Катя в один глоток допила кофе и перевернула чашку на блюдце. Нина взяла у нее чашку и передала матери.

Она посмотрела в чашку и отставила ее со стуком. Стала тяжело отодвигаться от стола. Нина подскочила, подхватила мать.

– Что, что там? – испугалась Катя.

Женщина что-то тихо сказала по-осетински. Нина повела ее назад в комнату. Уложила на кровать, вернулась к Кате.

– Что твоя мама сказала? – спросила Катя Нину.

– Сказала, что дочь ты потеряешь…

– А что это значит?

– Не знаю.

Алла Сергеевна все не возвращалась. Катя уже начала волноваться.

– Нина, может, за ней поехать?

– Не надо. Приедет. Не волнуйся. Алла Сергеевна город знает.

Уже начало темнеть, когда в дверь постучали. Нина открыла. Алла Сергеевна вошла, опустилась на стул. Нина налила ей чай.

– Мама, ты как? – спросила Катя. Алла Сергеевна как будто не слышала. Достала из сумочки пакетик и положила на стол.

– Нина, отдай это матери.

Нина развернула пакетик – золотая цепочка. Толстая, с крупными звеньями.

– Мне ее Аслан подарил, – сказала Алла Сергеевна. – Пойдем, Катя, уже поздно.

Нина проводила их до остановки. Помахала рукой.

– Мама, а сколько мы еще здесь пробудем? – спросила Катя.

– Мне тут больше делать нечего.

Они вернулись в дом Регины. Там продолжалось застолье. Их ухода, казалось, никто и не заметил. Алла Сергеевна ушла в комнату – отдыхать. Регина бегала с тарелками. Катя поймала ее на ходу.

– Регина, мама уехать хочет, – сказала Катя подруге.

– Как, уже? Мы же только приехали. – Регина чуть тарелки не уронила.

– Регина, пожалуйста, давай, мы уедем, а ты оставайся. Только билеты надо взять.

– Ладно. Я отца попрошу. Он поможет. А может, хоть на пару дней останемся?

– Нет, мама хочет уехать.

Регина опять развила бурную деятельность, и вечером следующего дня они стояли на вокзале. Регина тоже решила вернуться. Их провожала толпа народу – Регинины родственники. Женщины плакали. Мужчины затаскивали в вагон плетеные корзины.

– Регинка, что это? – спросила Катя. Корзины заняли весь проход между полками.

– Банки, – бросила Регина, запихивая корзину под столик.

– Какие банки?

– Компот, варенье, огурцы, помидоры.

– А как же мы их в Москве дотащим?

– На такси придется ехать.

Через год раздался междугородный звонок. Трубку взяла Катя.

– Катя, это Нина. Из Орджоникидзе. Я замуж выхожу.

– Поздравляю.

– Приезжайте.

– Спасибо. Вряд ли получится – мама болеет.

– Ладно, счастливо. Алле Сергеевне скажи, что я звонила.

– Хорошо, скажу. Еще раз поздравляю.

За этот год Алла Сергеевна совсем сдала. Лежала, читала книги. Работать не могла.

Катя так и не поступила в институт: нужно было работать, деньги зарабатывать. Правда, работа была хорошая – машинисткой в издательстве. Катю ценили. У нее не было такой феноменальной памяти, как у Аллы Сергеевны, зато она умела разбирать любой почерк. И печатать под диктовку, на ходу редактируя фразы.

От Регины остались только большие плетеные корзины, в которых теперь хранились картошка, лук… Регина после окончания курсов вернулась в Орджоникидзе – поступила в институт на юрфак. Писала письма.

Катю в издательстве прикрепили к писателю – Владлену Синицыну. Катя приходила к нему на дом. Тот надиктовывал очередной кусок из своего романа.

Действие романа под рабочим названием «Доярка и шофер» развивалось в колхозе. Главная героиня – Доярка – боролась за увеличение надоев молока. Доярку обхаживал Председатель колхоза, который боролся за звание передового колхоза. Доярка же, поглаживая коровье вымя, мечтала о Шофере, который грузил бидоны и ни за что не боролся. В конце романа Председатель должен был оказаться вредителем советского хозяйства, Шофер стать председателем и получить Доярку в придачу.

