Он зашел в комнату, где спал Томас. Присел на кровать, глядя, как грудь его сына – такая маленькая и хрупкая – вздымается и опадает. Он пригладил ему влажной ладонью торчащий вихор, уткнулся носом в шею сына и вдохнул. Томас даже не пошевелился, и Джо подавил желание разбудить его и спросить, хороший ли он отец. Он лег на кровать лицом к лицу сына и на мгновенье провалился в дремоту, ему даже привиделся сон, в котором по забору носился кролик, хотя Джо никак не мог рассмотреть, от кого он спасается. Потом кролик пропал, и вот Джо уже снова смотрит на спящего сына широко раскрытыми глазами.

На следующее утро они с Томасом поехали в церковь Святого Сердца и стояли в очереди из восьмисот остальных прихожан. Отец Раттл макал большой палец в чашу для причастия, наполненную мокрой золой, и рисовал им на лбу кресты.

За церковью собралось меньше народа, чем бывало по воскресеньям, и все казались несколько взбудораженными. У отца Раттла были толстые пальцы, и кресты у всех на лбах получились толстые и сочились на жаре черной жижей.

Вернувшись к Диону, Джо умылся, зашел в кухню. Дион с Томасом сидели за столом и ели кукурузные хлопья.

Джо присел на корточки рядом с сыном:

– Я отлучусь на пару часов.

Томас холодно поглядел на него – взгляд Грасиэлы.

– На пару? Или на пять?

Джо ощутил, что его улыбка становится виноватой.

– Веди себя хорошо с Дионом.

Томас кивнул, изображая серьезность.

– И не налегай на сахар. Впереди еще кондитерская.

– Кондитерская? – невинно захлопал глазами Дион. – Какая кондитерская?

– Томас? – Джо посмотрел сыну в глаза.

– Я не буду налегать на сладкое, – кивнул Томас.

Джо хлопнул его по плечу:

– Скоро вернусь.

Дион заговорил с набитым хлопьями ртом:

– Откуда ты знаешь, что я собирался везти его в кондитерскую?

– Сегодня среда, – сказал Джо. – Разве не сегодня пекут твой любимый кекс?

– Это не кекс, ты, невежда. Это torta al cappuccino. – Он отложил ложку и поднял палец, чтобы подчеркнуть важность своих слов. – Пористый бисквит, пропитанный капучино, прослоенный рикоттой и покрытый взбитыми сливками. И его, между прочим, пекут не каждую среду, из-за этой проклятой войны. Они делают его только раз в месяц. И как раз сегодня.

– Ясно, главное, не закармливай им мальчика. У него ирландский желудок.

– Я думал, что я кубинец.

– Ты дворняжка-полукровка, – заверил его Джо.

– Для начала я привью дворняжке вкус к сфольятелле[16], а там посмотрим. – Дион указал на Томаса ложкой. – Сыграем в баскетбол, чтобы нагулять аппетит?

– Здорово! – просиял Томас.

Джо поцеловал сына в лоб на прощанье и вышел.

Как и было условлено заранее, телохранители Диона остались на месте, когда Джо въехал в негритянский район Айбор-сити. Любой, увидев, как две машины с белыми головорезами катят на юг по Одиннадцатой улице, решит, что перемирие нарушено, и всех их тут же перестреляют. Потому последние два квартала Джо проехал один.

По дороге он все больше и больше злился на то, как они обошлись с Монтусом. Наверное, потому, что ему искренне нравился этот человек. Или же просто потому, что чувствовал сходство с каждым, кто живет с удавкой на шее. В задачу Джо входило убедить Монтуса выйти на открытое место и умереть, хотя свой последний день Джо отчаянно старался отсрочить. Да и в чем преступление Монтуса? Он защищался от людей, явившихся в его район, чтобы его же и убить.

Джо не был ярым поборником моральных устоев, но был в состоянии определить явное зло. И то, что делали с Монтусом, подпадало именно под эту категорию.

Монтус Дикс с семьей жил над своим бильярдным клубом на Пятой улице. Четырехэтажный дом растянулся на весь квартал. Монтус со своим выводком – девять детей, три жены и команда телохранителей – занимал три верхних этажа, где места было столько, что тесно никому не казалось. Там было так много места и так мало света, что можно было и заблудиться: Монтус обожал плотные темные портьеры, в основном красные и коричневые, которыми были закрыты все окна.

