– О чем думает твой отец, Ион? – обратился один из стабберов к своему соратнику, сидящему справа от него. – Чугуна давно пора вышвырнуть из стражи. Недостоин он. Да и слухи эти… Не на ровном же месте.

– Известно, о чем он думает, – хмуро ответил молодой, коротко стриженный парень. – О благе Зоны печется днем и ночью. И при этом считает, что для новобранцев разбитые носы – лучшая школа жизни. А бабы пусть не ревут. Никто об изнасилованиях официально не заявлял, трупов нет, а синяки и ссадины могут и на бытовой почве появиться. Если же даже что-то такое и было, то ничего страшного, от девок не убудет. А если еще они принесут здоровое потомство, им же лучше – глядишь, молодой мамаше в Игре[1] участвовать не придется.

Ион сплюнул. Нелегко ему было цитировать подобное, да еще в присутствии Лии, чья железная воля оказалась сильнее законов Зоны Трех заводов в отношении ее женской половины населения.

– Прости, Лия.

– Все нормально, Ион, – девушка ободряюще хлопнула стаббера по плечу и улыбнулась. – Ты-то здесь при чем? Родителей не выбирают.

«Как и то, кем родиться – мужчиной или женщиной, – подумал стаббер. – Реально жаль девчонок, над которыми какой-то подонок глумится. Это ж на всю жизнь отпечаток. И заступиться за них некому, и постоять за себя они не смогут никогда. Не всем же быть такими, как Лия».

Взгляд Иона невольно скользнул по лицу и фигуре девушки. Что и говорить, молодая воительница была само совершенство, и суровое боевое облачение лишь подчеркивало ее красоту. Обычно жительницы Зоны быстро теряли свою свежесть, грацию и молодость, целыми днями работая на благо общины. К тому же Закон предписывал женщинам рожать как можно чаще, что не могло не сказаться на их внешности и здоровье – ведь беременность ни в коем случае не была поводом для отмены обязательных работ на благо Зоны. Законы выживания поистине безжалостны к слабому полу в мире, пережеванном и выплюнутом жуткой пастью Последней Войны…

«А ведь в старых книгах написано, что до войны беременные женщины могли не работать, а также имели право любить мужчин без риска забеременеть, – продолжал размышлять Ион. – Но то до войны… И об этом лучше помалкивать. Отец за такие слова любого в ереси обвинит и показательный суд устроит, с него станется».

Очередной рабочий день закончился. Рабы, целыми днями вкалывающие на благо Зоны Трех заводов за еду и защиту, нетвердым шагом направились к пункту раздачи пищи. Миска полужидкой похлебки, кусок серого хлеба, кружка вонючего дезинфицирующего напитка, без которой через месяц сдохнешь от мутировавших кишечных паразитов, – вот вторая часть награды за целый день работы. Первая часть, обед, комом упавший на желудок, все еще напоминал о себе кислой отрыжкой.

Закончился еще один день изнуряющего и неблагодарного труда, будь он неладен… Да только куда ж денешься с этой Зоны Трех заводов? Нет, насильно держать никто не станет. Хочешь уйти – иди на все четыре стороны! Но только сунься за Стену – и запах свободы быстро развеется дыханием смерти. Коварные аномалии, плотоядные растения, хищные мутанты – как говорится, выбор велик, а финал всегда один.

Так что если в стабберы либо во внутреннюю стражу не годишься, а жить хочешь – вкалывай за скудный паек с утра до ночи. Только жизнь ли это? Вряд ли. Так, бессмысленное существование.

Подобные мысли изо дня в день прокручивались в головах рабов, отпечатываясь на их лицах вечной маской усталости и безразличия ко всему. И лишь один из них, невзирая ни на что, каждый день был бодр, и даже порою весел.

– Триста тридцатый, ты двужильный, что ли? – проворчал сгорбленный бородач здоровому, под два метра ростом громиле, вместе со всеми идущему получать свой честно заработанный ужин. – Пашешь за троих и хоть бы что тебе!

– Не знаю, – непринужденно ответил здоровяк. – Мамка говорила, я таким родился – сильным и здоровым. А как вырос, еще сильнее и здоровее стал.

