Я быстрым шагом направляюсь к училищу и пристально вглядываюсь в большое темное здание. Я знаю, где папин кабинет, – на последнем этаже. Свет не горит. Ага! Так он засиживается на работе! Училище погружено во тьму, только на первом этаже светятся окна, там, где расположены мастерские. И вдруг у меня перехватывает дыхание. Папа там! Стоит возле окна, я даже различаю его профиль. Его голова то откидывается назад, то наклоняется вперед. Словно он что-то рассматривает. О боже!

Он в мастерской с какой-нибудь студенткой. Как он может так поступать?! Ведь несчастная Анна ждет его дома и изводит себя.

Я вбегаю во двор и бросаюсь к центральному входу. Он заперт на замок, но за углом есть служебный вход, и он открыт. Вхожу в здание и иду по длинному гулкому коридору. Сапоги зловеще клацают. Пытаюсь ступать на цыпочках, осторожно, как взломщик. Крадусь по лестнице, одолеваю первый пролет. Сердце глухо стучит. Сама не знаю, что за игру затеяла. Что сейчас будет – даже страшно подумать. Может, плюнуть и оставить все как есть? Нет, с неопределенностью надо покончить – раз и навсегда. Я все выскажу папе начистоту. И пусть правда выглядит неприглядно – мне по барабану. Я хочу ее знать. Если мой папа не лучше старого извращенца, мне придется принять это как факт. Но ему тоже полезно понимать, кто он есть на самом деле.

Рывком открываю дверь в мастерскую. Папа от удивления открывает рот. Кроме него, в помещении никого нет! Папа стоит возле холста и рисует. Напротив него – зеркало. Он пишет автопортрет. От неожиданности он подскакивает и пачкает нос краской, которой изображал седую бороду.

– Господи, Элли! Погляди, что ты натворила! Перепугала меня до смерти. Что ты здесь делаешь?

Я смотрю на него, не произнося ни слова.

– Элли, я сто раз тебе говорил: нет у меня никакой тайной возлюбленной. Годы уже не те, мой поезд давно ушел. Студентки воспринимают меня как старого чудика не первой свежести. И они недалеки от истины.

– Никакой ты не старый и не чудик, – мямлю я. Мне ужасно неловко. – Извини, из-за меня ты вымазал нос. Эта краска ведь стирается?

– Не знаю, не знаю. Может, в этом что-то есть. Я и мой новый мохнатый нос.

Я встаю рядом с папой и внимательно рассматриваю портрет. Сразу видна рука мастера. Папа всегда был великолепным живописцем, хотя не писал целую вечность. Он изобразил себя до боли реалистично, передав каждую морщинку, каждый седой волосок. В глаза сразу кидаются появившийся животик, сутулые плечи, старые изношенные ботинки.

На портрете он стоит у мольберта. Взгляд сосредоточен на полотне. Это тоже папин портрет, но совсем другой. На нем папа куда моложе, в стильном черном костюме, с аккуратной бородкой, модной стрижкой и плоским животом. Видимо, он находится на какой-то выставке. Может, собственной. Стоит в толпе поклонников. Среди гостей – Анна и мы с Цыпой. Целый выводок длинноногих девиц чокается шампанским. Престарелые господа в костюмах выписывают чеки, покупая картины за астрономические суммы.

– Ах, папа! – голос мой смягчается.

– Вот так. Печально, правда?

– Это… потрясающе.

Но грустно. Папа понимает, что не добился того, к чему когда-то стремился.

– Картина не шедевр, Элли, но это лучшее, на что я способен. Я работал над ней из вечера в вечер и вложил в нее весь мой талант. Хотя все это отчасти лишено смысла. Мне хочется быть таким, – папа показывает на себя молодого, – а настоящий я вот. Старый завистливый идиот.

– Папочка, извини, у меня это случайно вырвалось. Я ничего такого не имела в виду. И ты мне больше нравишься таким, как сейчас.

– Приятно слышать, Элли, даже если ты просто не хочешь обижать своего престарелого родителя.

– Анна тоже больше любит тебя настоящего.

– Не уверен. Она теперь живет в другом мире. Думаю, я ей изрядно надоел. Может, она еще познакомится с модным и успешным дизайнером…

– Все может быть. Но он ей не нужен, папа. Ей нужен ты. Я знаю. Она из-за тебя страшно переживает. Почему ты нам не сказал, что просто пишешь картину?

