Насколько мог судить лорд Эффенберри, именно так всегда и происходило.

Около двухсот лет назад, со времени открытия Американского континента, начала развиваться круговая торговля через Атлантику. Дешевое английское сукно и тупые ножи переправлялись в Африку и обменивались на рабов, которых заковывали в цепи и перевозили на Карибские острова для продажи. На вырученные деньги закупались сахар, черная патока и ром, так ценившиеся в северных колониях, плативших за них каролинским хлопком и табаком из Виргинии, которые, в свою очередь, находили спрос на ткацких фабриках и в курительных заведениях Англии.

А затем, когда восемьдесят девять лет назад хозяйственные голландцы закрепили за собой нажитые трудом богатства Вест-Индии, Вест-Индская компания создала еще более обширную торговую империю. Ходили слухи, еще не подтвержденные фактами, но столь заманчиво звучащие, об открытии в будущем другого круга товарооборота. В Индии можно было растить опийный мак и обменивать его на серебро у китайских пиратов. На серебро, в свою очередь, можно было купить чай и шелка, сберегаемые для китайских императоров, а за такие товары можно было заломить хорошую цену и в Англии, и на континенте.

Эффенберри считал, что прямая торговля с пиратами чрезмерно увеличивает риск. А большой риск – это серьезный повод для осмотрительного человека побеспокоиться о судьбе своего капитала.

М-да, возможно, это общество, складывающееся в кофейнях, станет в конце концов источником прибыли.

– А что насчет этого Ллойда? – спросил наконец Эффенберри. – Что он с этого имеет?

– Когда мы собирались и обсуждали свои обязательства и цену, которую мы заплатим за судно с грузом, было решено, что мы будем пить его кофе, закупать его провизию, пользоваться его чернилами и бумагой и приведем в его дом тех, кто может со знанием дела поговорить о ветрах, бурях и торговле на иноземных базарах. Эдуард Ллойд заявил, что надеется получить доход от нас, как от обычных посетителей.

– И это все?! И никакого желания принять участие в сделке?

– Он говорит, что является лишь поставщиком продовольствия и не создан для больших дел.

– Тогда он просто глуп… Знаете, Шедуэлл, я посещу вместе с вами эту кофейню.

– Уверяю вас, милорд, вы не будете разочарованы.

Джеймс Уатт

      Томас Эдисон

                Роберт Годдард

                     Уильям Шокли

Пало-Альто, Калифорния, 2081 г.

– Господин Мориссей, скорее, – раздался по селектору голос, – угроза загрязнения во второй лаборатории!

Шон Мориссей выскочил из-за стола и рванулся в кабинет, не заботясь о том, что неожиданная пробежка заставит его вспотеть. Пиджак он оставил висеть в шкафчике, стоявшем при входе в кабинет.

Едва он преодолел длинный коридор, ведущий к лабораторному комплексу, как почувствовал, что мышцы ног, живота и плеч вошли в привычный ритм утренней пробежки, самого разумного способа передвижения, позволяющего сберечь энергию и силы.

Причиной того, что Мориссею пришлось бежать, была вовсе не паника, а срочная необходимость. Это был уже третий случай возможного заражения за неделю в компании «Мориссей биодизайнс», и Шон, проходя сквозь двери двойного стекла, запертые на карточку-ключ, уже знал, чего ему ожидать.

Источником загрязнения могла послужить разбившаяся чашка Петри, упавшая на инкубатор пломба или небрежность при адресовке образцов. Внизу, в лабораториях, он найдет две или три комнаты, где работа прервана, а сами лаборанты отгорожены от внешнего мира стальными дверьми и горящими красными огнями. В углах будут жаться испуганные люди в желтых масках, старающиеся держаться поближе к кислородным баллонам. Они будут сверлить глазами кафельные полы и стальные полки, как будто наблюдая за мутациями бактерий, штаммами вирусов, частицами протоплазмы, вырвавшимися на свободу в чумном потоке. Скорее прочь, пока безглазые мутанты не обнаружили самих лаборантов и не начали проникать через ненадежную респираторную систему в глаза, уши и другие влажные пути человеческого организма.

