– Как там они? – спросила она. Голос у нее еще оставался слабым, и лишь охвативший ее внутренний порыв заставил его звучать громче. – Им стало хоть немного легче? Как дела у Калландры? С нею ничего не случилось? А у Мэри? У Кристиана?

Эстер заметила, что напряжение, которое она до сих пор испытывала, сразу стало меньше. В комнате было тепло и уютно. В камине горел огонь. Девушка как будто попала в другой мир, абсолютно не похожий на больницу с ее грязью, чадящими свечами и запахом множества давно не мывшихся людей, ставших жертвами жестокой болезни.

Медсестра присела на край кровати.

– Калландра и Мэри пока чувствуют себя хорошо, хотя они здорово устали, – ответила она. – Кристиан по-прежнему сражается с советом, но я сомневаюсь, что ему удастся отвоевать у них даже ярд земли. А эпидемия, как мне кажется, понемногу пошла на убыль. Люди, конечно, еще продолжают умирать, но сегодня мы отправили двоих домой – оба они поправились настолько, что смогут теперь обойтись без нашей помощи.

– Кто это? Я их знаю? – заинтересовалась леди Энид.

– Да, – ответила мисс Лэттерли, широко улыбнувшись. – Тот маленький мальчик, который вам так нравился и который, как вы думали, уже не выживет…

– Он остался жив? – удивленно проговорила ее пациентка, и глаза у нее загорелись. – Он поправился?

– Да. Сегодня он ушел домой. Не знаю, откуда у него взялись силы, но он не умер, – рассказала медсестра.

Энид откинулась на подушки. Лицо ее сделалось радостным – оно, казалось, излучало свет.

– А кто другой? – поинтересовалась она.

– Женщина, у которой четверо детей, – сказала Эстер. – Сегодня она отправилась к ним… Но расскажите, как вы сами себя чувствуете? Именно это я и пришла узнать.

Она задала этот вопрос лишь потому, что леди Рэйвенсбрук являлась ее близкой подругой – а на самом деле медсестра уже и так все поняла по ее виду. Энид явно стала поправляться. Глаза у нее просветлели, а температура понизилась до нормальной, хотя после изнуряющей болезни она выглядела так, словно ее вот-вот покинут последние силы.

Больная улыбнулась.

– Мне просто не терпится поскорее поправиться, – призналась она. – Я ненавижу эту слабость. Я с трудом поднимаю руки, чтобы поесть, а о том, чтобы причесаться, вообще не может быть и речи. Я лежу здесь без всякой пользы. У меня столько дел, а я трачу на сон три четверти суток!

– Это очень хорошо, – успокоила подругу Эстер. – Не сопротивляйтесь. Вас лечит сама природа. Вы скорее поправитесь, если примете это как должное.

Леди Рэйвенсбрук стиснула зубы.

– Ненавижу сдаваться!

– Одно из правил военной тактики гласит, – наклонилась вперед с видом заговорщика мисс Лэттерли, – никогда не вступай в бой, если противник обладает преимуществом. Выбери подходящий момент и не позволяй сделать это ему. Отступи и вернись, когда перевес сил будет на твоей стороне.

– Вы никогда не мечтали о военной карьере? – поинтересовалась Энид со смехом, который тут же сменился кашлем.

– Довольно часто, – ответила медсестра. – По-моему, у меня это получилось бы получше, чем у тех, кто занимается этим сейчас. Во всяком случае, не хуже.

– Только не повторяйте этих слов при моем муже! – в шутку предупредила ее пациентка.

Эстер не успела ответить, потому что в комнате появилась Женевьева. Теперь эта дама не казалась столь встревоженной, как во время ее последней встречи с медсестрой, несмотря на то что она наверняка устала и, как сообщил мисс Лэттерли Монк, не получала с тех пор никаких обнадеживающих известий.

Эстер поздоровалась с нею, и они, обменявшись новостями о состоянии Энид, отправились разделить ужин, который накрыли для них в гостиной экономки.

– Тиф в Лаймхаусе теперь определенно пошел на убыль, – заметила Эстер во время разговора. – Жаль только, что мы не можем ничего сделать, чтобы не допустить новой эпидемии.

– А что вообще можно сделать? – нахмурившись, спросила миссис Стоунфилд. – Люди там живут так, что она просто не может не повториться.

