Он разлил кофе по крошечным чашечкам и предложил перейти в библиотеку.

Мои ягодицы, отлепляясь от гладкой обивки стула, произвели звук, похожий на шлепок. Его, правда, почти не было слышно из-за дребезжания тонких кофейных чашек на подносе, который он держал своими старыми трясущимися руками.

О библиотеках в особняках я прежде только читала в книгах. Библиотеку отделяла от столовой панель, которая отодвинулась без малейшего звука, как только мистер Пёрвис коснулся ее ногой. Он извинился за то, что входит первым, поскольку несет поднос с кофе. Однако для меня это было большим облегчением. Я считала, что зад (не только мой, но и любого человека) – самая непристойная часть тела.

Когда я уселась на предложенный мне стул, он подал кофе. Сидеть в библиотеке было труднее, чем в столовой, поскольку теперь я оказалась вся на виду. Кроме того, стул в столовой был обит гладким полосатым шелком, а тут – каким-то темным плюшем, который покалывал меня и даже вызывал возбуждение.

Библиотека была ярко освещена, и выстроившиеся на полках книги смотрели на меня словно бы с упреком. Во всяком случае, они беспокоили меня больше, чем пейзажи на стенах столовой – тускло освещенной, да еще обитой поглощающими свет панелями.

Пока мы переходили из одного помещения в другое (для этого потребовалось лишь несколько секунд), мне вспомнилась одна из тех историй, о которых я в те годы только слышала, – где комната, называвшаяся библиотекой, превращалась в спальню с мягким светом, пухлыми подушками и всевозможными пуховыми одеялами. Но я не успела подумать, как буду действовать в подобных обстоятельствах, поскольку комната, в которую мы вошли, оказалась именно библиотекой. Лампы для чтения, книги на полках, бодрящий запах кофе. Мистер Пёрвис вытащил одну книгу, перелистал ее страницы и нашел то, что искал.

– Я буду очень благодарен, если вы мне почитаете. У меня глаза устают к вечеру. Знаете эту книгу?

«Шропширский парень»{23}.

Я знала. Даже помнила многие стихотворения наизусть.

Хорошо, ответила я, почитаю.

– А нельзя ли… нельзя ли вас попросить… не класть ногу на ногу?

Руки мои дрожали, когда я брала у него книгу.

– Да, – ответила я, – хорошо.

Он сел на стул возле книжного шкафа, прямо напротив меня.

– Итак…

Я начала читать:

Знакомые слова и ритм успокоили меня, захватили, и я почувствовала себя увереннее.

Где этот Урикон? Кто знает?

Нельзя сказать, что я совсем забыла, кто я, где нахожусь и в каком виде. Но настроение у меня стало какое-то отстраненное, философское. Мне пришло в голову, что все мы в этом мире в каком-то смысле голые. И мистер Пёрвис голый, хотя на нем есть одежда. Все мы несчастные, голые, раздвоенные существа. Стыд куда-то отступил. Я переворачивала страницы, читала стихи одно за другим. Мне нравился звук собственного голоса. А потом вдруг – неожиданно и почти что к моему неудовольствию – мистер Пёрвис меня прервал. Встал и вздохнул.

– Довольно, довольно, – сказал он. – Это было замечательно. Спасибо. Ваш деревенский выговор очень подходит к этим стихам. А теперь мне пора спать.

Я протянула ему книгу. Он поставил ее на место и прикрыл стеклянную дверцу шкафа. «Деревенский выговор»? Для меня это было нечто новенькое.

– Боюсь, что вам пора домой.

Он открыл еще одну дверь, – как оказалось, она вела в прихожую, где я была так давно, в самом начале вечера, – я прошла мимо него, и дверь за мной закрылась. Возможно, я пожелала ему спокойной ночи. Или даже поблагодарила за ужин, а он в ответ сказал несколько скучных слов («не за что», «спасибо за компанию», «с вашей стороны было очень мило приехать», «спасибо, что почитали Хаусмана») неожиданно усталым, дребезжащим, безразличным голосом. До меня он даже не дотронулся.

