Банк располагался на участке, находящемся под особым контролем полиции, поэтому каждые сорок минут патрульный констебль проходил мимо здания и, имея на то специальное указание, заглядывал в окно и обменивался определенными знаками с ночным охранником. Не дождавшись появления Моллинга, полицейский не имел права двигаться дальше.

Поздно вечером 17 октября констебль Бернетт, как обычно, остановился у широкого смотрового окна и заглянул внутрь. Первое, на что он обратил внимание, – лампа над дверью в бронированную комнату не горела. Ночного охранника видно не было, поэтому офицер, заподозрив неладное, не стал его дожидаться, как он поступил бы в обычной ситуации, а бросился от окна к двери в банк, которая оказалась приоткрытой, что взволновало его еще больше. Толкнув дверь, он вошел внутрь и позвал Моллинга по имени.

Ответа не последовало.

Воздух внутри помещения пропитывал легкий сладковатый запах, источник которого полицейский не мог определить. Рабочие кабинеты были пусты, поэтому он направился в кабинет управляющего, где горел свет. На полу он увидел лежащего человека, руки которого сковывали наручники, а колени и лодыжки туго стягивали две веревки. Это был ночной охранник.

Теперь стал понятен и источник странного удушливого запаха. Над головой лежащего мужчины на проволоке, прикрепленной крюком к специальной рейке для картин, висела старая жестянка, дно которой было пробито таким образом, чтобы из отверстия на толстую ватную подушечку, закрывающую лицо Моллинга, текла струйка какой-то быстро испаряющейся жидкости.

Бернетт, который в свое время был ранен на войне, сразу узнал запах хлороформа, поэтому он выволок бесчувственного охранника во внешнее помещение, снял вату с его лица, а потом, оставив Моллинга лишь на короткое время, необходимое, чтобы позвонить в полицейский участок, стал пытаться привести его в чувство.

Полицейские силы оказались на месте происшествия уже через несколько минут. С ними прибыл и дивизионный врач, который случайно находился в участке, когда поступил тревожный вызов. Все попытки вернуть к жизни несчастного охранника остались безрезультатными.

– Вероятно, он уже был мертв, когда его обнаружили, – постановил полицейский врач. – Что это за царапины у него на правой ладони – загадка.

Он разжал стиснутые в кулак пальцы трупа и показал штук пять-шесть маленьких царапин, судя по всему свежих, поскольку на ладони у него было заметно размытое пятно крови.

Бернетта в срочном порядке отослали разбудить мистера Грина, управляющего, жившего на Ферлинг-авеню, на углу которой и располагалось здание, занимаемое банком. Эта улица представляла собой ряд полуотдельных вилл знакомого любому лондонцу вида. Когда полицейский офицер шел через небольшой сад к дому управляющего, он заметил, что сквозь щели между панелями дверей пробивается свет, и как только он постучал, на пороге появился мистер Лэмбтон Грин. Был он полностью одет и, что не ускользнуло от цепкого взгляда офицера, пребывал в очень взволнованном состоянии. Констебль Бернетт заприметил на стоявшем в прихожей стуле большой саквояж, дорожный плед и зонтик.

Маленький управляющий, с лицом бледным как сама смерть, выслушал рассказ Бернетта о его находке.

– Банк ограблен? Но это невозможно! – чуть ли не закричал он. – Боже мой! Это ужасно!

Мистер Грин был так близок к обмороку, что Бернетту даже пришлось помочь ему выйти на улицу.

– Я… Я собирался на выходные уехать из города, – путаясь в словах, начал рассказывать он, когда они вместе пошли к банку через темную улицу. – Понимаете ли… я вообще-то ухожу из банка. Я оставил записку директору с объяснением.

Одним словом, управляющий сразу же угодил в круг подозреваемых. Добравшись до своего кабинета, он выдвинул ящик письменного стола, заглянул внутрь и сник.

– Их нет, – промямлил он. – Я же оставил их здесь… Ключи… Вместе с запиской.

После этих слов он лишился чувств. Очнувшись уже в полицейской камере, несчастный в тот же день предстал перед полицейским судьей в сопровождении двух констеблей и, словно во сне, выслушал обвинение в убийстве Артура Моллинга и присвоении ста тысяч фунтов.

