Под окном, вдоль всего этажа, тянулся узкий, но вполне достаточный для опытного верхолаза бордюр. Мелко переступая по нему, Фандорин уже через минуту заглянул в соседнее освещенное окно, между шторами.

Пустая ванная.

Уже помылся? Значит, отсюда и войдем…

Из отворенной форточки выходил теплый влажный воздух.

Еще полминуты – и, по-гимнастически кувыркнувшись, Эраст Петрович бесшумно приземлился на кафельный пол.

Прислушался.

Из комнаты доносился мягкий голос.

– …Tak, proszę pani, to jest restauracja, której poszukuję, dziękuję.

Через щель неплотно прикрытой двери можно было полюбоваться на господина Ружевича. Румяный и чистый, с сеточкой на волосах, он сидел в кресле, болтая изящной ножкой. Держал в одной руке телефонную трубку, а другую поднес к глазам – придирчиво разглядывал ногти. Очевидно, ждал, пока соединят.

– …Drogi panie, czy byłby pan tak uprzejmy i poprosił do telefonu dżentelmena, który siedzi przy stole pod palmą? Nazywa się Kobaczewski… Bardzo panu dziękuję.

Опять пауза. Потом Цукерчек вдруг заговорил по-русски – с приятным, едва уловимым акцентом и небольшим заиканием:

– Я здесь. Телефонирую ровно в поwовине шестого, как д-договаривались… Как, в Кракове еще ничего не известно? – В голосе прозвучала обиженная нотка. – Всё в wучшем виде. Сначаwа быwо скучновато, но под конец интересно. Мне понравиwось… Да, всё со мной… Конечно – за вычетом накwадных расходов. Вы же знаете, я хоть и материалист, но материальным интересуюсь маwо. – Мелодичный смешок. – …Не знаю, но найду… Ровно? Как дед Мороз с подарками? – Снова девичье хихиканье. – Как-как? Хехе, смешно. Тогда я прибуду в качестве скота нечистого… Не беспокойтесь, найду.

Аппарат тренькнул. Разговор закончился.

Все-таки сработал не в одиночку. Во всяком случае, ограбил почтовый вагон не для себя. Этим и объясняется «прозаичность» куша. Есть какой-то «красный жезл», как у того китайца из Сан-Франциско. Судя по шутке про материализм, какой-нибудь социалист или анархист. Значит, дело не уголовное, а политическое.

Однако связи Ружевича, равно как и мотивы преступления, Фандорина не интересовали. Мир устроен нелепо, все его несуразности благородный муж исправить не в состоянии. Но покарать одного отдельно взятого душегуба и тем самым восстановить гармонию собственной души – это сделать возможно и даже необходимо.

В комнату Эраст Петрович вошел с приятной улыбкой и со словами:

– Привет из России, пан Цукерчек. Для милого д-дружка семь верст не околица.

Ружевич совершил вполне предсказуемый маневр – рванулся из кресла к кровати, где (вероятно, под подушкой?) у него, конечно, лежало оружие.

Фандорин придал резвуну дополнительное ускорение посредством пинка в зад, и Цукерчек полетел быстрее и дальше, чем рассчитывал – прямо темечком в стену.

От удара на мгновение скис, а когда зашевелился, Эраст Петрович уже сидел на спине у поверженного неприятеля, сжимал одной рукой оба тонких немужских запястья. Вторая рука, в лайковой перчатке, держала вынутый из-под подушки «наган».

– Если б не убитый ребенок, я бы доставил вас в краковскую п-полицию и считал бы дело исполненным, – объяснил Фандорин. – Но ведь пока будет тянуться волынка с выдачей, вы от дураков-австрийцев сбежите, вы субъект ловкий. Нет уж, пан Цукерчек. Придется вам застрелиться из собственного револьвера. На нем ведь есть ваши отпечатки?

Он приставил дуло к виску убийцы.

– И вам даже неинтересно, с кем я говорил по телефону и кому должен передать деньги? – быстро сказал пленник. – Вы ведь из Охранки. Непрофессионально.

Не очень-то он испуган, отметил Эраст Петрович. Голос не дрожит. У психопатов этого типа чувство страха ослаблено, а бывает, что и вовсе отсутствует. Тем они и опасны.

– Д-двойная ошибка. Я не из Охранного отделения. И мне неинтересно.

Но револьвер Фандорин бросил на постель, с тяжелым вздохом. Ледяная ярость, сжимавшая сердце, вдруг отхлынула.

