– Верим, верим, Сусик! – успокоил я ее, уклоняясь от кулака, а Шнайдер попросил назвать адрес, по которому она жила до выезда на Запад.

– В том-то и дело, что нету адреса. И дома нету, – плаксиво пригорюнилась Сусик.

– Почему? В Волгограде, кажется, войны нет еще?..

Сусик расправила плечи и шумно вздохнула:

– Что вы понимаете в жизни!.. Пигмеи!.. Дом был оформлен на моего племянника, а его жена-астролог прочитала по звездам, что дом надо как можно быстрее продать, а то он принесет несчастье. И продала прямо из Франции, с помощью подлеца-маклера. Так я оказалась на улице. Одна… Жаль-Вальжан с Клозеттой… Никого… Ничего… – Она поморщилась, щетинки на щеках зашевелились. – Поехала к племяннику во Францию – а у него жить негде. И визу мне не продлевают. И жена-астролог ненавидит… Ну, вы знаете: под каждой крышей свои мыши… и уши… Я и пошла в лагерь. Вернее, они сами меня отвезли, на проходной оставили и уехали… Вот такое роковое влечение обстоятельств. Как в греческой трагедии, где герой всегда погибает. Агамемнонс и Клитересса… Помните, он слепой, на арфе играет, а она – глухая, всех своих детей съела… Но я не ропщу, живу трудами своих рук…

Я объяснил Шнайдеру ситуацию. Он велел записать адрес проданного дома:

– И давно все это случилось?

Она подумала.

– Полгода назад. Вот когда в Москву Косе Харерас приезжал, помните?

– Нет, откуда?.. Что за Косе? – удивился Шнайдер.

– Она, наверно, имела в виду Хосе Каррераса. Она вообще часто путает имена и фамилии. Да и слова тоже.

– Это Альцгеймер в начальной стадии, – поставил диагноз Шнайдер.

– Или что-нибудь более раннее, – поддакнул я.

А Сусик уставилась своими большими бараньими глазами в окно. Засверкали слезы. Она молитвенно сложила пятерни, всхлипнула:

– Это был дом, где прошло мое невинное детство. И светлая юность. Но мой папа был столь наивен… Он даже не знал, что дедушка, умирая, оставил дом племяннику. А почему? А тот возил его в сад гулять… Вообще этот племянник Азиз – очень хитрый, с детства у всех деньги воровал и рояль на спор сжег… Настоящий тартар из тарталетки, как мой папа говорил… Вот и случилось. Лишилась божьего приюта. Даже адреса вспомнить не могу.

– Прискорбно. Учеба?

– Школа, простая никчемная советская средняя школа. Потом хотела учить поэзию или другие искусства. Но не прошла по конкурсу.

– Где это таким предметам учат? – усмехнулся Шнайдер.

– В университете, где же еще. Ну, может, еще в церкви где-нибудь… Или вот на рыбзаводе, в кружке… Моя мать была парторгом на рыбзаводе, уважаемый человек. Но и она ничем не могла помочь, только рыбой пахла день и ночь…

– Значит, образования никакого? – уточнил Шнайдер.

– Как это никакого? А автодидакт вам знаком? Кто из великих людей имел высшее образование?.. Никто! Тут все дело в строптивых музах, коих число неизвестно. Вот этих помню… – И Сусик начала на пальцах считать имена известных ей муз, безбожно коверкая античную фонетику: – Терпигора, Уриния, Хлуя, Меланома, Стулия…

Шнайдер, обреченно посмотрев на меня, попросил беженку рассказать, чем она занималась у себя на родине перед выездом.

Сусик шумно покопалась на стуле, шире распахнула полы пальто (блеснули какие-то серпы и молоты на пуговицах гимнастерки), потом гордо сказала:

– Скульптор и художник. Владею всеми видами прикладного искусства, включая макраме… Вот!.. – И она стремительно перегнувшись через стол, схватила ножницы, лист бумаги и с поразительной быстротой вырезала узорную салфеточку, которую тут же со стыдливой, но счастливой улыбкой преподнесла обомлевшему Шнайдеру: – Прошу. Вставить в рамку – и на стенку. Но рама не должна быть амбициозной… Хотите еще? Я еще очень хорошо умею вышивать мулине… Хотите?.. Только вы должны дать мне иголку с ниткой…

– Да боже сохрани!.. Нет, нет, спасибо, хватит, больше не надо, – поспешно кивнул Шнайдер, расстилая салфеточку на принтере и шепча мне углом рта: «Заберите у нее ножницы!». – Очень красиво! Ножницы у нее возьмите, – вполголоса повторил он, видя, что Сусик ножниц из рук не выпускает. – Пусть лучше дальше рассказывает.

– В Москве мне пришлось выучиться медицине, философии, а также парикмахерскому искусству, – с сожалением отдавая мне ножницы, сообщила Сусик. – Все сферы кукольного искусства мне подвластны. Мечта моей скудной жизни – поработать с германским театром кукол. Вы знаете, они ставят свои спектакли под водой!

