Он пережил маму почти на тридцать лет, но после инсульта лежал дома четыре года в затуманенном сознании. Когда умер, соседи говорили: «Слава богу, отмучился», а Марианна все никак не могла привыкнуть к тому, что папы нет, – как будто вспоминала об этом заново каждое утро.

Марианна открывает меню и читает описания блюд. Она плохо знает французский, и чтение требует от нее усилий. Хорошо бы от нее никто и ничего не требовал хотя бы раз в год – тем более усилий! Она раздраженно откладывает меню в сторону, и мужчина за соседним столиком делает то же самое. Глаза их встречаются.

Мужчина за соседним столиком действительно присутствует, но в герои никак не годится. У него смятое, как черновик, лицо и неприятно яркие губы. К тому же он вовсе не спешит встречаться глазами с Марианной и с куда большим интересом разглядывает официанток. Странно, что на официантках после этих взглядов сохраняется одежда.

Претензии к меню тоже, к сожалению, реальны. В родном городе Марианна редко ходит по ресторанам – разве что с Альвой, единственной своей подругой. Обе любят ворчать, читая меню: нет, чтобы ясно сказать «говядина» или «семга», изобретают какие-то «подушки из трав», «фантазии», «дуэты»… Альва (она умеет отстаивать права потребителя) зовет официанта, требует объяснений, и он отвечает:

– Это, получается, говядина, она идет с овощами.

Или:

– Это, получается, свинина, она идет вместе с рисом.

«Идет» – любимый словесный паразит в сфере обслуживания. Его не прыскают дихлофосом, а, напротив, всячески лелеют, как дорогостоящего паука. Марианна представляет себе кровавый говяжий бок, идущий по пыльной дороге в жаркий день (рядом плетутся овощи). И заказывает неизбежную пиццу (она тоже «идет» – в компании с бесплатным молочным коктейлем, а вот это приятная новость! Жаль, что происходит не прямо сейчас).

Тем не менее Марианна видит кое-что общее у себя и неведомых ей составителей меню. Им тоже нужно успеть рассказать как можно больше посредством как можно меньшего количества слов. И слова эти должны быть изысканными и мелодрамчатыми, иначе публика не поймет, а посетители не закажут десерт.

Марианна наугад выбирает закуску, надеясь, что она окажется не слишком сырой, а еще все-таки заказывает луковый суп, потому что давно не верит своим надеждам. И на десерт – крем-карамель.

Мужчина за соседним столиком пьет из стакана бурую жидкость. Шея у него обмотана шарфом, как бинтом, сам смуглый, рябоватые щеки – в дырочку, как потолок салона в старой папиной «Волге».

Жаль, что здесь нет Альвы, подругиной уверенности обычно хватает на двоих. Альва преподает музыкальную литературу и не стесняется кричать в театре «Браво!» или аплодировать, пока весь зал еще только соображает, в голосе певец сегодня или нет.

Аплодируя, Альва кричит в ухо Марианне:

– Нижних нот у тенора, конечно, нет, зато берет эмоциями!

Или:

– Сопрано совсем немощная, но посмотри, какое точное попадание в образ!

Альва всегда находит, за что похвалить исполнителя. Она тоже не замужем, как и Марианна, но в прошлом у нее были романы, да и сейчас могут быть, если пожелает. Альва носит блузки с глубоким декольте, и груди у нее так притиснуты одна к другой, что получается галочка – как чайка на детском рисунке.

Марианна особенно полюбила Альву, после того как впервые побывала у нее дома, – оказалось, что подруга за всю жизнь не выбросила ни единой театральной программки. И на каждой указаны дата и ФИО человека, с которым Альва смотрела спектакль.

Вчера в родном театре давали «Травиату». Когда началось второе действие, самолет Марианны коснулся земли, и пассажиры аплодировали пилотам так же бурно, как зрители в театре – новому басу, который только-только ввелся на роль Жермона.

Русский пограничник, проверяя паспорт Марианны, сказал:

– С днем рождения!

– Он завтра, – поправила, вместо того чтобы поблагодарить. Слишком серьезно относилась к этой дате, двадцать какому-то октября.

