, – говорю я ей, собирая свои манатки в сумку, – а вам сейчас лучше принять душ, а то простудитесь под кондеем. – Я иду к выходу, но перед дверью оборачиваюсь, чтобы напутствовать сникшую толстую тварь: – Помните, нельзя есть все подряд! – Для нее эти слова как удар хлыста.

На улице дует приятный прохладный ветерок с океана, я быстрым шагом прохожу через Фламинго-парк, чтобы поскорее отделаться в мыслях от моей прилипалы. Но тут вдруг в конце Ленокс замечаю, что у моего дома болтается какой-то грязный хмырь с фотоаппаратом на шее. Блядь, что ему здесь надо? Шоу давно кончилось! Всегда найдется какой-нибудь псих-одиночка; задумал что-то недоброе небось, гад…

Я замедляю шаг и тихонько подхожу к нему сзади. Хлопаю по плечу. Засаленный мудак оборачивается.

– Люси, – кричит он и хватается за камеру.

Я вырываю камеру у него из рук, ремень через голову соскальзывает, и я с силой швыряю ее об асфальт. От удара у камеры отлетает какая-то маленькая черная деталь.

– ПИДАРАС, БЛЯДЬ!

– Вот сука! – Он смотрит на меня в ужасе и бросается подбирать разбитый девайс. Пока он возится с ним на асфальте, как с ребенком, которого сбила машина, я забегаю в подъезд, он вдогонку кроет меня в три этажа.

Дома сразу иду в душ. Я трогала папарацци за плечо, хватала рукой фотоаппарат и теперь физически чувствую грязь от прокуренных, обдроченных рук, которыми он его держал. Я вытираюсь, и в этот момент звонит телефон.

– Люси, это Лина Соренсон.

Блядь, что, уже? Зря, конечно, я дала этой свиноматке свой номер.

– Да? – резко отвечаю я.

– Включите телевизор… Шестой канал.

Я подчиняюсь Принцессе Свинке из Поттерс-Прери (нет, серьезно, а кто еще может жить в городе с таким названием?) и врубаю телевизор. Тот долго думает и наконец включается. В спальне у меня есть переносной телик получше, но там экран намного меньше. Ведущая с лицом почти столь же неподвижным, как ее лакированные волосы и подплечники, рассказывает историю Шона Маккендлеса, стрелка-салаги, которого я обезвредила на дамбе. Вырисовывается картина, от которой кровь стынет в жилах. Зябкий воздух дует из вентиляции в потолке прямо мне на мокрую кожу. Оказывается, Маккендлес рос в приюте и в детстве его насиловали педофилы. А те двое, которых он хотел убить, – сексуальные маньяки, живут в бомжатнике под одним из мостов Татл-Козвей. Я замерзла, меня колотит, я кутаюсь в полотенце. Получается, я спасла этих уродов и сдала полиции бедного ребенка, который просто хотел отомстить за свою детскую честь, над которой когда-то надругались пастыри-извращенцы.

Дальше – больше. Щебетание Соренсон в трубке уходит куда-то на второй план, на экране появляются две говорящие головы, оба кандидаты в конгрессмены. Бен Торп и Джоэл Квист – архетипически худшие образцы демократа и республиканца. Торп – благонамеренный, но блеклый и претенциозный саквояжник[15]-полудурок из Лиги плюща, Квист – профессиональный популист и бешеный фашист-ханжа, который вот-вот начнет всех бить Библией по голове. Сложно сказать, кого я ненавижу больше. Обсуждают контроль за оборотом оружия. Торп хвалит меня за храбрость, Квист, соглашаясь, говорит: «Однако я хотел бы спросить юную леди, если бы она знала то, что знает теперь, поступила бы она так же?»

– Господи, – говорю я вслух.

Что за бред… Я же не знала, что они педофилы… чувак стрелял по-настоящему!

– Интересная мысль, – жеманно ухмыляется ведущая мисс Ботокс. Она все время ошивается рядом с Квистом, наверно, он ее трахает.

– Как теперь к этому отнесется Люси Бреннан, так называемая героиня с Татл-Козвей?

К чему отнесется? Какая разница… бред…

Тут до меня доходит, что мягкий голос Лины Соренсон по-прежнему что-то бубнит в трубке, хотя я не разбираю, что именно. Я ужасно злая, что меня втянули во все это говнище. Я отвечаю автоматически «мм» и «да». Просто не могу с ней говорить, и все. Мне кажется, она мной манипулирует. Надо подумать, и я вешаю трубку. Смотрю другие программы, опять про этих сиамских близняшек, потом встаю, как следует вытираюсь, надеваю майку и шорты.

Через несколько минут срабатывает домофон, и я уже готова наорать на очередного мудака, пришедшего по мою душу; может, кстати, это тот фотограф-придурок, но это Соренсон! Из-за домофона голос ее какой-то металлический и скрипучий.

– Я сразу прыгнула в машину и примчалась к вам!

Не помню, чтобы я ее звала, но теперь придется впустить.

Открываю входную дверь и слышу, как она медленно поднимается по лестнице. Соренсон кажется даже ниже ростом, чем я запомнила. Она взбирается на площадку и подходит вразвалку ко мне. Я иду вглубь квартиры, оставляя дверь приоткрытой. Она стучит в дверь костяшками пальцев и входит, оглядывая мое маленькое жилище с некоторым пренебрежением. Потом говорит:

– Вас опять будут осаждать какое-то время. Поехали ко мне, перекýсите. Мне так неудобно, что я отдала им видео…

Она права: тот придурок, которому я разбила камеру, не отстал от обоза, а, наоборот, сука, пришел раньше всех. Надо валить отсюда, даже думать нечего, иначе пиздец. Я натягиваю какие-то кроссовки, мы спускаемся и выходим на улицу. Дальше я слышу только крики и бешеный треск затворов, как будто на нас напал рой вооруженных насекомых.

– ЛЮСИ! ЛЮСИ!

Они опять все здесь! И микроавтобус с телевидения тоже, хуй знает с какого канала! Соренсон натворила дел, а эти два мудака-политика все разожгли заново! Я хотела было зайти обратно в подъезд, но некоторые особо ушлые прошмыгнули за спину и загородили дверь.