– Стоп, стоп! – чуть не силой остановил он старушку. – Давай угомонись и ложись немедленно отдыхать! В твоём возрасте и состоянии нужен только покой. А ты вон как разбегалась! Ещё помрёшь раньше времени.

– А кашу?..

– Да что я сам кашу не сварю! Ложись!.. Сейчас чая мятного заварю, тебе надо успокоиться, восстановиться за ночь и к утру как огурчик быть.

– С самого утра?

– Ещё раньше, на рассвете. Нельзя, чтобы меня какой случайный грибник заметил. Потом не отбрешемся с тобой…

И Александр заварил чай и напоил Прасковью как следует. Потом наварил каши и сам наелся от пуза. Но, вернувшись к старушке, заметил, что она не спит, и присел рядом для разговора.

– Думал, ты уже давно похрапываешь.

– Не могу уснуть, мысли разные в голову лезут… И дурно мне… Вдруг и точно сейчас помру?..

– Ты бросай эти пораженческие разговоры! – рассердился Кох. – Столько прожила, сражалась, мечтала и верила, а накануне омоложения – в кусты?

– Ну, верить-то я начала только пару дней всего, – бледных губ Прасковьи коснулась слабая улыбка. – А вот умереть и в самом деле могу… Чувствую, что близок мой последний час… устала…

– Вот уж заладила! Чуть ли не стихами траурными заговорила! – уже не на шутку разозлился мальчонка. – Устала она! А обо мне ты подумала?! Если что с тобой случится, то и мне смерть. Не выживу я в этом мире без тебя. Или поймают и убьют, или в сумасшедшем доме свою новую жизнь закончу. Ты пойми, всё сейчас на тебе держится! И я, и всё будущее человечества. Можно сказать, что на тебя все будущие поколения стариков смотрят. Смотрят и верят, что именно ты станешь моим светочем, моим провидением, оказавшим мне помощь в самую трудную минуту…

Он ещё минут пять пел дифирамбы улыбающейся старушке, восхвалял её мудрость, мужество и отвагу, хвалил сообразительность и завидную проницательность. Убеждал в полной незаменимости. При этом бормотал всё тише и тише, пока совсем не умолк, убедившись, что Прасковья Григорьевна спит. Только потом вытер пот со лба и на цыпочках прокрался в свою спальню. И, уже укладываясь на мягкую перину, шептал с облегчением себе под нос:

– Что бы некоторые критиканы ни говорили, а массированное внушение действует. Если человека заставить поверить в свою незаменимость, он реально омолаживается. Жаль, не все это понимают… Надолго ли хватит, – это другой вопрос, зато в любом случае напарница сутки протянуть должна… Да и я хорош: взбодрил составленной смесью, а про откат забыл. Сам без году неделя, как омолодился, а старческие проблемы уже совсем из головы вылетели…

Увы, к утру оптимистические прогнозы Александра Свиридовича не оправдались. Хозяйка дома проснулась, но вот встать с кровати так и не смогла. Наблюдался полный упадок сил, и даже речь стала невнятной.

– Ну вот, Сашенька, наверное, и всё… Прости, что не дотянула…

А тот метался по дому, стараясь сделать всё, чтобы взбодрить, вырвать напарницу из леденящих лап смерти. И ноги прогрел грелкой, и старческое тело в нужных местах массажировал, поощряя кровоток, и отвар нужный вливал по чайной ложечке. Ну и приговаривал по ходу дела:

– Тот бодрящий отвар, что ты вчера пила, дать сейчас не могу, ты уж не обессудь. Потому что после него ты только час и протянешь. Поэтому его ты будешь пить, когда я с дарканой вернусь и всё к омоложению приготовлю. Поняла?

– Ты сам?.. Без меня в лес? – не на шутку обеспокоилась хозяйка дома. – Не спеши, я сейчас… соберусь только с духом…

– Лежи, лежи! Была бы уверенность, что дойдёшь, уже бы вышли. Сразу на месте всё и решили бы… М-да! – и решительно потёр ладошками. – Но у нас ещё один резерв остался, о котором можно не просто писать, а докторские диссертации защищать. Хотя он и не всегда честным покажется в моральном плане… Ты готова?

– К чему?..

– Я тебя сейчас ругать начну и совестить на разные лады, но особым способом. После такой взбучки умирающие люди часа на три в мир живых возвращались. А то и на все пять часов.

