Юный граф Вронский имел тот счастливый характер, что позволял ему с легкостью относиться и к невзгодам, и к радостям. Невзгоды его были незначительны, а радости разнообразны и нескончаемы. Он давно и сразу усвоил, что человеку его воспитания, положения в обществе, окруженному родней и связями, особенно не о чем беспокоиться. Достаточно оставаться милым, приятным, славным и немного легкомысленным юношей, то есть таким, каким он и был на самом деле, чтобы все в жизни устроилось само собой. Случись трудная ситуация – и тут нечего беспокоиться, ему помогут выбраться с такой легкостью, какая не снилась простому смертному. Вся его жизнь наглядно показывала: нет таких преград, какие он не смог бы преодолеть, – при желании. Перспективы карьеры, немного туманные вначале, теперь снова сияли чистым горизонтом. Обязательства жениться и заводить семью над ним не тяготели. Он пребывал в том счастливом периоде жизни, когда кажется, что все вокруг служит одной цели: поставлять развлечения или забавные приключения. Вронский имел множество друзей и знакомых, на которых щедро тратил свободное время, частенько урывая его у службы, ради изучения все новых и новых развлечений. Он изыскивал новые забавы, – в столице на этот счет было много предложений, особенно для единственного наследника значительного состояния. Вронский щедро делился всеми радостями с друзьями, не жалея, за что его любили и ценили. Начальство смотрело на его легкомысленный образ жизни с возможной снисходительностью, не столько надеясь на будущие его заслуги, сколько отдавая дань заслугам его отца и дяди, заслуженных генералов в отставке.

Мимо прошла барышня в светлом платье, стрельнула глазками и задержала взгляд чуть дольше, чем полагается в публичном месте. Барышня засмотрелась не случайно. Вронский приманивал женские взгляды, не стараясь и не делая для этого ничего особенного. Невысокий, плотно сложенный брюнет, с добродушно-красивым, чрезвычайно спокойным и твердым лицом, всегда вызывал интерес у дам. В его лице и фигуре, от коротко обстриженных черных волос и свежевыбритого подбородка до костюма с иголочки, все было просто и вместе изящно.

Кирилл Алексеевич в другой день непременно последовал бы за незнакомкой, – кажется, она была совсем не против, судя по манящей улыбке. Но сегодня это было невозможно. Он был связан обязательством, если не сказать долгом. А что такое долг, Вронский знал отлично, поэтому он только вздохнул и улыбнулся не случившемуся.

На ближней платформе началось движение. Рабочие притащили ковровую дорожку и под команды господина в железнодорожной фуражке стали раскладывать ее по платформе, путаясь и расстилая не туда, куда требовалось. Снова скатав, они наконец угадали место положения, которое господин в фуражке лично отмерял шагами, и растянули ее вдоль перрона. Тут же у красного ковра был поставлен невзрачный господин, которому было приказано отгонять кого не следует. Что он и принялся исполнять с полным равнодушием.

Кирилл Алексеевич был настолько заинтригован, что поманил к себе дежурного жандарма. Рослый унтер-офицер как-то сразу поверил, что неизвестный господин в летнем пальто и с бутоньеркой имеет на это право. Подойдя, он убедился, что не ошибся, и отдал честь. Вронский дружелюбно расспросил его, что значат эти приготовления. Ответ его вполне удовлетворил. Нечто подобное он предполагал. Для его дела это никак не могло стать помехой.

До прибытия поезда оставалось еще четверть часа. Стоять на одном месте наскучило. У него был выбор между прогулкой по платформе или визитом в буфет. Смотреть на перроне было нечего, а водку с утра Вронский не пил. Еще раз осматривая перрон, он заметил несколько странных личностей, на которых не обратил внимания. Где-то вагона за два от ковровой дорожки стоял одинокий встречающий. В фигуре и одежде его не было ничего запоминающегося, совершенно серый, неприметный тип. Странно было другое: человек этот не выглядел ни любящим супругом, ни слугой, ни отцом семейства. Даже букета нет. Ведет себя так, словно делать ему на перроне решительно нечего, забрел от скуки, да и только. Внимания не привлекает, для окружающих решительно незаметен.

