Даже конь под ним от султанчика из перьев между ушами и до копыт разукрашен, словно собрался на праздник. Остальные разодеты не менее ярко, но граф еще и ухитряется держаться франтом, который даже в самом жестоком бою умеет не запачкаться, разве что получит пару засечек на панцире.

Бобик уже прыгает вокруг него, распугивая остальных коней, выказывает дружбу, арбогастр перешел на простой галоп – рысь и наконец остановился.

Я вскинул руку, рыцари по жесту Альбрехта придержали коней, а сам он на рысях примчался ко мне.

– Ваше Величество?

– Обстоятельства меняются, – сказал я. – Рыцари Ордена не пропускают через Тоннель, но задираться с ними не будем. Вы проберитесь на ту сторону, прикинувшись торговцем, у вас и вид такой… да и вообще что-то в вашем благородном облике есть эдакое хитроватое, будто вы жулик из жуликов. Если сумеете, замаскируйте несколько своих лучших героев, их тоже на ту сторону. А все армию храмовники не пропустят.

Он слушал внимательно и встревоженно.

– А вы, Ваше Величество?

Я скривился.

– Тоже пройду на ту сторону, иначе мы все делаем зря. Наше дело правое. Даже не просто правое, а как бы совсем абсолютно правое! В Сен-Мари мятеж против законно избранного короля, это нелегитимно и очень опасно. Нельзя позволять всяким там свергать королей. Результаты выборов должны быть обязательными для всех, а кто против демократии – того на виселицу!

Он поморщился.

– Ваше Величество…

– Не вашевеличествуйте, граф, – оборвал я. – Я па-анимаю, с какой вы это интонацией! Думаете, о своей шкуре забочусь?.. Конечно, о своей. А заодно и о мировом порядке, примате законности и соблюдении демократичных основ и прав. Разве на всеобщих, равных и демократически прозрачных выборах в Сен-Мари слово и право голоса не были в соответствии с демократическими принципами предоставлены каждому человеку, начиная от герцогов и вплоть до баронов?

– Было, – согласился он, – но сейчас стоит ли возвращаться к той системе?

– Для начала, – ответил я мрачно. – Для начала, граф. На той стороне Хребта я поспешу в Гандерсгейм. Там наши войска. Пусть их немного, но все же… И, главное, подумываю отыскать адмирала Ордоньеса, он не мог уплыть далеко, а у него на корабле король Кейдан.

Он расширил глаза.

– А Кейдан… зачем?

– Надо использовать, – объяснил я. – Победу можно получить в долгой и кровавой резне, а можно и пройти фуксом. Если объявить в Сен-Мари, что мы явились возвращать трон законно избранному правителю, которого, все знают, ненавижу, моя репутация упадет или подпрыгнет?

Он поморщился.

– Понятно, подпрыгнет, но стоит ли восстанавливать на троне осточертевшего Кейдана?

– А репутация? – повторил я.

Он буркнул:

– Не представляю, зачем это в долгой перспективе.

– А зря, – сказал я наставительно, – вы знаете, как часто идиоты твердят фразу: «Я ненавижу ваши убеждения, но готов отдать жизнь, чтобы вы могли их высказывать свободно». Даже не представляете, сколько на свете тупоголовых!

Он посмотрел с великим удивлением:

– Чё, правда?

– А вы сами с дураками не сталкиваетесь на каждом шагу?

– Нет, – сказал он, – я о фразе. Что, в самом деле есть такие, что готовы отдать жизнь…

Я отмахнулся.

– Нет, конечно! Зато звучит как красиво. И чем человек глупее, тем чаще повторяет. И напыщеннее. А так как дураками мир заполнен, то надо делать вид, что и сам такой, живешь их заботами, радостями, чаяниями, любишь пиво и ходишь на футбол… в смысле, на турнирные бои… К тому же дураками управлять легко, нужно только почаще говорить им, что они свободные и демократичные, живут своим умом… ха-ха, у муравья ум помасштабнее!.. А мы, короли, лишь выполняем их желания. И можно запрягать этих остолопов, как хотим.

Он вздохнул.

– Да понимаю, что когда вроде добровольно, то работают лучше, чем когда из-под палки. Но все-таки вторгаться в Сен-Мари под лозунгом восстановления на троне…

– …демократии и общечеловеческих принципов, – подсказал я. – В лице его величества короля Кейдана!

