Кошка радуется приходу хозяйки. В компьютере – пара писем от друзей. Она подогревает себе порцию лазаньи. Теперь она покупает готовые замороженные продукты. Вполне съедобные и к тому же недорогие, если хочешь сэкономить. Пока еда разогревается – семь минут, – Салли отпивает глоток вина.
Иона.
Ее трясет от гнева. И что ей прикажете делать – вернуться в этот проклятый дом, драить там гнилой линолеум и готовить куриные окорочка, которые кто-то выбросил на помойку, потому что вышел срок годности? И ей там будут каждый день говорить, что она недотягивает в развитии до Марни или до кого-нибудь еще из этих чокнутых? И все это ради того, чтобы оказаться ему полезной в той жизни, которую он себе выбрал?
Кент болен. Изжил самого себя, может быть, умирает. И он даже не поблагодарит ее за чистые простыни или свежую пищу. Нет, ни за что. Скорее умрет на этой своей койке под прожженным одеялом.
Да, но чек… Она же может выписать ему чек, совершенно реальный. На какую-то сумму – не слишком большую, но и не слишком маленькую. Ему эти деньги, конечно, не помогут. И разумеется, он от этого не перестанет ее презирать.
Презирать? Нет. Это не презрение. Ничего личного.
Но, как бы там ни было, Салли прожила этот день, и он не стал концом всего. Стал или не стал? Она сказала: «может быть, увидимся». А он ее не поправил.
Свободные радикалы{39}
Поначалу знакомые звонили Ните, чтобы узнать, не впала ли она в депрессию, справляется ли с одиночеством, что ест и не слишком ли много пьет. (Когда-то она любила вино, и теперь многие забыли, что в последнее время ей вообще запрещено пить.) Она отвечала сдержанно, и в ее интонациях не было ни возвышенной скорби, ни неестественной живости, ни рассеянности, ни смущения. Говорила, что продуктов привозить не нужно, у нее всего предостаточно. И лекарств, и марок, чтобы наклеивать их на открытки с благодарностями за соболезнования.
Лучшие подруги, вероятно, подозревали, что на самом деле все иначе: о еде она совсем перестала заботиться, а письма с выражениями сочувствия выбрасывает в помойное ведро. И откуда только берутся эти письма, если она даже не написала тем, кто живет далеко? Ни бывшей жене Рича в Аризону, ни его брату в Новую Шотландию (впрочем, человеку давно чужому), хотя они, наверное, лучше других поняли бы, почему она так обошлась с похоронами.
В то утро Рич крикнул ей, что хочет съездить в хозяйственный магазин в деревне. Было около десяти, и он начал красить перила на террасе. Точнее, стал отдирать прежнюю краску, чтобы потом нанести новую, и тут старый скребок развалился напополам прямо у него в руках.
Нита даже не начала беспокоиться, что его долго нет. Он умер мгновенно – упал на выносной рекламный щит, который стоял перед входом в магазин и обещал скидки на газонокосилки. Даже не успел зайти внутрь. Ричу исполнился восемьдесят один год, но со здоровьем у него все было в порядке, если не считать некоторой глухоты в правом ухе. Он был у врача всего неделю назад. Подруги Ниты высказались в том духе, что все эти недавние осмотры с чистыми страницами в карточке оборачиваются потом внезапными смертями. Вас послушать, отвечала она, так лучше вообще к врачам не ходить.
Впрочем, так она разговаривала только со своими ближайшими подругами-сплетницами, Вирджи и Кэрол, почти ее ровесницами, а ей было уже шестьдесят два. Люди помоложе старались избегать таких скользких тем. В первые дни они выражали готовность помогать Ните, кто чем сможет. При этом никто не заговаривал о том, как она переживет свое горе. Но Нита боялась, что в любой момент это может начаться.
Занявшись похоронами, она, разумеется, первым делом отказалась от всего, кроме самого необходимого. Самая дешевая коробка – и поскорее в землю, без всяких церемоний. Сотрудник похоронного бюро заикнулся было, что это противоречит закону, но они с Ричем все разузнали заранее. Собрали сведения еще год назад, когда врачи поставили Ните окончательный диагноз.
– Откуда мне было знать, что он меня опередит?
Знакомые, конечно, и не рассчитывали, что она устроит отпевание в церкви, но надеялись, по крайней мере, на гражданскую панихиду. Вспомнить его жизненный путь, сыграть его любимую музыку, взяться за руки, воздать Ричу хвалу и тут же вспомнить с легким юмором его остроты, его простительные оплошности.
То есть сделать все то, от чего Рича, по его словам, просто тошнило.