– Что? Как?

– А вот так! Под самой водой! На дне! – И Сусик, грузно перегнувшись через стол, шаловливо схватила со стола Шнайдера резинку и бросила ее в мой стакан с водой.

– Боже, в чем дело? Что она делает? – испугался Шнайдер, прикрывая рукой печати, гроздью висевшие на маленьком стоячке возле монитора. – Вылейте сейчас же эту воду! И эту резинку выбросите! Сумасшедшая какая-то!.. Вот и Зигги, слава богу. Прочтите, пожалуйста!

Зигги танцующей походкой подошел к столу и, вынув один наушник, взял бумаги, просмотрел их, вынул второй наушник и сообщил, что это отказ французских властей на ее просьбу о политубежище.

– Я же говорила! – победоносно сказала Сусик, но я остановил ее:

– В этом ничего хорошего нету.

– Как же нету? – гордо возмутилась она. – Это дает возможность немцам показать свое гуманитарство… И принять изгнанницу, у которой злой рок отнял все, кроме доброго сердца и большой души. Туда, туда, где в уголке есть место для нас, где музыка и балет!.. Встаньте, детки, встаньте в круг!..

Тем временем немцы перекинулись короткими фразами, Зигги ушел, а Шнайдер удовлетворенно отложил отказ в сторону:

– Теперь вопрос ясен… – И что-то пометил у себя на листке. – Есть еще, кроме племянника, родня на Западе?

Сусик веско ответила:

– Родни нет, но родственных душ полно. Вот Ганс Ибсен, например… Папа всегда плакал… Он давал мне читать разные книги… «Два моряка»… «Белые паруса»… Китайская клирика… Вы знаете, я очень давно, когда мне было два года, прочла книжку «Павильон богов». Нет, подождите: павильон или пантеон? – вдруг замерла она.

– Наверно, пантеон. Павильон – это где пиво пьют.

– А, ну да, ну да, – обрадовалась она. – Конечно, как я могла спутать?.. Знаете, в голове все мешается что-то… О чем я?.. А, да… Вот с детства все ищу этот павильон… И представьте себе, недавно через невестку-астролога узнала, что он – в Германии!.. Да-да, тут! Значит, приюта мне следует искать только здесь, в Германии! Мои первые книги – это Гейне и Шиллерт, а также Жак-Жак, отец свободы. Я этому Жак-Жаку по горб жизни благодарна! – Она вдруг с размаху звонко шлепнула себя по мощному загривку. (Шнайдер вздрогнул от неожиданности: «Господи! Что еще?») – Человек свободен! А женщина – тем более!.. Но на Кавказе женщина запрещена. Это мешало мне жить там, где тучка молодая…

– Позвольте, какой Кавказ? Вы же из Волгограда? – удивился Шнайдер, когда я с трудом перевел ему эту галиматью.

Сусик смутилась, но тут же взяла себя в руки:

– А бабушка Нушик в Нагорном Карабахе?.. Всю жизнь в земле копается, кресты поливает… Нет, это не по мне. У меня – тризна вкуса, как мой папа всегда говорил. И ты, Брут, мамкин сынок!.. – вдруг грозно вытянула она руку.

Я отпрянул, Шнайдер тоже отшатнулся, покачал головой и осторожно ввернул:

– Это все очень интересно. А какая ситуация у вашего племянника? Он получил статус беженца во Франции?

Сусик сникла. С брезгливостью огляделась, как орел среди воробьев. Поджала губы, пробормотала мутно:

– Статус?.. Племянник?.. Да, было племя в наше время… Не то что нынешнее семя… Племянник… О, он жлоб! А кто хуже – жлоб или злоб? Оба хуже. Злобный жлоб сожрал от жадности свой зоб, разбил свой дурацкий лоб…

Я попросил Сусик выражаться яснее, и она круто перешла к другой теме:

– Знаете, мне лично в Германии очень нравится. Какие тут дороги!.. Какие машины!.. Какие уютные прочные дома!.. Плодовые деревья растут прямо на улицах!.. Как разумно расположены вдоль дорог деревни… А главный их король – это Фридрих Барбосса!.. – вдруг оживилась она. – Да, да, я читала… Он жил где-то на скале, на цепи… И лев клевал его печень… Что-то в голове мешается… Так, о чем я?.. А, о Карабахе… Там села строят как попало, неграмотно – где-то в горах, в недоступных местах. Туда так трудно добраться… Казалось бы, зачем строить село в горах?.. Не удобнее ли его построить внизу, в долине?.. Тогда все смогут приехать, бабушку навестить… Вы знаете, про карабахцев говорят, что они упрямы, как ослы. Вот и я такая. Очень упрямая и упорная. И своего добьюсь. Несмотря на то, что невестка даже день моей смерти предсказала. По звездам прочла.