– Мне нужно было понять, могу ли я создать что-то по-настоящему стоящее. Не хотелось никого ставить в известность раньше времени – вдруг ничего бы не получилось. Вынужденная необходимость.

– А может, подсознательно ты хотел заставить Анну поволноваться? – предполагаю я.

– Она занята выше крыши и даже не замечает, жив я или нет.

– Ну папочка! Ты ведь знаешь, что это неправда. Ты нужен Анне как воздух. Она тебя любит.

– Я ее тоже люблю, – произносит папа угрюмо.

– Тогда почему бы тебе не пойти домой и не сказать ей это?

– Ладно. Домой так домой. Элли, ты правда считаешь, что картина удачная?

– Я же тебе сказала, папа. Восхитительная!

– Ну ладно… Пожалуй, она не так уж плоха. Но надо над ней еще потрудиться.

– В частности, над волосатым носом.

– Это я исправлю сию минуту.

Папа окунает кисточку в розовато-бежевую краску и водит ею по коричневому пятну.

– Слушай, пап, закрась бороду тоже. Давай поглядим, как ты выглядишь без нее.

– Но я всю жизнь носил бороду, – отпирается папа.

– Даже когда был маленьким?

– А то. Когда я был младенцем, у меня была чудесная щетина, когда я научился ходить, отросла козлиная бородка, а в шесть лет я приобрел полноценную бороду, – смеется папа. – Ладно, ладно, давай ее сбреем.

Он ловко закрашивает бороду. Лицо на портрете выглядит до странности голым, но мне нравится.

– Папа, ты помолодел лет на десять.

– Правда? – Папа поглаживает настоящую бороду. – М-м-м… Может, побриться?

– Посмотрим, что скажет Анна. Может, ей нравится, что ты похож на Санта-Клауса.

– Никто не подденет так, как дочь номер один.

Он делает выпад кистью, прицелившись мне в бок. Я хватаю другую кисть, и мы устраиваем турнир по фехтованию. Какое счастье, что папа опять стал таким, как прежде!

Мы возвращаемся домой вместе. Я сразу отправляюсь в постель – пусть папа с Анной побудут вдвоем. Не знаю, сумеют ли они поладить, но за завтраком они оба кажутся необычайно оживленными.

Перед уходом в училище папа чмокает Анну в щеку. Я поднимаю брови, а она чуть краснеет и застенчиво улыбается.

Почтовый ящик набит корреспонденцией. Цыпа вылетает за порог и приносит охапку писем.

– Скучища, скучища, скучища. – Он бегло просматривает деловые письма и вручает их Анне.

– Мама, почему ты получаешь так много писем?

– Из-за свитеров, дорогой. Может, мне скоро придется нанять личного секретаря – отвечать на письма. И найдем хорошую няню – сидеть с тобой после школы, если меня не будет дома. Надо как-то организовать быт! – говорит Анна.

Цыпа держит в каждой руке по письму.

– Это тебе, Элли. Нечестно, я тоже хочу письмо.

– После школы я тебе напишу письмо от кукурузного ковбоя, – обещаю я. – А сейчас давай поглядим, кто мне пишет.

Беру конверты и перевожу взгляд с одного на другой – сердце у меня часто бьется. Узнаю почерк на обоих. Не знаю, какое письмо открыть первым. Перекладываю их из одной руки в другую, затем распечатываю письмо Николы Шарп. Пробегаю страницу глазами. Внизу она изобразила себя с радужными феями, которые держат ее за руку!

«Дорогая Элли!

Не волнуйся. На мой взгляд, ты самый оригинальный иллюстратор на свете. Очень трогательно, что ты воспользовалась наработками своей мамы и взяла в качестве образца ее мышку, но ты пошла дальше и создала свою Мертл.

Мне очень понравилось, как ты проиллюстрировала письмо. Хотелось бы увидеть и другие твои работы. Если не возражаешь, мы могли бы встретиться. Приезжай во время летних каникул на день-другой ко мне в мастерскую. Я покажу тебе, как рисовать радужных фей, а ты покажешь, как рисовать Мертл.