– Всё было! У меня в губернии полный порядок! – еще пуще разволновался подполковник. – Шесть человек охраны! Дверь бронированная! Строжайшее запрещение открывать на дистанции! Всё как положено. Но ведь аварийное торможение. Сопровождающие подумали – крушение. И постучал не кто-нибудь, а старший кондуктор. Его, оказывается, держали на мушке злоумышленники… Почтовый сотрудник открыл, ну и… Забрали только банковскую сумку. Она нетяжелая, двадцать пачек сторублевых купюр…

– С-сопротивление было?

– Нет. Взяли врасплох. И тем не менее всех убили, всех! Сатанинская безжалостность!

У Павлова дрожала рука, которой он всё пытался застегнуть пуговицу на воротнике кителя.

– Полагаю, убили не всех. Иначе откуда вы узнали бы, что постучал именно старший кондуктор?

– Да. – Подполковник махнул вахмистру, чтобы не торчал столбом, а возвращался на пост. – Почтовый служащий Коркин чудом выжил. Ранен, но нетяжело. Я как раз начал его допрашивать, когда мне доложили, что вы здесь…

– Ясно. Пойдемте. Посмотрим, что там. Да и холодно здесь стоять…

Фандорин поежился в своем твидовом пиджаке. Декабрь в южной Польше выдался малоснежный, но противный – ветер пробирал до костей.

В вагоне пахло пороховым дымом, кровью и рвотой. Остановившись на пороге, Эраст Петрович покачал головой.

Действительно бойня.

Вдоль стены, в ряд, как на построении, в одинаковых позах лежали шестеро в жандармских мундирах. Все лицом вниз. У каждого посередине затылка аккуратная дырка.

Человека в железнодорожной форме, и еще одного, пожилого, очкастого, в обычном пиджаке, смерть, по-видимому, застигла в движении, но и эти двое получили только по одной пуле: в переносицу и в сердце.

– Это старший к-кондуктор, – показал Фандорин на железнодорожника. – Штатский кто?

– Сотрудник банка. А Коркин – вот…

Тощий блондин в черной почтовой тужурке, мучнисто белый, сидел на стуле, держался руками за перебинтованную голову и раскачивался из стороны в сторону.

– Я пока еще не полностью восстановил картину произошедшего, – начал объяснять Павлов, но Эраст Петрович его остановил.

– А что тут восстанавливать? Солдаты не успели взять оружие. Их, кондуктора и банковского заставили лечь на пол. Взяв сумку с деньгами, грабители открыли огонь на п-поражение. Из двух револьверов. – Фандорин наклонился над мертвецами. – Кажется, «кольт» сорок пятого и «наган». Быстрота и точность п-поразительные. Сначала, разумеется, стреляли в жандармов. Кондуктор и банковский успели приподняться. Но и только…

Он смотрел уже не на покойников, а на раненого.

– Так всё было, Коркин?

– Я не знаю… – Голос был жалобный, прерывистый. – Открыл дверь. Сразу удар в лоб, вот сюда… – Коркин осторожно потрогал переднюю часть головы, где сквозь бинт проступало красное пятно. Другое, больше размером, виднелось сбоку, над ухом. – В глазах темно… Очнулся – лежу на полу. Лицом вниз… Боялся шевельнуться. Пусть думают, что убит. Или без чувств. Даже глаза закрыл… Ничего я не видел. Совсем ничего…

– Но уши-то вы не з-заткнули. Значит, всё слышали. Ну-ка, поподробнее. С самого начала.

– Ага. – Почтовый служащий перевел взгляд на подполковника Павлова. Тот сделал грозное лицо. Раненый быстро закивал. – Хорошо. С начала… Сидел, сверял посылки по описи. Солдаты, четверо, играли в домино. Двое спали. Господин Гжебич из банка что-то писал… Вдруг толчок, грохот. Меня чуть со стула не сбросило… Я думал, столкнулись с чем-то. Или паровоз с рельсов сошел. Все вскочили, закричали. А выйти нельзя – инструкция. И непонятно, чтó там… Ну, а дальше я говорил. Стук. Старший кондуктор Хвощинский, я его знаю. Часто вместе ездим. «Откройте, пан Коркин! – кричит. – Скорее!». Я открыл. Лицо у Хвощинского странное такое. Глаза вытаращены, губы прыгают. Ну понятно – авария. Но спросить я ничего не успел. Сбоку что-то мелькнуло, и по голове… Я рассказывал. Наверно, рукояткой пистолета. А впрочем, не знаю…

– Воды ему, – велел Фандорин и похлопал заплакавшего рассказчика по плечу. – Успокойтесь. Вспоминайте, ничего не упускайте.