Владлен был относительно молод – чуть за тридцать. У него была жена – поэтесса Риммочка. Поэтесса периодически жила на даче, где ей лучше творилось. Но в Москве были рестораны, гости, общение, без чего она не могла обойтись. Риммочка разрывалась и страдала от необходимости разрываться. Катя иногда сталкивалась с Риммочкой – та скользила по Кате мутным взглядом, не фокусируя, и порывистым движением поправляла на голове шелковый платок, замотанный на манер тюрбана. Риммочка не расставалась с зеленой солдатской фляжкой. Во фляжке был спирт. Она признавала только чистый медицинский.

Владлен жаловался Кате, что они с Риммочкой друг друга не понимают – вращаются на разных орбитах. В творчестве, говорил он, всегда так. Два таланта не могут сосуществовать рядом. Таланту нужна прислуга. Чтобы приходила по звонку колокольчика, делала черную работу и уходила. Катя и была такой прислугой. Приходила по звонку телефона, печатала и уходила.

На середине романа, как раз на том эпизоде, когда Шофер, загружая очередной бидон, признавался Доярке в любви, Владлен бросил рукопись на стол, сел и зарыдал натуральными слезами. Катя решила, что автор неравнодушен к судьбе персонажа. Она перестала печатать и тактично молчала.

– Катя, Катюша, поговори со мной, – попросил Владлен.

– Хорошо, – сказала Катя и вытащила лист из машинки. Поговорить с Владленом означало посидеть и послушать. Владлену и в творчестве не удавались диалоги, зато в монологах ему не было равных.

– Риммочке плохо, – сказал Владлен. – Она слишком много работала. Не щадила себя.

– Что с ней? – спросила Катя, потому что Владлен любил наводящие вопросы. Как будто он не хотел рассказывать, а его упрашивали рассказать.

– Галлюцинации. Слуховые. Врач рекомендовал покой, перерыв в работе, свежий воздух. Но она не может без работы, не может не творить.

– А что она слышит? Голоса?

– Нет, звуки. Шорохи.

– А вы что-нибудь слышите?

– Нет. Ты же знаешь, я работаю по ночам. Сплю в кабинете. А шорохи раздаются только в Риммочкиной спальне.

На самом деле Владлен с Риммочкой давно исключили из своей жизни понятие супружеского долга. Они не только спали в разных комнатах, но даже ели отдельно. Владлен – у себя в кабинете, Риммочка – в своей спальне.

– А вы не пробовали зайти в спальню, послушать?

– Заходил. Слушал. Ничего. Правда, иногда мне кажется, что я что-то слышу, но ведь я мог поддаться Риммочкиному влиянию. Я же очень впечатлителен, как все творческие натуры. Катя, это так тяжело. Не могу смотреть, как она мучается. И взгляд у нее такой стал… Странный, настороженный. Как будто сквозь меня смотрит.

Катя подумала, что у Риммочки всегда был такой взгляд – от спирта, но промолчала.

– Может, ей действительно лучше на даче пожить?

– Я ей говорил. Но теперь она не хочет ехать.

– Почему?

– Она думает, что шорохи – это какой-то знак. Понимаешь, она слышит эти звуки в какие-то особые для нее даты. В день ее рождения всю ночь не спала – шорохи усилились. Она думает, что это к беде.

– А вы что думаете?

– Я – реалист. Я не могу позволить себе верить в потусторонние силы. И мой долг – избавить жену от этих идей. Она ведь про эти шорохи всем знакомым рассказывает. Начала новый цикл стихотворений под названием «Шорохи». Представляешь, что будет с моей репутацией?

– Может, все уладится?

– Не знаю, не знаю…

Катя приходила на диктовку к Владлену два раза в неделю. В очередной ее приход дверь открыла Риммочка – еще более порывистая и мутная. Схватила Катю за руку и потащила к себе в спальню.

– Слушай, – приказала она и уставилась на Катю. – Слышишь? Ты мне веришь?

Катя не знала, что ответить, чтобы не обидеть больную. С больными же нельзя спорить. Нужно во всем соглашаться.

– Слышу, – сказала Катя.

– Вот! – закричала Риммочка и потащила Катю в кабинет. В кабинете за столом сидел Владлен, обхватив руками голову. – Теперь ты не будешь говорить, что я сумасшедшая. Она тоже слышала.