Обучение офицера САВАК состояло из двух частей. Первая – академия, где преподавали, в том числе и русские (для контроля, кому и что преподают), обучавшие студентов самой обычной полицейской работе. А вот потом новобранцев для завершения учебы зачисляли в учебные подразделения, и вот там-то офицеры САВАК учили новобранцев совсем другому. Что Тегеран и другие столичные города продались, и что они против шахиншаха, и что только шахиншах защищает единство Персии. Что армия – это гнездо заговорщиков, что они против народа. В армии всегда кого-то арестовывали, и арестованных офицеров отдавали на расправу этим новобранцам. А когда молодой человек избивает ногами и дубинкой офицера вдвое старше его, а по чину – старше десятикратно, это дает о себе знать. Из них так лепили верных псов режима, внушали, что сила – за ними и что они, малограмотные, нищие, вышедшие из захолустья, вправе распоряжаться жизнями «всех этих». Но даже после этого, после подобной обработки обычный офицер САВАК оставался всего лишь нищим малограмотным пареньком из захолустья, который в критической ситуации не может самостоятельно принять решение, он может лишь тупо, с яростью и фанатизмом исполнять приказы, какими бы они ни были.

– Там Светлейшего убили, идиот! – заорал офицер. – Останавливай!

Известие о произошедшем произвело на офицера САВАК, которому от роду-то было двадцать шесть лет, именно то действие, какое и должно было произвести. Он не поверил, а в душе – дико испугался. Потому что сразу понял: правда, не может быть такой лжи, и сейчас им придется отвечать за все то, что они натворили.

– Нет! – Офицер САВАК держал в подрагивающей то ли от вибрации танкового дизеля, то ли от страха руке револьвер. – Нельзя! Продолжать движение!

– Иди, сам посмотри! Сам посмотри, он убит!

В этот момент произошло то, что и должно было произойти – танк с ходу, пусть и малого, напоролся на вставший впереди танк, всех от удара бросило вперед. В отличие от офицера САВАК, подполковник знал, за что хвататься, и удержал равновесие. В следующую секунду он ударил офицера САВАК в лицо и отнял у него револьвер.

– Сидеть!

– Вас расстреляют!

Долгие годы подполковник Ан-Нур, как и все другие офицеры, жил в атмосфере страха. Страх в этой стране не был каким-то обычным – это была атмосфера страха, и в ней двадцать четыре часа в сутки жили люди. Это сложно объяснить, только тот, кто прошел подобное, знает, что это такое. Вот ты обедаешь в ресторане и тебе ясно, что кого-то из тех, кто обедает рядом с тобой, скоро заберут как заговорщика. И это – обычное явление, как дождь или град, и ничего сделать нельзя. Нужно просто жить, пока некто сверху, могущественный и вольный распоряжаться твоей жизнью и жизнью других людей, не обратит на тебя внимание.

А сейчас подполковник Ан-Нур смотрел в глаза, по сути, еще пацана, невысокого, худенького подростка в форме, сильно ударившегося головой обо что-то и потерявшего свое оружие. Саваковец больше не был символом той безликой (хотя почему безликой?!) могучей силы, перемалывающей в порошок людские судьбы, он был просто испуганным недорослем, которого в армии первым делом заставили бы вычистить туалет. И тут подполковник Ан-Нур впервые по-настоящему ощутил в своей руке тяжесть оружия как инструмента судьбы, как магической палочки, позволяющей властвовать и повелевать над другими людьми, над их жизнью и смертью. Конечно, у подполковника было собственное табельное оружие, которое лежало сейчас в опечатанной САВАК оружейной комнате бригады, но он никогда не воспринимал его так, раньше оружие было просто железной стреляющей штукой. А вот теперь он ощутил его по-другому, и это ему чертовски понравилось.

– Сиди здесь, дурак… – зачем-то сказал он саваковцу, – может, жив останешься.

И полез в люк.