Он сказал безнадежным голосом:

– Это Кейдан демократ и этот, как его…

Я отмахнулся.

– Граф, а наша пропаганда на что? Народ поверит во что угодно, он дурак, если все подадим правильно.

Он покачал головой, сказал совсем тускло:

– А Кейдану хоть скажем?

– Что идем восстанавливать его на престоле? – спросил я. – А нужно ли?.. Пусть себе остается там, где и прячется.

– Ну да, – пробормотал он, – что заслужил, то и получил. Хотя, понимаю, под такое знамя на вашу сторону сразу встанут все сторонники Кейдана.

– Это же хорошо!

– А как с ними?

– После победы? – спросил я деловито. – Полагаю, большая часть погибнет в процессе восстановления демократических основ и восстановления легитимности. Остальных объявим врагами народа или шпионами, это по выбору, и вышлем…

– Куда?

Я подумал, сказал с неуверенностью:

– Например, на острова… Австралию уже открыли?

– Какую еще Австралию?

– Понятно, – сказал я, – ничего, у нас такой флот, все откроем, потом хрен закроешь. Главное, агентов влияния выявить вовремя и обезвредить. Мелких тихо и бесшумно в темных подворотнях, крупных – со скандалом и разоблачениями. Мы строим демократичное и правовое государство, у нас все будет прозрачно и как бы доступно!..

Он пробормотал:

– Это если Кейдан еще жив…

Я подумал, кивнул.

– Да, конечно. Некоторые мои противники исчезают как-то тихо, даже и не поймешь, погибли где-то или затаились, тот же Хоффман исчез без следа… Но Кейдан, думаю, так просто не исчезнет.

– Слишком крупная фигура?

– Не слишком, но короли так просто не исчезают. Потому лучше мы его используем в своих интересах, чем кто-то против нас. В общем, граф, вы поняли все, по хитрым и блудливым глазкам вижу. Потому… встретимся на той стороне Хребта. Вас там будут ждать люди Норберта.

«Что-то уже перебор, – мелькнуло у меня, – ношусь, как мартовский заяц, а гонцы на что. Но, с другой стороны, я вот так выигрываю даже не часы, а ценные дни и недели».

Брата Отто, который граф Шварцбург-Рудольштадт из рода Кенисбергов, не видно, но среди рыцарей я заметил брата Клаура, этот по неспешности движений, исполненного достоинству облику и внимательному взгляду тянет на герцога, но герцогов, насколько знаю, в Ордене пока только трое: Готфрид, Ульрих и некий герцог Зальм-Райнграфенштайн, но тот возрождает отделения Ордена в северных королевствах.

Я издали поприветствовал рыцарей взмахом руки, Бобик ринулся выискивать тех, кто будет бросать ему до позднего вечера бревнышко, а я поймал взглядом лицо брата Клаура.

– Не слишком рутинная работа?

– Всякая работа в радость, – ответил он с достоинством, – если идет на пользу людям и человекам.

– И все-таки жаль, – сказал я, – что не можете пропустить меня с армией. Это излишнее рвение.

Он сказал почтительно:

– Брат Ричард, мы все знаем, как много вы сделали для нашего Ордена. Знаем и то, что благодаря вам удалось вывести его на свет божий.

Я перекрестился.

– Все в руке Господа.

Он кивнул.

– Да, конечно. Однако устав есть устав. Даже Господь Бог не смог бы изменить, если бы захотел даже. Да мы бы ему и не позволили…

– Если бы Господь жил на земле, – пробормотал я, – Ему бы не поздоровилось.

– Брат Ричард?

Подошел еще рыцарь, крупный, в дорогих доспехах, кивнул мне, приветствуя, и сказал примирительно:

– Брат Ричард, меня зовут брат Ральф, я барон Эттинг Гогенцоллерн-Зигмаринген. Спешу уточнить, вам никто не мешает ездить через Тоннель, хотя вы и при оружии. Только держитесь правой стороны. Этот самобеглый паровоз так быстро не остановишь, а под левой стеной набросано всякого хлама, никак не уберем.

Брат Клаур поколебался, но зыркнул на сэра Эттинга и сказал нехотя:

– Да, один человек – не армия, хотя мы вообще-то знаем, что если речь о вас, то… вы стоите целой армии. Вы, как и упомянул брат Ральф, свободны ездить через Тоннель в любую сторону и провозить с собой личное оружие, но, уж простите, ваше войско мы пропустить не имеем права.