– Да я уже ко всему готова и ничего не боюсь, – печально улыбнулась старушка.

– Отлично! Тогда скажи, как тебя в детстве коротко и ласково называли?

Козырева почти не думала.

– Матушка всегда полным ласкательным именем Прасковьюшка называла. Даже когда очень зла была. Папа… тот проще ко мне обращался: Праня. Ну а брат старший, тот меня Кевой дразнил…

– Кева? А это слово как к тебе причастно?

– Ну, я маленькая была, имя своё официальное – Параскева – не выговаривала, только Ке-ва и слышалось… Вот в семье порой и…

– Ладно! Кева так Кева! Но теперь держись!..

И начал, брызгая слюной на лицо опешившей старушки, ругаться на неё. Причём старался это делать от трёх лиц по очереди. То словами материнскими да ласковыми попеняет, то отцовскими – грубыми да лаконичными. А то от имени старшего брата ехидством да несправедливостью обольёт.

Минут десять изгалялся, пока не рассмотрел мокрые дорожки от слёз на старческих щеках и даже им обрадовался.

– Плачешь? Ха-ха! Значит, пробило тебя как следует! Получше горчичников помогает!

– При чём тут горчичники? – вполне нормальным голосом попыталась отвечать Прасковья. Но, прислушавшись к себе, удивлённо хмыкнула: – Ведь и в самом деле полегчало! Я даже встать могу…

– Не вздумай! – чуть не лёг на неё Александр. – Не смей вставать, силы экономь. Они нам через два часа понадобятся, когда я с дарканой вернусь.

Потом ещё и клятву взял, что до его прихода Григорьевна не посмеет встать, и только после этого стал суматошно собираться. Корзину взял, широкую да плоскую, рюкзачок на себя самый маленький подогнал да в него пару бутербродов сунул. А вот с пистолетом пришлось повозиться. Всё-таки великовато было оружие для ребёнка, несмотря на свою компактность и общие малые размеры. Пришлось к поясу очень сложно привязывать, а потом ещё и длинной рубахой навыпуск прикрывать. Несколько несуразно получилось, но иначе – никак!

Попрощавшись с Прасковьей и даже чмокнув её в щёку, выскочил из дому. Правильнее сказать, выскользнул из него, как малолетний воришка. Потому что по сторонам посматривал в оба да к звукам прислушивался, как доберман на прогулке. На небо пасмурное, предгрозовое тоже косился, радуясь, что в такую погоду грибники за добычей не попрутся. В лесу бежать сломя голову не бросился, а старался по возможности обходить хорошо протоптанные тропинки и с особой осторожностью пересекать волоки. Чисто для отвода глаз и от жадности сорвал пяток внушительных подберёзовиков и положил в корзинку. Вроде лёгкие, идти не мешают.

Как бы близко Заячий яр ни находился, а пока к нему добрался, пока отыскал в лесной дубраве, примерно час и прошёл.

Но и сразу вниз не ринулся, проверять свою захоронку. Посидел вначале на обрыве, прислушался и потом в самом удобном месте скользнул вниз. Но вновь ощутив в руках тяжесть переданной ему по наследству пластины, почувствовал, как напряжение последних дней спадает, накатывает на сознание волна уверенности и весёлой бесшабашности.

Он уложил даркану на дно корзинки, прикрыл тряпочкой и грибами и с удвоенным энтузиазмом стал выбираться из яра. А вот когда оставалось метра два до края, то его детский организм чуть не парализовало от страха. Из леса послышались мужские голоса! Несколько мужчин, переругиваясь между собой, приближались непосредственно к яру.

Паника помешала выбрать самый лучший вариант действий. Бросить корзину вниз? Легко заметят. Закопать? Не успеет. Карабкаться дальше, а потом бежать? Наверняка заметят и враз догонят. Просто вылезти и притвориться грибником, бродящим рядом с родителями? Только и оставалось…

Покрасневший от натуги, запыхавшийся Кох выбрался наверх аккурат с появлением четвёрки мужчин. Дальше неприятности последовали одна за одной. У идущего впереди худощавого, подтянутого мужчины лет сорока академик сразу рассмотрел устройство. То самое! Его личное изобретение, которое он отдал Вере Павловне для выхода на самого себя!