Итак, с похоронами управились моментально, и сочувственная атмосфера, которая поначалу окружала Ниту, сразу улетучилась. Хотя кое-кто, предполагала она, еще выразит глубокую озабоченность ее состоянием. Вирджи и Кэрол говорили иначе: что Нита окажется эгоистичной стервой, если свалится прямо сейчас. И поэтому они будут наведываться и отпаивать ее водкой «Серый гусь».
Она отвечала: я не стерва, но понимаю, о чем вы.
Рак перешел в стадию ремиссии – что бы ни значило на самом деле это слово. Во всяком случае, оно не означало «рака больше нет». Произошло улучшение, но, разумеется, не окончательное. Основные операции ей сделали на печени, и пока Нита ведет себя осторожно, печень не дает о себе знать. Вот только подруги расстроятся, когда Нита им напомнит, что вина ей нельзя. И водки тоже.
Пройденный весной курс облучения пошел на пользу. Теперь середина лета. Ните кажется, что вид у нее уже не такой желтушный, хотя кто знает, может быть, она просто привыкла к тому, как выглядит.
Нита встает рано. Умывается, надевает первое, что попадется под руку. Но все-таки и одевается, и умывается, и чистит зубы, и причесывается – волосы уже отросли порядочно. На висках седые, но сзади еще черные – как раньше, до болезни. Она подкрашивает губы и чернит брови, ставшие совсем жидкими. Всю жизнь она заботилась о тонкой талии и стройных бедрах и потому до сих пор интересуется, как у нее обстоят с этим дела, хотя знает, что теперь самое подходящее слово для описания всех частей ее тела – «цыплячье».
Потом она, как обычно, садится в свое просторное кресло, за стол, на котором навалены горы книг и непрочитанных журналов. Осторожно отпивает из кружки глоток слабенького травяного чая – он теперь заменяет кофе. Одно время ей казалось, что она и дня не проживет без кофе, но оказалось, что самое важное – это держать в руках большую теплую кружку: помогает сидеть и думать (или как это назвать? – то, чем она занимается часами, если не днями).
Дом принадлежал Ричу. Он купил его еще в те времена, когда жил со своей женой Бет. Сначала это была просто дача: супруги приезжали сюда по выходным, а на зиму дом запирали. Две спаленки, кухонька в пристройке-сарае. В полумиле от дома – деревня. Но вскоре Рич начал достраивать дом. Он обучился плотницкому ремеслу и пристроил крыло с двумя спальнями и ванными комнатами, потом еще одно крыло для своего кабинета, и дача постепенно превратилась в полноценный дом свободной планировки, с гостиной, столовой и кухней. Тогда и Бет заинтересовалась строительством, а сперва говорила, что не понимает, зачем он купил эту помойку. Однако она ужасно любила все улучшать, так что даже приобрела пару подходящих друг другу по цвету плотницких фартуков. Ей нужно было найти себе какое-то занятие, – до этого она несколько лет писала кулинарную книгу и наконец опубликовала ее. Детей у них не было.
И как раз в то время, когда Бет рассказывала друзьям, что нашла свое место в жизни в качестве ученицы плотника и что теперь они с Ричем стали гораздо ближе друг другу, чем раньше, Рич полюбил Ниту. Она работала в университете в учебной части, а он преподавал средневековую литературу. В самый первый раз они занимались любовью среди стружек и досок, заготовленных для строительства комнаты со сводчатым потолком, которая впоследствии стала центральной. Нита забыла там свои солнечные очки – вовсе не специально, но Бет, которая никогда ничего не забывала, в это так и не поверила. Последовал обычный в таких случаях скандал, банальный и тягостный, и все кончилось тем, что Бет уехала – сначала в Калифорнию, а потом в Аризону. Нита по настоянию начальника учебной части была вынуждена уволиться, а Рича не выбрали деканом факультета искусств. Он рано ушел на пенсию и продал городской дом. Ните не пригодился оставшийся от Бет плотницкий фартук меньшего размера. Вместо этого она, сидя посреди строительного хаоса, с упоением читала книги, готовила самые простые обеды на электроплитке, отправлялась в долгие экспедиции по окрестностям и возвращалась с букетами тигровых лилий или дикой моркови, которые ставила в пустые банки из-под краски. Позднее, когда они с Ричем окончательно устроились в новом доме, ей самой казалось странным, как это она так охотно сыграла роль молоденькой разрушительницы семьи – проворной и смешливой юной интриганки. Ведь на самом деле она была, скорее, серьезной, неловкой, застенчивой женщиной, – девушкой ее уже не называли, – способной перечислить имена всех английский королев (не только королей, но и королев). Она знала всю историю Тридцатилетней войны, но при этом стеснялась танцевать, если кто-то на нее смотрел, и совершенно не собиралась, подобно Бет, ничего улучшать в этом доме.