Джо подъехал к бильярдному клубу, где у тротуара перед входом было свободное для парковки место, а человек Монтуса уносил плетеное кресло, которое там поставил, чтобы стеречь его для Джо, хотя Джо представить себе не мог, чтобы в Тампе нашелся дурак, который решил бы поставить машину перед домом Монтуса. Или даже где-нибудь рядом с тем местом, где Монтус ставит свою машину – канареечно-желтый «Паккард-Делюкс» тридцать первого года выпуска, размером с небольшую яхту, огромный, способный вместить всех его девятерых детей, но наверняка без трех жен, которые здорово раздобрели и, если верить слухам, терпеть не могли друг друга. Джо проехал мимо «паккарда», увидел отражение своей машины в сверкающих колпаках.

Человек Монтуса, все еще державший в руках плетеное кресло, махнул Джо, указывая место парковки. Если большинство негров появлялось в злачных местах в самых ярких костюмах, двухцветных ботинках и шляпах с широкими полями, то люди Монтуса на протяжении десяти лет одевались одинаково: черные костюмы с иголочки и крахмальные белые рубашки, одна пуговка расстегнута, но только одна, никаких галстуков, черные ботинки сверкают, как только что вынутые из автомата для чистки обуви, установленного перед входом в бильярдную, – в этот самый момент двое парней Монтуса как раз сидели перед ним, наводя на свои ботинки зеркальный блеск.

Джо медленно вышел из машины, сознавая, что все глаза устремлены на него, и не только тех, кто был перед домом, но и тех, кто смотрел ему в спину. Глаза, которые говорили: «Ты не наш, лучше и не пытайся». Некоторые, само собой, смотрели так, потому что он был белый в черном районе. Однако в Айборе любое проявление расизма считалось дурным вкусом. Здесь бок о бок жили потомки испанцев, кубинцы, итальянцы, те же цветные. Жена Джо была кубинкой, ее отец был потомок испанцев, а предки матери были рабами, вывезенными из Африки. В сыне Джо смешалась ирландская, испанская и африканская кровь. Потому у Джо не было проблем с цветными, однако он первый раз за многие годы, выходя из машины, явственно осознал, что последнее белое лицо видел несколько кварталов назад.

Не было никакой гарантии, что сейчас люди Монтуса не выхватят автоматы и не снесут ему башку, оставив на тротуаре дергающееся тело. Монтус и Фредди Диджакомо находятся в состоянии войны, а это означает, что все черные кланы в Тампе в состоянии войны с белыми.

Человек Монтуса поставил стул у кирпичной стены рядом с чистилкой обуви и подошел к Джо, чтобы обыскать его.

Закончив, он бросил быстрый взгляд на ширинку Джо:

– Придется ощупать ваши штаны. Слышал, что про вас говорят.

Однажды в Пальметто Джо протащил «дерринджер» под носом у братьев Джон. Сунул пистолет в штаны, под мошонку, и через десять минут уже целился через стол в их босса.

– Щупай, только побыстрее, – кивнул Джо.

– Смотри только, чтобы там не выросло ничего.

Джо показалось, он заметил усмешку на лице одного из охранников, сидевших возле чистилки обуви, а когда его напарник провел по бедрам Джо, сунул руку между ног и ощупал мошонку со всех сторон, тот и вовсе отвернулся, сморщившись от смеха.

– Готово. – Охранник отступил. – Видишь, я быстро. И у тебя не вырос.

– Может, он у меня всегда такой.

– Тогда, наверное, Бог был пьян в тот день, когда тебя делал. Сочувствую.

Джо поправил пиджак, расправил галстук.

– Где он?

– Поднимайся по лестнице. Там сразу увидишь.

Джо вошел в дом. Справа была дверь в бильярдный клуб. Он чувствовал доносившийся оттуда запах сигарет и слышал грохот шаров, это в половину девятого утра – место было легендарное, славилось устраиваемыми здесь марафонами, в ходе которых проигрывали и приобретали состояния. Джо в одиночестве пошел по лестнице. Наверху красная стальная дверь была широко распахнута, за ней почти пустая комната с темным полом, вторившим по цвету стенам. Окна закрывали бархатные бордовые шторы такого темного оттенка, что казались почти черными. Между двумя окнами в глубине комнаты стоял сосновый гардероб, выкрашенный в защитный армейский цвет.