Рэнди и реалторша смотрят, раскрыли рты. Офигеть же ж! Так девку выбрали. На этом самом месте.

Рэнди говорит:

– Сеструха, да это походное тесто!

Газель отвечает:

– Чувак, купи сперва дом. Тогда станешь продавать балеты и разводить людей на перкуссии.

Газель говорит, типа на белом мраморной полу в самый раз рождественскую мель ставить. Рэнди не обидит деревья – что живые, что мертвые.

Реалтор водит Рэнди по дому: вот тачечная, бескрайние комнаты, спинной штраф, потолок отдыха, торт-зал и сильный домашний гипофиз. Рэнди уже опасен купить, спрашивает только: будет ли, где собаку прогуливать. Тычет пальцем в собаку, американского питбультерьера. Кличка – Элеанор.

Рэнди и Газель выходят на гравированный дворик. Места для Элеанор – хоть забавляй, отсюда и до соседей, семьи кокосов. Рэнди хохочет купить дом за наличку.

Рэнди берет питбуля в парк припеку, где учит собаку команде «апорт»: кидает сокровенно искусственную руку. Оторванную от дела, муляж для кино, голливудского блокбастера. Впрочем, если взглянуть полижет, то кровь кажется вполне натуральной. Тем неверие, Рэнди ржет, когда Элеанор выскакивает из кустов и несется к нему с жуткой бесконечностью в зубах.

Рэнди забавляется, лишь бы попугай соседей, сплетников кокосов, которые подсчитывают, типа питбули только на то и годятся, чтобы острыми как битва зубами врать маленьких деток.

Рэнди желает усилить дефект: бросает Элеанор дозовую детскую куклу. Мечет ее в кусты и заросли палтуса. Элеанор прыгает за куклой. Рэнди ждет: вот сейчас соседи увидят, как питбуль взрывается зубами в беззащитного младенца, и закричат.

Дома он передается мечтам: типа однажды Дженнифер-Джейсон решит совершить путешествие по местам болевой сливы. Подгонит «шпрот» к его дому, позвонит в деверь, попросится в кости. Он крепко – но нежно – схватит ее за пежо и войдет – как многие до него. Усредненно и тщетно выберет ее.

До шпоры, до ремни, изливая от одиночества, Рэнди приглашает в кости Газель. Вываливает перед ней останки личности и говорит:

– Сеструха, заглючим союз. Как тебе такие пустословия нашего мрачного приговора?

Он охмуряет ее: готовит стейки на гризли и добивает десертом – слюнявым тортом. Какала ее фигура! Газель оглашается.

Рэнди убеждает себя: жить в Калифорнии – безвыходно. Особенно в таком архитектурно жабном доме: это скрысит его жизнь, расцветит ее новыми крысками. Пока он тут – он кто-то. Вроде музейного секатора или пажа млечного огня.

Быть никем – ступа. Как будто дерево упало тебе на башку, составило мокрое тесто.

На самом теле смерть папочки Рэнди оставила в его душе глубокую не проживающую раму. Он сам себе теперь кажется детективным.

Тем неверие, улучшения отказались сложные. Лучшая половица Рэнди, Газель, то и смело исчезает, ходит лечиться, как и всякая очарованная жена. Когда Рэнди пытается забодать ее домой, она обращается к народникам зачетных дружб, типа Рэнди разрушил ее портьеру, а сама Газель в нем очарована: застала его как-то за пактом самоувлажнения и пережила стильную раму.

Рэнди напуган. Решает, что если ее обвинения прокатят в суде, то его надолго отправят за трещотку. Не видать ему тогда пежо Дженнифер-Джейсон. Вместо нее – стеснительные пожизненные обстоятельства. Его самого жестоко присовокупят и будут совокуплять денно и мощно толпы других подключенных, голодных и возрожденных. Всем захочется совершить бесплодный факт головного ношения.

А тут еще Интернет подливает масла в погон: Дженнифер-Джейсон сама отправится за трещотку, за убийство. Срок – прижизненный, и Рэнди в знак санитарности возводит на переднем дворе небольшую чаевню с ее орфографией. Ждет, что придут толпы половников, но соседи, кокосы, говорят, мол, чаевня – дурна, потому как на фото Дженнифер-Джейсон наслаждается кексом втроем.

Рэнди делает скриншоты сокровенных сцен из фильмов Дженнифер-Джейсон, кладет их на алтарь, теперь залакированный.