– Изменить условия жизни, – ответила мисс Лэттерли.

На лице Женевьевы появилась улыбка – горькая, свидетельствующая даже об отвращении и вместе с тем исполненная жалостью пополам с гневом.

– С таким же успехом можно попробовать остановить морской прилив. – Подцепив вилкой кусочек мяса из запеканки с говядиной и почками, она отправила его в рот и спустя минуту заговорила снова: – Людей нельзя изменить. Может быть, одного или двоих – да, но только не многие тысячи. Такую жизнь вели целые поколения – ели хлеб с квасцами и пили молоко пополам с водой. – У женщины вырвался короткий смешок. – Даже чай у них скорее подойдет для того, чтобы травить крыс. Такие лакомства, как свиные ножки или копченая селедка, достаются только работающим мужчинам, остальные в семье обходятся без них. Фруктов и овощей вообще никто не видит. На целую улицу, если не на две, приходится только один колодец, у которого выстраиваются очереди людей с ведрами, вода в котором заражена стоками из канализации, помоек и выгребных ям. К тому же там часто пользуются одним и тем же ведром для всех нужд! – Голос миссис Стоунфилд звучал сердито, в нем чувствовалась горечь, и он даже ломался от волнения. – Люди там рождаются больными, и болезнь сводит их в могилу. Несколько канализационных труб ничего не изменят!

– Вы ошибаетесь, – медленно проговорила Эстер. Столь горячая и неожиданно откровенная речь Женевьевы вызвала у нее недоумение и заставила девушку почувствовать себя смущенной. – Проблема заключается в городских стоках и выгребных ямах.

У ее собеседницы чуть искривился рот.

– Это одно и то же, – пожала она плечами.

– Нет! – возразила мисс Лэттерли, наклонившись над столом. – Если б там проложили настоящую водяную канализацию, тогда…

– Водяную? – На лице Женевьевы появилось удивленное и одновременно испуганное выражение. – Тогда нечистоты разольются повсюду!

– Нет, не разольются…

– Как бы не так! Я сама видела это во время прилива или сильных дождей, когда вода начинает прибывать, выгребные ямы переполняются и их содержимое льется в сточные канавы! Даже после того, как вода отступает, эта дрянь целыми кучами оседает на мостовой! Ее можно сгребать лопатой!

– Где? – медленно проговорила медсестра. В голову ей пришла вдруг невероятная мысль, оформившаяся в сознании и показавшаяся ей слишком смешной для правды, совершенно дикой и нелепой.

– Что? – Лицо миссис Стоунфилд покраснело, словно ей неожиданно стало стыдно. Она принялась подыскивать нужные слова и не находила их. – Ну… может, я не видела этого сама, мне следовало сказать, слышала… – Она наклонилась вперед, сделав вид, что продолжает есть, однако на самом деле теперь лишь ковыряла вилкой в тарелке.

– Кейлеб живет в Лаймхаусе, так ведь? – напомнила ей Эстер.

– По-моему, да. – Женевьева сразу напряглась всем телом, а ее рука с вилкой судорожно замерла. – Почему вы о нем спрашиваете? Я узнала об этом не от него! Мне довелось видеться с ним всего лишь один или два раза. Я вообще почти не знаю его! – Лицо ее теперь выражало отчаянный страх и презрение, слишком сильное, чтобы передать его в словах.

Сиделка почувствовала угрызения совести за то, что произнесла имя человека, отнявшего у ее собеседницы столь многое. Она невольно протянула руку и дотронулась до лежащей на столе руки миссис Стоунфилд:

– Простите. Я напрасно заговорила о нем. У нас с вами наверняка найдутся более интересные темы для обсуждения. Вчера вечером, когда я уходила, мне попался в холле мистер Нивен. Он, похоже, весьма благородный человек и ваш преданный друг.

Женевьева слегка покраснела.

– Да, – согласилась она. – Он очень любил Энгуса, несмотря на… неудачи в делах, которые обрушились на него из-за того, что Энгус оказался более опытным. Он на самом деле способный человек – собственные ошибки не прошли для него даром.

– Я рада за него, – искренне ответила медсестра. Тайтус Нивен понравился ей с первого взгляда, и к тому же ему явно нравилась миссис Стоунфилд. – Возможно, ему как-нибудь удастся исправить положение, в котором он оказался.