Та же темная гардеробная. Моя одежда, та же самая. Бирюзовое платье, чулки, пояс. Миссис Виннер появилась, когда я пристегивала чулки. Она сказала мне только одно, когда я уже была готова:

– Вы забыли свой шарф.

И действительно, у меня был шарф, связанный еще в школе на уроках домоводства, – единственная вещь, которую я связала за свою жизнь. И я чуть не забыла его в этом месте.

Когда я выходила из машины, миссис Виннер сказала:

– Мистер Пёрвис хотел бы перед сном поговорить с Ниной. Напомните ей об этом.

Напоминать оказалось некому: Нины в комнате не оказалось. Кровать ее была застелена. Пальто и сапоги исчезли. Какие-то другие ее вещи продолжали висеть в кладовке.

Беверли и Кей разъехались по домам на выходные, поэтому я побежала вниз к Бет: может быть, она что-то знает?

– Ты уж меня извини, пожалуйста, – сказала Бет, которая никогда в жизни ни перед кем не извинялась, – не могу же я уследить за всеми вами – когда вы уходите, а когда приходите.

Я повернулась к двери, и она добавила:

– Тебя сколько раз просили не топать, когда поднимаешься по лестнице? Я только что уложила Салли Лу.

По пути домой, в машине, я не могла решить, что сказать Нине. Спросить, ходила ли она раздетой в этом доме и знала ли, что за ужин ждет меня? Или ничего не говорить, подождать, пока она сама спросит? Но и тогда я могла бы с невинным видом рассказать, что подавали корнуэльских цыплят и желтый рис и что все было очень вкусно. А потом я читала вслух «Шропширского парня».

Пусть удивляется.

Но теперь, когда она ушла, все это потеряло значение. Миссис Виннер позвонила после десяти, нарушив тем самым еще одно правило, установленное Бет, и когда я сказала, что Нины нет дома, спросила:

– Это точно?

Тот же вопрос прозвучал, когда я сказала, что понятия не имею, куда ушла Нина:

– Точно?

Я попросила ее не звонить до утра, поскольку у Бет спят дети.

– Ну, не знаю. Тут серьезное дело, – ответила миссис Виннер.

Когда я проснулась утром, машина стояла напротив нашего дома. Через некоторое время миссис Виннер позвонила в дверь и объявила Бет, что ей поручено проверить Нинину комнату. Даже Бет была не в состоянии сдержать напор миссис Виннер, и та поднялась по лестнице, не услышав ни слова упрека или предупреждения. Она осмотрела все, что можно, в нашей комнате, заглянула в ванную, кладовку и даже потрясла одеяла, лежавшие там сложенными на полу.

Я сидела в пижаме, писала работу по поэме «Сэр Гавейн и Зеленый Рыцарь»{25}, попивая «Нескафе».

Миссис Виннер сказала, что ей пришлось обзвонить все больницы, разыскивая Нину, и что мистер Пёрвис сам ездил искать ее в те места, где она могла быть.

– Если узнаете что-нибудь, вам лучше нас известить, – предупредила она. – Если хоть что-нибудь узнаете.

Она начала спускаться по лестнице, но потом обернулась и сказала менее грозным тоном:

– А есть у нее знакомые в университете? Кто-нибудь, кто может знать?

Я ответила, что вряд ли.

В университете я видела Нину всего два раза. Как-то во время перемены она шла в толпе студентов по длинному нижнему коридору корпуса искусств. В другой раз сидела в столовой. В обоих случаях она была одна. Нет ничего особенного в том, что человек в одиночку торопится из одной аудитории в другую, но немного странно сидеть одному в столовой с чашкой кофе в начале четвертого, когда там почти никого нет. Она сидела и улыбалась, словно хотела показать, как ей тут нравится, какая для нее честь быть здесь и что она готова откликнуться на вызовы этой жизни, как только поймет, в чем они заключаются.