Пограничник признался:

– У меня тоже завтра день рождения. Только год другой.

Щеки у него были румяные, на подбородке, как подснежник, пробивался прыщик. Конечно, он родился в другой год, даже календарь того года еще, наверное, не выцвел…

Принесли закуску – тарелка похожа на шляпу, на дне лежит что-то коричневое, посыпанное зернышками. Скорее всего, паштет, хотя кто знает.

– Это очень вкусно, – сказал мужчина за соседним столиком. – Пробуйте, не бойтесь!

– Я и не боюсь, – ответила Марианна.

Вилочкой подцепила коричневое и не глядя сунула в рот.

Марианна и незнакомец пьют шампанское, сдвинув столики, – они влюблены друг в друга и готовы умереть за свою любовь. Быстро пустеет бистро, пары одна за другой выходят на улицу. Только Марианна и ее любимый – Эмиль? – никуда не спешат. Открываются двери, и в бистро врывается разъяренная толпа головорезов во главе с Жераром (лирико-драматический баритон). Это уличная банда, с которой в прошлом был связан Эмиль. Юноша давно оставил позади мир алчности и порока, но прошлое всегда напоминает о себе. Преступники окружают влюбленных, Эмиль пытается прикрыть Марианну своим телом.

Между прочим, на вкус не так и плохо, но лучше не вдаваться в подробности, что это она такое съела. Почки? Мозги? Зобная железа теленка? Мужчина и не думал придвигать столики или заказывать шампанское – он все так же сидит на своем месте и тянет бурый напиток из стакана, скорей бы он у него закончился. Когда Марианна съела закуску, чем бы она ни была, Эмиль позволил себе ухмыльнуться.

И в зал никто не врывался – добавилась лишь парочка смущенных туристов. Они долго топтались при входе, пока официант не обратил наконец на них внимание и не усадил за самый плохой столик – у туалета. Туристы счастливы, оглядываются по сторонам и держат друг друга за руки, как будто намазанные клеем.

В театральных программках, в отличие от реальной жизни, нет ни капли вранья. Все и вся называются по имени – герои, чувства, поступки. Зависть, ревность, похоть, жажда мести – на сцене нет места притворству, никто и не думал играть. Жизнь с ее кривляньями и ложью могла бы взять у оперы пару уроков по части искренности и правдоподобия.

Если сказано «прошлое всегда напоминает о себе», значит, так оно и есть на самом деле.

Марианна не сразу привыкла к новой работе, к тому же ей пришлось еще и получать высшее образование – папа настаивал хотя бы на заочном. В театре начинала секретарем, потом уже с дипломом теоретика музыки (издевательское в ее-то случае определение) перешла в литотдел, где сидели две опытные пожилые сотрудницы, такие корни пустили – не вырвешь! Только если вместе с землей. Марианна и не пыталась никого «выпалывать». Она робкая, скучная – таких в коллективе со временем начинают ценить. Была на подхвате, делала все, что скажут, а потом одна старая дама умерла (гроб выносили из театра, большая честь), вторая начала болеть… Постепенно Марианна стала работать за весь отдел, и хотя заведующая оставалась прежней, это была просто уступка возрасту и дань прожитой в стенах театра жизни. В конце концов и эта дама, конечно, упокоилась – гроб снова стоял в фойе театра, было много лилий, покойница предпочитала именно эти цветы. Марианна тоже положила в гроб лилии – рыжие, с веснушками. Она не сомневалась, что станет начальницей отдела, – с годами в ней развилось какое-то странное тщеславие, саму ее удивлявшее: как если бы вдруг у нее выросла третья рука или нога. Это чувство было таким сильным и самостоятельным, что Марианна побаивалась его, как строгого начальника. Приходилось сдерживать раздражение, прятать возмущение, вообще вести себя не так, как раньше. Прежняя, невзрачная и робкая Марианна тоже никуда не делась, но из нее, как из скорлупы, готова была вылупиться новая – такую попробуйте не заметить! Порой она уже высовывала голову, как черепаха, но тут же прятала обратно, и перевоплощение откладывалось. Марианне не нравились эти перемены, но они, к сожалению, были неотменимы, как старение.