Павлов поднял со стола опрокинутый графин, в котором еще оставалось немного воды. Налил в стакан.

– …Спасибо. – Зубы почтового чиновника клацали о стекло. – Значит, лежу. Не шевелюсь. В ушах шумит – волнами. То накатит, то отхлынет… Слышу голос. Тихий такой, спокойный. «Уважаемые господа жандармы, – говорит, – убедительно прошу не кидаться за карабинами. Иначе будете застрелены на месте. Извольте лечь на пол, если вас не затруднит».

– Так в-вежливо?

– Даже еще вежливей. Я слово в слово не помню. Прямо как приказчик в галантерейном магазине. Казимиру Вацлавовичу – это Гжебич, из банка – он говорит: «Будьте любезны указать, которая здесь сумка «Торгового банка». Премного благодарен». Я даже подумал: раз так интеллигентно всё, убивать не будут. Это, думаю, не бандиты, это революционеры.

– По-русски говорили? Без акцента?

– Да. То есть нет… – Коркин поправился. – По-русски, но с акцентом. Вежливый, наверное, поляк. Твердое «л» проглатывал. А второй кавказец. Басистый. Но этот мало говорил. Только «Нэт», «Сдэлаю» и «Хорошо». Поляк главный был. Ах да. Еще он немного заикался. Как вы.

– Поляк; очень вежливый; заикался?

Эраст Петрович на несколько секунд закрыл глаза. Заикание и акцент легко изобразить, а вот интеллигентную речь, феноменальную меткость, явную опытность в подобных делах не сымитируешь…

Сима Ланжерон? Так далеко от дома не работает. Янек Варшавский? Этот вежливо не умеет. Ружевич? Всегда ходит на дело один…

– Какого «поляк» был роста? В какой руке держал оружие? Вы на него даже тайком не взглянули?

– Какое там! Лежал, молился. Чтобы кто-нибудь из жандармов не вздумал геройствовать… Ох, не о том надо было… Вдруг выстрелы. Два, еще два, еще два. Быстро так. Подряд. Да-дах, да-дах, да-дах! Потом еще два. Дах! Дах! Кажется, еще и крики, но я оглох. Всё, как через вату… Господи, молюсь, яви чудо! Спаси! И тут, как палкой по голове…

Коркин закрыл лицо ладонями, зарыдал.

– Пуля прошла по касательной. Выше уха, – пояснил Павлов. – Торопились уйти. Или же…

Подполковник многозначительно поглядел на Фандорина.

– Вы потеряли с-сознание?

– Что? Нет… Больно было ужасно, но я даже не ойкнул. Пусть думают, что убит… И спас Господь. Ушли. Этот, поляк который, говорит: «Здесь всё, теперь на варшавский». Кавказец ему басом: «Идем». И ушли… Чудо, чудо!

Почтовый плакал и крестился, крестился и плакал. А Фандорин прошелся по вагону, стараясь не наступать в кровь. Поднял с пола серую замшевую перчатку. Внимательно рассмотрел, примерил. Перчатка была маленькая. Сунул в карман.

– Сергей Кириллович, у меня к свидетелю вопросов больше нет. Заканчивайте. Я скоро вернусь.

И действительно вернулся довольно скоро – минут через пятнадцать. Павлов стоял над раненым, который испуганно смотрел на жандарма снизу вверх, будто не понимал, чего от него хотят.

– Оставьте его. У вас есть с собой ж-железнодорожное расписание?

– Обижаете, Эраст Петрович. Наизусть помню.

– Какие поезда проходят через Кельцы в это время?

– Два, по Ивангородской линии. Один к австрийской границе, на юг. В десять тридцать. И один на север, варшавский. В десять сорок. – Подполковник посмотрел на часы. – То есть отходит через пять минут.

– Это поезд, на котором должен был ехать я, – сказал Фандорин безо всякой, впрочем, печали. – А какое расстояние отсюда до вокзала?

– Семь с половиной верст.

– Значит, было какое-то средство п-передвижения. Пойдемте-ка прогуляемся.

Он спрыгнул с подножки на землю, огляделся. Перешел на другую сторону пути – не ту, где ждали жандармские лошади – и быстро зашагал в сторону кустарника.

– Удивляюсь на вас, – догнал его подполковник. – Ведь очевидно, что Коркин – сообщник. Потому и открыл дверь. Я не верю ни одному его слову. Приметы наверняка ложные. Сколько на самом деле было грабителей – неизвестно. И про варшавский поезд, конечно, тоже враньё. Направляет по фальшивому следу. Но ничего, главная нить у меня в руках: сам Коркин. Я вытрясу из него правду, будьте уверены.