Литмир - Электронная Библиотека

В сортировочном отделении, которое было немногим меньше центрального холла, образовались дюны, местами достигавшие двадцати футов. То там, то сям айсбергами посреди бумажного моря торчали картотечные шкафы.

После получасового осмотра Мокрицу требовалось принять ванну. Он как будто прошелся по заброшенному склепу. Он задыхался от запаха старой бумаги, горло саднило от желтой пыли.

– Мне сказали, здесь у меня будет квартира, – просипел он.

– Да, сэр. Мы со Стэнли ходили вчера ее искать. Я слышал, будто она рядом с вашим кабинетом. Малец рвался туда что есть сил, сэр. Дверь-то он нащупал, да только увяз в письмах футов на шесть, и мучился, сэр, как он мучился… Вот я его и вытащил.

– Здесь все завалено недоставленной почтой?

Они вернулись в гардеробную. Грош долил в черный чайник воды из кастрюли – тот как раз закипал. В дальнем углу комнаты за своим прибранным столиком сидел Стэнли и перебирал булавки.

– Почти что так, сэр, за вычетом подвала да конюшен, – ответил старик, споласкивая две жестяные кружки в тазу с водой сомнительной чистоты.

– То есть даже кабинет почтм… мой кабинет забит старыми письмами, но в подвале пусто? Где тут логика?

– О, нельзя же бросать их в подвал, сэр, только не туда, – возмутился Грош. – Там же такая сырость, письма испортятся в два счета.

– Испортятся, – бесцветно повторил Мокриц.

– Ничто так не портит вещи, как сырость, сэр, – добавил Грош и деловито кивнул.

– Испортятся. Письма от мертвецов к мертвецам, – повторил Мокриц все тем же бесцветным тоном.

– Это только наши с вами догадки, сэр, – возразил старик. – У нас же нет доказательств.

– Действительно. Конечно, ведь этим конвертам всего-то сто лет! – сказал Мокриц. От пыли болела голова, а от сухости саднило горло, и что-то в этом старичке действовало на его расшатавшиеся нервы. Чего-то Грош недоговаривал. – Для некоторых это никакой не срок! Зомби и вампиры небось до сих пор не отходят от почтового ящика в ожидании писем!

– Не нужно горячиться, сэр, – сказал Грош примирительно. – Не нужно горячиться. Письма нельзя уничтожить. Просто нельзя, сэр, и все тут. Это же Препятствование Работе Почты, сэр. Не просто преступление, сэр. Это, это…

– Грех? – подсказал Мокриц.

– Хуже, чем грех, – ответил Грош почти с ехидством. – За грехи отвечаешь только перед богами, а за нарушения на почте в мои дни приходилось отвечать перед самим старшим почтовым инспектором Ропотамом. Во! А это большая разница! Боги-то прощают.

Мокриц вгляделся в морщинистое лицо старика в поисках здравого смысла. В его лохматой бороде встречались посторонние вкрапления – то ли грязь, то ли чай, то ли шальной каприз природы. Грош похож на отшельника, решил он. Только отшельнику взбрело бы в голову напялить такой парик.

– Минуточку, – сказал Мокриц. – То есть, по-твоему, запихнуть чужое письмо под половицу и оставить его там на сто лет – это не препятствование работе почты?

Грош вдруг принял глубоко несчастный вид. Борода его задрожала. Потом он зашелся кашлем, сухим, жестким, трескучим порывистым кашлем, от которого задрожали склянки, а от его штанин взвилось облачко желтой пыли.

– Извиняйте, сэр, – просипел Грош между приступами и извлек из кармана поцарапанную и помятую жестянку.

– Пососете, сэр? – спросил он сквозь слезы, текущие по щекам, и протянул Мокрицу коробочку. – Это «троечки», сэр. Мягчайшие. Моего собственного изготовления. Натуральное средство из натуральных продуктов, таков мой метод, сэр. Надо прочищать бронхи, а не то они зададут тебе жару.

Мокриц вынул из жестянки большую фиолетовую таблетку и принюхался. Слегка отдавало анисом.

– Спасибо, господин Грош, – поблагодарил он, но на тот случай, если это могло быть сочтено взяткой, добавил уже строже: – Вернемся к разговору о почте. Засовывать неотправленные письма, куда боги на душу положат, это не препятствие почте?