К этому моменту танк заговорщиков уже проломился в Парк шахидов, и значительная часть офицеров САВАК, из тех, кто охранял трибуны и остался в живых, побежали за ним, стреляя на ходу из автоматов. Танки уже остановились, кто-то сам по себе, а кто-то – наткнувшись на другой танк, с них спрыгивали офицеры, бежали туда, где висело черное облако…

Бежать по площади, заставленной кое-как брошенной бронетехникой, не так-то просто – это самый настоящий бег с препятствиями. Когда подполковник огибал очередной танк, на него с брони спрыгнул, чуть не сшибив с ног, майор Сабаави, тоже командир танка.

– Осторожнее!

– Что там?

– Сам не видишь?!

Зрелище, представшее перед офицерами, наконец пересекшими широкую, заставленную техникой площадь, было ужасающим. Край проезжей части, за который нельзя было заступать никому – по заступившему охрана открывала огонь без предупреждения, – был отмечен быстроустанавливающимися заграждениями. В бетон было вделано еще при строительстве площади нечто вроде втулок, и во время торжественных мероприятий в них вставляли штыри, на которых держались решетки заграждения. Сейчас все это было проломлено танком, а напротив трибуны еще и было забрызгано чем-то черным, не красным, а именно черным. Удар осколочно-фугасного танкового снаряда пришелся как раз туда, где стоял Светлейший, и теперь там не осталось ничего, бетон не был пробит, но все было изломано и искорежено, а людей просто разорвало на мелкие, не поддающиеся опознанию куски. Тех, кто стоял ниже – охрана, – посекло осколками снаряда и мелкими осколками бетона, у кого-то оторвало голову, у кого-то руки и ноги. Кто-то был еще жив – черные человеческие обрубки шевелились, некоторые даже стонали, но спроси в тот момент у любого из офицеров, есть ли выжившие, он бы ответил – нет. Все это – и те, кто уже умер, и те, кто вот-вот должен был отправиться к Аллаху, – воспринималось как единая, слитная картина ужасающей смерти.

На второй трибуне обстановка была еще более жуткая, просто непредставимая человеческому разуму. Некоторые из тех, кто это видел, – потом так и не смогли оправиться от увиденного.

Пули калибра 14,5 миллиметра – именно такого калибра пулемет был спарен с основным орудием в танке – при попадании в незащищенное ничем тело человека, да еще и с близкого расстояния, просто разрывает его на куски. Это верная смерть, если Аллах милостив – то сразу, если же нет…

Вся вторая трибуна была залита кровью, крови было столько, что она текла по бетону ручьями, собираясь внизу в настоящее море. Все уровни трибуны представляли собой человеческое месиво – куски людей, сами люди, смертельно раненные, но все еще цепляющиеся за жизнь, и уже мертвые – разобраться было сложно.

Подполковник Ан-Нур в числе других офицеров бросился на помощь тем, кого еще можно было спасти. Перепрыгнув ограждение, он схватил кого-то – это был гвардейский офицер, по крайней мере человек в мундире со знаками различия Гвардии Бессмертных, потащил вниз, потому что вверху ничего сделать было нельзя. Стащив его вниз, он увидел, что это не кто иной, как генерал Шах-Джавад, командующий Гвардией Бессмертных. Одной ноги у него не было, ее оторвала пуля выше колена. Но пульс был, слабый, но был. Жгута у подполковника не было, но он, как все армейские офицеры, знал, как следует поступать в таких случаях. Выдернув из брюк ремень, он начал накладывать жгут выше раны…

– Стоять!

Подполковник услышал это, но продолжал накладывать жгут. И только когда грохнул пистолетный выстрел, а жгут все-таки был наложен, подполковник поднял глаза.

Группа саваковцев, сгрудившись около одного из них, видимо, старшего, с роскошными черными усами, стояла около трибуны, держа под прицелом офицеров. В критической ситуации они не смогли придумать ничего умнее, кроме как продемонстрировать собственную власть…

В этот момент вдали, там, куда ушел танк заговорщиков, глухо громыхнуло – еще один пушечный выстрел.

Их было меньше, чем офицеров, раза в два, но у них было оружие. У каждого. Подполковник ощутил, как брюки медленно сползают на правую сторону – ремня не было, а в правом кармане был револьвер…

– Ты что, идиот? – спросил саваковца один из офицеров. – Людям помощь оказать надо!