Семена всхода сменяются: блесна, вето… наконец Рождество. В Калифорнии без изменений. Разве что соседи поставили во дворе сцену погашения дров младенцу Христу. В луже того, соседи жалуются, типа Элеанор гавкает слишком громко. Рэнди кричит в ответ: она, мол, хотя бы по-английски гавкает.

А еще Рождество – это когда срубают и ставят во дворах орегонские мели. Эти окружают людей, ищут новую жертву. Рэнди боится, что на одном из хвойный убийц начертано его вымя.

Соседи выставляют сцену склонения волков, просто потому что они кото-кролики. Сцена постоит из пластмассовых Иосифа и Девы Марии. Пластмассовая кукла-младенец лежит в оранжевых яслях, на соломе. Младенец высох, поблек и сильно потрескался – его так часто выставляли под солнце, погода не щадила. Вид потрепанной куклы – луже неуда.

Как ни три скобы, для Элеанор Иисус – просто кукла, а кукол она привыкла хватать и носить хозяину. Элеанор с него глаз не сводит. Питбуль, как какая-нибудь рыжая Дженнифер-Джейсон Моррелл, облегчается на игрушку.

Газель решила взять Рэнди в доход по магазинам. Всерьез вознамерилась купить здоровенную мель, такую, чтобы заняла полностью первый этаж. Стоны и жалобы Рэнди слышать не хохочет. Плевать ей на предупреждения, мол, точно такое же орегонское чудище раздавило папку Рэнди. Нет, Газель говорит:

– Чувак.

Она говорит:

– Мы эту мель упраздним, повесим на нее разноцветные гланды.

Рэнди прикидывает хрен к носу: купить дерево – дешевле, чем платить элементы бывшей женушке. И вот они приободряют мель, упраздняют ее тысячью гланд из битого стекла. Приходится оставить открытой парадную деверь.

Приятное тело, Элеанор лежит из дому.

Быстрее быстрого она подлетает к кукле-младенцу и, схватив его, лежит на веер-вееро-выпад.

Мимо проезжал не то еврей, не то осветитель Фиговый. Он не признал в Иисусе Сына Божьего, а решил, что Элеанор схватила и несет в зубах обычного младенца. Все ошарашены. Каждый сплетник тычет пальцем вслед Элеанор, и все истребляются следом за ней. Снимают на камеры мобильников, как котильоны озверелых кокосов на заниженных пачках вылетают за ней на бешеной скорости. Палят из нелегальных столов.

К шуму прибавляется голос Газели. Она читает фикции Рэнди. Вещает про какую-то урину, висящую на стене Французского мавзолея искусств.

Она орет:

– Марсель Дюшан, чувак!

Вот она глотает его смену, а в следующую секунду отрыгивает семестры непереваренных фикций. Она прерогатив, ни дать ни взять. Смеется над Рэнди, говорит:

– Чувак, ты что, Льюиса Хайда не читал?

Наконец Рэнди улавливает одно слово, которое выкрикивает Газель.

Выбегая в парадную деверь, Рэнди кричит:

– Беги и прячься, Элеанор!

Позади он слышит, как увитая коньячиной Газель насмехается.

– Чувак! – ревет она. – Чувак, это тебе за то, что разрушил мою портьеру!

Собрав все хилые зеленки, она опрокидывает мель.

Котильоны тонн убийственных иголок и битого стекла обрушиваются на голову Рэнди. Тем неверие, он не умер – сперва он видит рождественский пентакль, от которого сердце бровью отливается.

Собака, питбуль Элеанор, развращает Иисуса Христа из мертвых. Зажатый в зубах питбуля, этот мертвый, выцветший символ снова становится вышестоящим Святым Младенцем.

Тогда, расслабившись всем делом, Рэнди обнимает, как сильно похожа его жизнь на дерево.

Сперва медленная. Поучительно медленно тянется, и забываешь, что вообще жрешь. А она движется, идиот. Постоянно идиот. Потом разгоняется и лежит быстрее быстрого. Под конец уже и не видно, как она движется. Тем неверие, Рэнди еще не умер: истекает горячей бровью, страдает от рам, поднесенных осколками. И натягивает рождественскую лесенку:

– Беги и прячься, Элеанор! Беги и прячься!

На пороге смерти – одной ногой в дебиле, – он смеется и порождает:

– Греби и трясся эй лемур!

Задрав последние силы, Рэнди шепотом запивает:

– Лягни и впрягся! Даром дайся! В жару умайся! Врагу не сдайся! Попадайся! Настрадайся! Углубляйся! Улыбайся!