Были времена, когда Эраст Петрович сам выносил приговор и сам его исполнял – если считал такой поступок правильным. Но те времена кончились. Благородный муж не может быть палачом, однажды понял Фандорин. Даже если очень хочется.

Эта победа – над самим собой – была труднее и оттого отраднее победы над прытким злодеем. Потому что внешнее Зло победить много легче, чем Зло, живущее в тебе самом.

Фандорин спустился с кровати, сел в кресло. Сунул руки в карманы.

Сел и Ружевич. Недоуменно покосился на лежащий рядом «наган».

Усмехнулся:

– А, п-понятно. Вы как человек высокой нравственности не можете застрелить безоружного. Сейчас я потянусь за револьвером, тут-то вы меня с чистой совестью и шлепнете. В котором кармане у вас пистолет – в левом или правом?

Хмурый Фандорин (победа над внутренним Злом давалась ему нелегко) буркнул:

– Ни в каком. В России вас, вероятно, казнят. Но п-палачом буду не я.

– В России? – оживился Цукерчек. – З-значит все-таки выдача?

Два заики – это перебор, раздраженно подумал Эраст Петрович. Попробовал ответить без заикания, сорвался – и разозлился еще больше.

– Не надейтесь. Австрийцы вас, пожалуй, еще и не выдадут, если узнают, что дело п-политическое. Ч-черт! Я просто возьму вас за шкирку, посажу в таксомотор и увезу на ту сторону. У вас ведь есть «полупасок».

Руки из карманов он вынул, чтобы Ружевич не опасался подвоха. Ну же, смелее!

А тот, будто случайно, передвинулся поближе к «нагану». Спросил с улыбкой:

– Что, если я не захочу «за шкирку»?

– Захотите. Да вы не стесняйтесь, попробуйте меня з-застрелить. Мне быстрее показать, чем объяснять.

Оружие Цукерчек схватил с впечатляющей быстротой, но ведь еще надо пол-секунды, чтобы взвести курок, а на это у бедняги времени не хватило, да и не могло хватить.

Оттолкнувшись от пола ногой, Фандорин нанес указательным пальцем парализующий удар.

Сходил к себе в нумер за верхней одеждой. Причесался перед зеркалом.

Когда вернулся, Ружевич лежал смирно, хлопал ресницами.

– Это был совсем слабый тычок, – растолковал Эраст Петрович. – Скоро я верну вас в нормальное состояние, а пока полежите, п-послушайте… Да, я знаю, как это мучительно: чувствовать свое тело, но не иметь возможности пошевелиться. Если попробуете дурить – бегать, звать на помощь полицию, жаловаться австрийским пограничникам, я проделаю то же самое. Быстро и незаметно для окружающих. Все решат, что с вами приключилась к-кондрашка. А поскольку у вас российский паспорт, граница рядом и при вас с-сопровождающий, мне, конечно же, позволят перевезти больного на российскую территорию. Только, предупреждаю, в следующий раз паралич будет более продолжительным. Часов на двенадцать или даже на целые сутки. Будет неприятно, если вы непроизвольно обмочитесь или того хуже. Я знаю, вам это не понравится.

Лицо временного паралитика побелело.

– Если обещаете меня слушаться – мигните два раза… Ну, так-то лучше.

Эраст Петрович нажал на точку «оки», и Цукерчек облизнул губы, осторожно пошевелил пальцами. Сел.

– Или все-таки устроить вам суточный паралич прямо сейчас? – задумчиво молвил Фандорин. – Вызову карету, погрузим вас на носилки. А в тюремной камере я вас оживлю. Хотите?

– Нет, п-пожалуйста! – взмолился бледный Ружевич. – Не делайте так б-больше! Это ужасно! Лучше на в-виселицу! Я п-пойду с вами! К-клянусь…

– Перестаньте на каждом слове з-заикаться! – рявкнул Эраст Петрович.

Портье сказал, что стоянка таксомоторов, которую Эраст Петрович видел из фиакра, находится по другую сторону Рыночной площади, минутах в десяти пешего хода, поэтому извозчика брать не стали. Шли неторопливым шагом, под руку, как закадычные друзья. И налегке. Ранец с деньгами Фандорин отправил с нарочным в российское консульство, дежурному, приложив конверт с сопроводительной запиской. А то, не дай бог, австрийцы на границе устроят досмотр.