Утром, в первый день после предъявления обвинения Лэмбтону Грину, мистер Джон Г. Ридер без особой охоты, поскольку питал недоверие ко всем правительственным учреждениям, переместился из своего кабинета на Лоуэр-риджент-стрит в мрачноватую комнату на верхнем этаже здания, в котором располагался кабинет государственного прокурора. Согласился он на эту перемену лишь при одном условии: ему должна быть выделена отдельная прямая телефонная линия с его старым кабинетом. Он не требовал этого (мистер Ридер вообще никогда ничего не требовал), он лишь просил нервным и извиняющимся голосом.

Одной из заметных черт характера Джона Г. Ридера была определенная мечтательная беспомощность, которая заставляла людей жалеть его. Даже сам государственный прокурор пережил несколько волнительных минут сомнения относительно того, разумно ли он поступил, взяв этого слабого с виду мужчину средних лет на место инспектора Холфорда, грубоватого, но добродушного рубахи-парня, толкового, но, как говорится, себе на уме.

У мистера Ридера, которому едва перевалило за пятьдесят, было вытянутое лицо, песочные с проседью волосы и приглаженные бакенбарды, примечательные тем, что они отвлекали внимание от его больших оттопыренных ушей. На носу его, где-то посередине, сидело пенсне в железной оправе, но никто ни разу не видел, чтобы он через него смотрел: при разговоре он глядел поверх него, а когда читал, и вовсе снимал. Высокая фетровая шляпа с плоской тульей странным образом сочеталась и не сочеталась с наглухо застегнутым на узкой груди сюртуком. Он носил ботинки с квадратными носками, его широкий, купленный в магазине готового платья галстук, чем-то похожий на защищающий грудь панцирь, застегивался сзади на шее под чопорным гладстоновским воротничком. Самым изящным во всем внешнем виде мистера Ридера выглядел зонтик, скрученный так туго, что его можно было принять за трость необычной формы. И в солнце, и в дождь сей предмет висел у него на руке, но на людской памяти еще не было случая, чтобы он раскрывался.

Инспектор Холфорд (недавно повышенный до звания суперинтенданта полиции) встретил его в кабинете, чтобы передать дела и более осязаемые величины в виде старой мебели и папок с документами.

– Рад с вами познакомиться, мистер Ридер. Раньше я не имел удовольствия с вами встречаться, но много о вас слышал. Это ведь вы занимались делом Английского банка, верно?

Мистер Ридер буркнул что-то невразумительное насчет того, что имел такую честь, и тяжко вздохнул, словно давая понять, насколько неприятен ему этот крутой поворот судьбы, вырвавший его из безвестности рутинных занятий. Внимательный осмотр, которому мистер Холфорд подверг своего преемника, преисполнил его недобрых предчувствий.

– Как бы вам сказать, – неуверенно начал он, – это работа отличается от того, чем занимаетесь вы. Мне, правда, говорили, что вы один из самых информированных людей в Лондоне, поэтому, если это действительно так, сложностей у вас не возникнет. Хотя кабинет этот человек со стороны – я имею в виду, м-м-м, так сказать, частного сыщика – еще никогда не занимал. Понимаете, у нас в Скотленд-Ярде немного…

– Я понимаю, – пробормотал мистер Ридер и повесил свой аккуратный зонтик на крючок. – Это вполне естественно. На это место метил мистер Болонд. Его жена очень расстроена… Очень. Но у нее нет на то причин. Она – честолюбивая и активная женщина. У нее есть интересы в одном уэстэндском танцклубе, хотя туда, вполне вероятно, в скором времени может нагрянуть проверка…

Холфорд был изумлен. Об этом в Скотленд-Ярде еще только начинали перешептываться.

– Откуда, черт возьми, вам это известно?! – воскликнул он.

Мистер Ридер скромно улыбнулся, мол, невелика заслуга…

– Просто слушаю, что люди говорят, – извиняющимся тоном произнес он. – И еще… Я во всем вижу что-то неправильное. Это моя плохая черта… У меня разум преступника!