Бородач хотел было сказать что-то типа: «ага, силы много, зато ума ноль», но сдержался. «Триста тридцатый» не смотри, что с виду громила, – более душевно ранимого человека Зона Трех заводов не знала. И быть бы ему вечной жертвой издевательств и насмешек, если б не огромный рост, хорошо развитая мускулатура и детская обидчивость, которая при его данных вполне могла обернуться для обидчика отнюдь не душевными травмами. Мирный и дружелюбный, «триста тридцатый» мгновенно преображался, стоило кому-то задеть его хоть словом. Его большие глаза мгновенно наполнялись слезами, и, всхлипывая, словно ребенок, он бросался на обидчика и бил его по принципу «аккуратно, но сильно». А кому лишний раз охота получать по морде, даже зная, что насмерть бить не будут, а так, поучат немного манерам? Понятное дело, что пара-тройка выбитых зубов не в счет, даже надсмотрщик над рабами не озаботится такой мелочью. И пусть они побитые кариесом, гнилые и черные, но все ж свои, жалко. К тому же никто не исключал возможности, что однажды этот громила не рассчитает силы своего удара…

Руководство Зоны «триста тридцатого» ценило – насколько вообще может хозяин ценить раба. Ну да, инфантилен, словно ребенок, туповат, раним, впечатлителен, чересчур добродушен – мухи не прибьет, если только та его не укусит… Так что ни стаббера, ни стражника, ни надсмотрщика из него не получится, хотя жаль – парень силен, словно трехлетний жук-медведь. Специально для него стражники придумали соревнование. Грузим здоровяку на плечи двухпудовый ящик – и предлагаем взбежать на верхний ярус за десять секунд, отмеряемых по древнему механическому секундомеру. И взбегал ведь, даже не запыхавшись. Тому, кто повторит эдакий подвиг, стражники предлагали недельный паек. Но пока что никто не повторил, хотя пытались многие на потеху охране.

С такими физическими данными быть бы «триста тридцатому» в рядах лучших воинов Зоны, но у каждого своя судьба.

Зато в тяжелом физическом труде равных «триста тридцатому не было». Работал громила как заведенный и, казалось, вообще не уставал. В производственных цехах его на руках носили бы, если б смогли поднять. За счет его силы и выносливости нормы выработки любой бригады, куда назначали «триста тридцатого», вырастали втрое, что порой вызывало у власть имущих приступ невиданной щедрости, выражаемой в увеличении продуктового пайка на каждого раба, трудившегося в одной группе с громилой. Сам «триста тридцатый» и так получал вдвое больше – кормить такую махину нужно было отменно, это понимали все, даже рабы, ревниво следившие за каждой сухой коркой, исчезающей во рту у соседа. А иной раз подкатишь к «триста тридцатому» с добрым словом – так и поделится…

Впрочем, такое случалось не часто. Хоть по развитию и был здоровяк дитя-дитем, но просто так пайкой не делился: мол, я заработал, я и съем, а у тебя своя есть. Но некоторым везло, в особенности тем, кто по воле случая знал настоящее имя громилы и держал это знание в строжайшем секрете. «Триста тридцатый» тут же расплывался в доброй улыбке, стоило ему услышать, что к нему обращаются не по номеру, а по имени, данному ему давно умершей матерью. Нравилось оно ему. Короткое, звучное… Свое. Та малая собственность, которую никто никогда не сможет отнять даже у раба.

За старинным массивным столом сидели двое мужчин. Один – наместник бога на земле, выжженной глобальной войной… во всяком случае, для тех, кто живет по эту сторону Стены. Другой рангом поменьше, но кто знает, как все обернется в дальнейшем. Впрочем, для него на данный момент никаких возможностей повышения не предвиделось.

«Хоть бы раз ты высунул свою лысую башку за Стену!» – зло думал второй заместитель Директора. Говорил же он, разумеется, совсем другое.

– Стабберов и стражи у нас пока что достаточно, как и рабов. А вот с рождаемостью – проблема. За последние два месяца из пяти рожденных детей трое – с мутациями. Причем две роженицы из пяти просто умерли при родах…