– Это скорее… задержка, сэр. Отставание по графику. Незначительное. У нас же нет намерения так никогда ничего и не доставить.

Мокриц уставился на взволнованного Гроша. Он испытал то чувство уходящей из-под ног почвы, когда понимаешь, что имеешь дело с человеком, чей мир совпадает с твоим лишь по касательной. Не отшельник, подумал он, скорее потерпевший бедствие моряк, обосновавшийся в этом здании как на необитаемом острове, пока мир за стенами живет своей жизнью, а здравый смысл испаряется.

– Господин Грош, мне ни в коем случае не хочется тебя расстраивать, но там сейчас тысячи писем, погребенных под толстым слоем птичьего помета… – медленно произнес он.

– Тут, сэр, дела не так плохи, как кажутся, – сказал Грош и прервался, чтобы сочно причмокнуть таблеткой собственного изготовления. – Голубиный помет – исключительно сухая штука, сэр, от него конверты покрываются крепкой защитной коркой…

– Почему они здесь, господин Грош? – спросил Мокриц. Он напомнил себе о навыках общения. Нельзя трясти людей за плечи.

Младший почтальон опустил глаза.

– Ну, вы же знаете, как оно бывает… – начал он.

– Нет, господин Грош, понятия не имею.

– Положим, у человека дел невпроворот, положим, в Страшдество, полным-полно открыток, да, и инспектор стоит над душой и дергает, потому что время, время, время, ну, положим, он и запихнул полмешка писем под стол… но он их потом разошлет, обязательно. Он же не виноват, что письма так и валят, сэр, валят без остановки. Потом наступает завтра, и приходит писем еще больше прежнего, потому что они все валят, и он думает, ну, сброшу сегодня еще парочку, раз уж у меня выходной в четверг, вот тогда-то и наверстаю, но оказывается, что к четвергу он отстает уже больше чем на день, потому что они валом валят, а он так устал, устал, как собака, и он говорит себе, что скоро отпуск, но настает отпуск – ну, к тому моменту картина получается очень некрасивая. Случались… недоразумения. Мы слишком много на себя взяли, сэр, вот в чем дело, мы слишком старались. Иногда, когда вещь разбивается на мелкие кусочки, лучше так все и оставить, чем пытаться собрать осколки. Я в том смысле, что… с чего начинать-то?

– Я понял общую картину, – сказал Мокриц. Ты врешь, господин Грош. Чего-то недоговариваешь. Умалчиваешь о чем-то важном, да? Ложь для меня целое искусство, господин Грош, а ты лишь небесталанный любитель.

Грош, не ведая об этой внутренней тираде, выдавил улыбку.

– Но проблема в том… как тебя зовут, господин Грош? – спросил Мокриц.

– Толливер, сэр.

– Замечательное имя… проблема в том, Толливер, что картина, которую ты обрисовал, лишь – развивая выбранную метафору – миниатюра, тогда как это все, – Мокриц взмахнул рукой, обозначив жестом здание и его содержимое, – монументальный триптих, живописующий исторические сюжеты, сотворение мира и низвержение богов. К нему также прилагаются соборная потолочная фреска, изображающаяй великолепие тверди небесной, и эскиз барышни с непонятной улыбкой в придачу! Толливер, сдается мне, ты недостаточно откровенен со мной.

– Прошу меня извинить, сэр, – ответил Грош, поглядывая на него с каким-то нервным вызовом.

– Я бы мог тебя и уволить, – сказал Мокриц, понимая, что делать этого не следует.

– Могли бы, сэр, отчего бы и не мочь, – ответил Грош тихо и неторопливо. – Но кроме нас с вами да мальчонки никого здесь нет. А вы ничегошеньки не знаете о Почтамте, сэр. И вы ничегошеньки не знаете об Уставе. Кроме меня никто не знает, что и как нужно делать. Вам и пяти минут одному не продержаться, сэр. Вы бы даже о чернильницах не позаботились, а их нужно каждый день наполнять!

– Чернильницы? Наполнять чернильницы? – переспросил Мокриц. – Это же развалины, здесь полно… полно… мертвой бумаги! У нас нет клиентов!

– Чернильницы всегда должны быть наполнены, сэр. Так сказано в Уставе Почтамта. Устав – прежде всего, сэр, – сообщил Грош решительно.

9
{"b":"542621","o":1}