Даже те, кто работал в лаборатории уже не первый год, были подвержены видениям, которые нагоняли страх.

К моменту, когда Мориссей наконец-то добрался до опасного участка, группа спасения вместе с неизбежным инспектором из Агентства по охране окружающей среды уже взяли обстановку под контроль.

– Вам нельзя, сэр, – остановил его начальник группы.

– Я Шон Мориссей.

– Я знаю, сэр, но здесь сейчас командую я.

И это действительно было так. События развивались по отработанной для чрезвычайных ситуаций схеме: эвакуация персонала, дегазация, медицинский осмотр и расширенное обследование. После того как все люди будут выведены из зоны заражения, они пройдут специальный курс дезинфекции, ультрафиолетового облучения, стерилизацию, очищение и медицинскую проверку. Затем руководитель программы, в зоне которого случилась утечка, определит, на каком этапе генетического конструирования и взращивания культур произошел сбой, напишет отчет и попытается снова включить программу в план работ.

Во всех этих событиях Шону Мориссею отводилась роль свадебного генерала. Ему теперь предстояло с вежливой улыбкой объяснять прессе, почему население никогда не подвергалось и не будет подвержено никакой серьезной опасности. И объяснять все это под огнем критики по поводу предыдущих аварий на фирме, по поводу недостаточных расходов на обеспечение безопасности, выслушивать замечания по поводу контрактов с Департаментом обороны и тому подобные инсинуации, неизбежно возникающие при такого рода происшествиях.

Появляться перед камерой вменялось Мориссею в обязанность, поскольку это была его компания – его и еще ряда бизнесменов и банкиров, входивших в совет директоров, хотя фирма и носила его имя. В прошлом Шон сам был исследователем-генетиком и мог уверенно рассуждать о мутантах, способных вырваться наружу, хотя сам он уже с десяток лет не появлялся в лаборатории и его знания не отвечали нынешним требованиям к работающему персоналу.

Вот почему в ожидании, пока Группа спасения начнет составлять протокол, Шон Мориссей принял решение, над которым размышлял на протяжении целых трех месяцев.

В конце концов, техника не стоит на месте. За прошедшие десять лет генные ванны, электронные микроманипуляторы и аминокислотные вращатели (гордость компании) превратились в сущий анахронизм по сравнению с новым появившимся на рынке оборудованием, которое увязывало некогда раздельные операции в единый, полностью компьютеризованный процесс. Отпадала всякая нужда перетаскивать коробки с пробирками и чашками Петри от одного агрегата к другому и тратить время на составление описей, биркование и регулярные проверки.

Новый метод заключался во взращивании и содержании генетического материала в постоянно текущих подвижных каналах, проходящих сквозь силиконовые контрольные блоки толщиной не больше человеческого волоса. Вместо долгого по времени естественного культивирования машины помещали в вирусное протеиновое покрытие или клеточную оболочку с цитоплазмой прямо на свежегенерированные цепи ДНК. Таким образом, отныне культивирование становилось непрерывным производством.

По сравнению со старыми методами преимущества оказывались значительными.

Во-первых, повышался контроль качества. Компьютеры создавали четкие вариации заданного генотипа, не допуская побочных мутаций, и цепочка превращений могла быть соблюдена полностью от начала и до конца.

Во-вторых, открывались новые горизонты для конструирования, поскольку теперь можно было получать такие типы штаммов, которые не могут возникнуть в естественной среде или не способны к воспроизводству. Благодаря этому оказывалось возможным добиться снижения степени риска внезапного заражения.

В-третьих, простота. Поскольку бактерия или вирус не имели ни единого шанса выжить в традиционном смысле, теперь в лаборатории можно было сохранять жизненные формы. Полученные мутации помещались в инертные капсулы, задавался режим имитации жизни и функционирования в определенных условиях. Иными словами, теперь они представляли собой безобидный набор химических веществ, законсервированный на неопределенный срок.