Продолжая наблюдение, Вронский отметил еще одну невзрачную фигуру, застывшую в самом начале платформы. Что любопытно: третий незаметный субъект бродил мимо них тенью туда и обратно, при этом из всей тройки никто не делал малейшей попытки обменяться взглядами или оценить проходящего мимо. Что так естественно для скуки ожидания. Это было чрезвычайно интересно.

Вронский осмотрелся и сразу заметил еще двух господ, прятавшихся за зеленой аркой. Один из них был почти скрыт железной конструкцией, второй же выглядел откровенно нелепо: воротник пальто закрывает пол-лица, шляпа опущена до ушей, на носу черные очки. Лица его разобрать было невозможно, но это и не требовалось, – такой маскарад выдавал его с головой.

Все эти случайные господа, скорее всего, находились на вокзале по какому-то особому делу. В чем оно заключалось, Вронский и знать не хотел. У него и своих хлопот было предостаточно. Оставалось не обращать на них внимания и завершить то, зачем пришел. Однако если этот поступок станет известен, а подобная глупая мелочь всегда становиться известна, его не одобрят. В этом сомнений не было. Как ни жаль было оставлять поле боя, Вронский счел, что в данной ситуации лучше послушаться голоса рассудка, чем долга. И выбрать не самый приятный, зато наверняка правильный путь. Взглянув на вокзальные часы, он отправил газету в урну и неспешно пошел к залу ожидания третьего класса.

Госпожа Красовская, владевшая салоном модного и свадебного платья, изучила женский характер столь глубоко, что дала бы сто очков вперед любому профессору психологии. Ее салон был не самым дорогим в столице, но и не самым доступным, располагался не на помпезном Невском проспекте, а чуть подальше от него, на Кирочной улице, то есть предназначен был для клиенток особых.

Барышни и дамы, что заглядывали сюда, не имели безграничных возможностей для удовлетворения своих прихотей. Но и шить модные платья где попало уже не желали. Они хотели получить самое лучшее и модное, но за разумные деньги, и считали не зазорным поторговаться, радовались, если им уступали рублей шесть-семь, и могли заплатить не только помятыми банкнотами, но и мелочью. Чеков они не выписывали. Зато каждая клиентка, довольная ценой и обслуживанием, не только приходила еще, но и нередко рекомендовала салон подруге. Клиентки покидали Красовскую, только если мужья их неприлично быстро богатели на биржевых спекуляциях или получали место на государственной службе.

Но сегодня утром госпожа Красовская столкнулась с неожиданной загадкой. Такой клиентки у нее еще никогда не было. Барышне было никак не больше двадцати двух, лицо ухоженное и чистое, говорила с легким акцентом, даже немного равнодушно, как будто взрослая, опытная дама. Одета в строгое серое платье с воротничком под горло, какое среди барышень ее возраста считалось приличным для несчастных горничных. Особо занимал Красовскую резкий контраст между холодной бледностью лица и блестящими черными глазами, выдававшими, по ее мнению, страстную натуру. Вдобавок к таким страстным глазам барышня была черноброва и черноволоса и в целом удивительно хороша. И все же на красоту ее будто была наброшена вуаль, приглушавшая яркие черты. Кажется, сама она, представившаяся как Ани, не вполне осознавала, каким богатством владеет.

Красовская не могла взять в толк, откуда в Cеверной столице появился такой необычный цветок. Больше всего модистку смущало то, что Ани, не капризничая, сразу соглашалась на то, что ей предлагали. Впервые она видела невесту, которой было совершенно все равно, как выглядит ее подвенечное платье. Не какой-нибудь вечерний наряд, который и перешить можно, а платье, что одевается только раз и бережно хранится до старости, и, чего доброго, передается дочке или внучке. Разве можно быть равнодушной к свадебному платью?