Дыхание смерти, видно, поморозило ее пугливую душу.

Женщина не стала утешать кошку, задача была одна – как можно скорее вернуть все в прежний вид, тогда кошка тоже придет в себя.

И, как часто бывает, если один член семьи нерешителен, трусит или пребывает в истерике, то второй член семьи взбодряется и буквально взлетает на крыльях, чтобы спасти положение. Женщина забегала еще быстрее, поставила полку на пианино, на ней умостила пластинки, понесла постельное белье в ванную, быстро простирнула и повесила. Полотенца, по счастью, нашлись в виде одного кухонного на крючке и двух на трубе в ванной.

– Ничего! – бормотала Ляльке хозяйка. – Прорвемся!

Мало того, м–д тут же нашла отвертку и укрепила шурупы (хорошо не выкинутые), и быстро сложила тахту в дневное положение, спинкой вверх.

Всё!

И как легко было разрушать, а как тяжело ремонтировать, восстанавливать, приводить в порядок. Как трудно сгибаться, лезть в углы, собирать осколки, выносить, вкручивать, вытаскивать! Хуже всего было с телевизором. Пришлось дождаться ночи и выбросить его из окна полным напряжением сил, а затем там, внизу, разбитый остов легче было взвалить на тележку и отвезти к мусорному контейнеру.

Как война прошлась по мирной жизни м–д, как война.

Пусто выглядела большая комната без стульев и телевизора.

Однако же и безо всего может обойтись человек, если он выжил. Смотреть было нечего, но зато выступил из тьмы целый шкафчик книг. М–д поставила любимую когда–то пластинку, старинные танго!

Затем, под звуки музыки, она стала разбирать рюкзаки и чемоданы со старой одеждой. Вся жизнь прокрутилась перед ней, как кинохроника. Любимые тени ожили и окружили ее, хотя почти ничего из тряпья не налезло на м–д, уже располневшую от сидения перед ящиком (видимо). Хорошо. Имелось несколько кусков ткани, в уголке шкафа таилась старая швейная машинка, и кое–какую юбку можно было сварганить к тем старым трикотажным кофтам, которые еще налезали.

Тем более что м–д давно уже носила только самое завалященькое, а чистое и почти новое берегла для какого–то особого случая, для выхода в люди (который случай все не наступал).

Тут же, по пути, м–д собрала еще мешок старого рванья и негодной обуви, помня о тех черных тенях, которые получили от нее в подарок груду битых черепков.

Господи, какая новая жизнь открывалась теперь перед м–д, а вот кошка все сидела остолбенев, как много переживший человек, и все глядела в одну точку мутным, невидящим взором.

Вдруг кошка подняла уши. Скрипнул пол где–то там.

Женщина усмехнулась.

Ясно, что дом усаживается, ссыхается, половицы трескаются, это раз. Затем, во всех квартирах вверху, внизу и по бокам живут живые люди, у них кто–то бегает, что–то рушится, портится, чинится, движется, житуха такая, громко произнесла женщина, адресуясь, как всегда, к кошке.

Лялька же, подвигав ушками, легко поднялась с корточек и пошла на кухню, загребая передними лапами как тяжелая тигрица, что было странно при ее тщедушном сложении. Затем она деликатно присела перед своей лакушкой в угол носом, склонилась и взяла кусочек, тряхнув головой: решила продолжать жить.

Жил на свете один отец, который никак не мог найти своих детей. Он всюду ходил, спрашивал, не пробегали ли тут его дети, но когда ему задавали простой вопрос: «Как выглядят они, как зовут ваших детей, мальчики или девочки» и так далее, он ничего не мог ответить. Он знал, что они где–то есть, и просто продолжал свои поиски. Однажды поздно вечером он пожалел какую–то старушку и донес ей тяжелую сумку до дверей квартиры. Старушка не пригласила его зайти, она не сказала ему даже «спасибо», но вдруг посоветовала ему поехать на электричке до станции «Сороковой километр».

– Зачем? – спросил он.

– Как зачем? – ответила старушка и тщательно закрыла свою дверь на замок, на ключ и на цепочку.

Все–таки в первый же выходной – а была суровая зима – он направился на сороковой километр. Поезд почему–то шел весь день с большими остановками и наконец, когда стало темнеть, дополз до платформы «Сороковой километр». Незадачливый путешественник оказался на краю леса и зачем–то полез по сугробам в самую чащу. Вскоре он попал на утоптанную тропинку, которая в сумерках привела его к маленькой избушке.

Он постучался, никто ему не ответил. Он вошел в сени, постучал в дверь. Опять никого. Тогда он осторожно вошел в теплую избу, снял сапоги, куртку и шапку и стал оглядываться. В домике было чисто, тепло, горела керосиновая лампа. Как будто кто–то только что вышел из дома, оставив на столе чашку, чайник, хлеб, масло и сахар. Печь была теплая. Наш путешественник замерз и проголодался, поэтому, громко извинившись, он налил себе чашку кипятку и выпил. Подумав, он съел кусок хлеба и оставил на столе деньги.

Тем временем за окнами стемнело уже окончательно, и путешествующий отец стал думать, как быть дальше. Он не знал расписания поездов и вообще рисковал завязнуть в сугробах, тем более что повалил снег, заметающий все следы.

Тогда он прилег на лавочку и задремал. Разбудил его стук в дверь. Приподнявшись на лавочке, он сказал:

– А–да, пожалуйста!

В избу вошел маленький, закутанный в какое–то рваное тряпье ребенок. Войдя, он в нерешительности замер у стола.

– Это еще что за явление? – спросил с лавочки не совсем проснувшийся будущий папаша. – Ты откуда? Как ты здесь очутился? Ты здесь живешь?

Ребенок пожал плечами и сказал «нет».

– Тебя кто привел?

Ребенок покачал замотанной в рваную шаль головой.

– Ты один?

– Я один, – ответил ребенок.

– А мама? Папа?

Ребенок засопел и пожал плечами.

– Тебе сколько лет–то?

– Я не знаю.

– Ну хорошо, тебя как зовут?

Ребенок опять пожал плечами. Носик у него вдруг оттаял и потек. Он вытер нос рукавом.

– Погоди, – сказал тут будущий отец. – Для такого случая у людей имеются носовые платки.

Он вытер ребенку нос и стал осторожно раздевать его. Размотал шаль, снял меховую, какую–то старушечью, шапку, снял пальтишко, теплое, но очень рваное.

– Я мальчик, – сказал вдруг ребенок.

– Ну, это уже кое–что, – сказал этот человек, помыл ребенку под рукомойником руки, очень маленькие, с очень маленькими ноготочками. Ребенок был вообще похож на старичка, временами на китайца, иногда даже на космонавта своими припухшими глазами и носом.

Человек напоил ребенка сладким чаем и стал кормить его хлебом. Оказалось, что ребенок сам пить не умеет, пришлось поить его с ложечки. Человек даже вспотел от усталости.

– Ну вот, теперь давай я положу тебя спать, – сказал он, окончательно замотавшись. – На печке тепло, но ты оттуда свалишься. Баю–баюшки–баю, не ложися на краю. Я тебя положу на сундуке и заставлю стульями. Что бы такое постелить тебе…

Человек стал искать по избе теплое одеяло, не нашел, решил постелить свою теплую куртку, снял с себя свитер, чтобы укрыть дитя. Но тут он посмотрел на сундук. Вдруг там что–то есть, какое–нибудь тряпье?

Человек раскрыл сундук, вытащил оттуда голубое шелковое стеганое одеяльце, подушку с кружевами, матрасик и стопку маленьких простынок. Под ними оказалась связка тонких рубашечек, тоже с кружевами, затем теплые байковые рубашечки и комок вязаных штанишек, перетянутый голубой лентой.

– Ого, да тут целое приданое! – воскликнул человек. – Это, правда, принадлежит какому–то другому ребенку… Но все дети ведь одинаково мерзнут и одинаково хотят есть… Надо друг с другом делиться! – громко сказал будущий отец. – Нельзя допускать, чтобы у одного ребенка не было ничего, он бы ходил в тряпках, а у другого ребенка было бы слишком много. Верно? – спросил он.

Но ребенок уже заснул на лавочке.

Тогда человек неловкими руками приготовил роскошную постельку, очень осторожно переодел ребенка во все чистое и уложил его. Сам же бросил куртку на пол возле сундука, заставленного стульями, и лег, укрывшись свитером. При этом будущий отец так утомился, что уснул сразу же, как никогда в жизни не засыпал.