Так что Джойс часто замечает, что они с Мэттом остаются наедине только в постели.

И тогда он говорит: надо почитать что-нибудь серьезное.

В то время как она читает что-нибудь несерьезное.

Ну ничего. Зато в нем есть витальность, любовь к жизни, которая так ей нужна. Даже в университете, когда он занимается со старшекурсниками и соавторами – потенциальными врагами и клеветниками, – он движется так, словно захвачен вихрем. Когда-то это все казалось ей очень интересным. Скорее всего, и сейчас показалось бы таким, если бы у нее нашлось время взглянуть на свою жизнь со стороны. Она позавидовала бы сама себе. И люди наверняка ей завидуют или, уж точно, восхищаются: она так подходит своему мужу, ее друзья, занятия, увлечения и, конечно, карьера – все это так органично для их союза. Трудно поверить, что, приехав в Ванкувер, она чувствовала себя так одиноко, что согласилась встречаться с парнишкой, который работал в прачечной и был на десять лет моложе ее. А потом он ее бросил.

Сейчас Джойс идет по газону к старой миссис Фаулер – матери Дорис (второй жены и поздно осознавшей свою ориентацию лесбиянки) – и несет на руке покрывало. Миссис Фаулер плохо переносит солнечный свет, а в тени ее начинает бить озноб. В другой руке Джойс держит бокал только что приготовленного лимонного сока с водой для миссис Гован – той сиделки, которая сопровождает Салли и потому находится сейчас на работе. Миссис Гован нашла детский фруктовый пунш слишком сладким. Салли она ничего пить не разрешает: та может забрызгать свое красивое платье или, разыгравшись, кинуть бокал в кого-нибудь из гостей. Салли, похоже, не замечает такой дискриминации.

Проходя по лужайке, Джойс огибает группу молодых людей, усевшихся в кружок. Здесь Томми со своим новым другом, а также другие ребята: некоторые из них часто бывают у них в доме, а других она, кажется, раньше не видела.

Она слышит, как Томми говорит:

– Нет, я не Айседора Дункан.

Все смеются.

Должно быть, играют в ту сложную игру, которая была популярна много лет назад, – по жестам угадать фамилию. Джойс не помнит, как она называется. Наверное, Томми загадал фамилию, которая начинается на «б». А она-то думала, что теперь молодежь такая демократичная и не станет заниматься такими снобистскими играми.

Букстехуде! Она сказала это вслух:

– Букстехуде.

– Ну, букву «б» ты угадала правильно, – хохочет Томми, и другие присоединяются к нему.

– Ну-ну, хватит, – останавливает он их, – моя belle mère[1] вовсе не глухая. Просто она музыкантша. Ведь этот Букстахуди был музыкантом?

– Букстехуде прошел пешком пятьдесят миль, чтобы послушать, как Бах играет на органе{11}, – отвечает Джойс с некоторым раздражением. – Да, он был музыкантом.

– Надо же! – качает головой Томми.

Одна из девушек встает и выходит из круга.

– Эй, Кристи! – зовет ее Томми. – Кристи! Ты что, больше не играешь?

– Я сейчас вернусь. Только покурю в кустах, а то ведь тут нельзя.

На девушке короткое черное платье с оборками, напоминающее комбинацию или ночную рубашку, и строгий, хотя и декольтированный черный пиджачок. Светлые волосы растрепаны, черты лица какие-то неуловимые, брови не видны. Она не нравится Джойс с первого взгляда. Из тех девиц, думает она, чья главная цель в жизни – мешать людям спокойно жить. Таскается за другими. Джойс решает, что эта девушка обязательно ходит за знакомыми по пятам, является в гости к незнакомым людям и считает себя вправе их презирать. За их веселость (значит, несерьезность) и за их буржуазное гостеприимство (интересно, сейчас кто-нибудь еще использует слово «буржуазный»?).

Никто не запрещает гостям курить где им вздумается. Тут нет этих дурацких наклеек с перечеркнутой сигаретой – нигде, даже в доме. Джойс чувствует, что ее хорошее настроение куда-то испарилось.

– Томми, – говорит она вдруг. – Томми, будь добр, отнеси это покрывало бабушке Фаулер. Ей, должно быть, холодно. А лимонад – миссис Гован. Знаешь ее? Та, что заботится о твоей матери.

В таком напоминании о семейных связях и обязанностях нет ничего оскорбительного.

Томми быстро и грациозно вскакивает на ноги.

– Я загадал Боттичелли, – говорит он, забирая у нее покрывало и бокал.

– Извини. Я не хотела испортить вам игру.

– Да ничего, мы все равно не годимся в нее играть, – говорит парень, которого она знает, Джастин. – Мы не такие образованные, как были вы в свое время.

– Были, да, – отвечает Джойс. Секунду она стоит, словно потерянная, не зная, что дальше делать, куда идти.

Они моют тарелки на кухне. Джойс, Томми и его новый друг Джей. Вечер окончен. Гости разъехались, позади все поцелуи, объятия и восклицания. Кое-кто увез с собой большие тарелки с едой, для которых у Джойс не хватило места в холодильнике. Подсохшие салаты, пирожные с кремом, яйца, печенные в пряностях, – все это теперь выбрасывается. Печеных яиц почти никто и не попробовал. Старомодно. Слишком много холестерина.

– Жаль, столько труда на них ушло! – говорит Джойс, вываливая почти полное блюдо в мусорное ведро. – Наверное, они напомнили гостям церковные ужины.

– Моя бабушка такие делала, – подает голос Джей.

Это первая фраза, которую он адресует Джойс, и она видит, что Томми благодарно улыбается. Она отвечает улыбкой, хотя ее только что приравняли к бабушке.

– Мы их попробовали, нам понравилось, – говорит Томми.

Они с Джеем работают рядом с ней уже не менее получаса: собирают бокалы, тарелки и столовые приборы на веранде, по всему дому и по всей лужайке. Находят их даже в цветочных горшках и под подушками на диванах.

Мальчики – мысленно она называет их мальчиками – заполняют посудомоечную машину гораздо лучше, чем получилось бы у нее самой в ее теперешнем измотанном состоянии. Готовясь мыть бокалы, они наливают в одну раковину горячую воду с мылом, а в другую – холодную для ополаскивания.

– Бокалы тоже можно поставить в машину со следующей загрузкой, – предлагает Джойс, но Томми решительно мотает головой.

– Ты бы ни за что такого не сказала в нормальном состоянии, – говорит он. – У тебя от усталости ум зашел за разум.

Джей моет бокалы, Джойс вытирает их, а Томми расставляет по местам. Он до сих пор помнит, где что должно находиться в этом доме. На улице Мэтт энергично спорит о чем-то с коллегой по кафедре. Судя по всему, он совсем не так пьян, как можно было подумать при расставании с гостями, когда он лез ко всем обниматься и никак не мог распрощаться.

– У меня, наверно, и правда ум зашел за разум, – говорит Джойс. – Хочется перебить все эти бокалы и купить пластмассовые.

– Послевечеринковый синдром, – констатирует Томми. – Это мы проходили.

– А что за девушка в черном платье? – спрашивает Джойс. – Та, что отказалась играть.

– Кристи? Это, должно быть, Кристи. Кристи О'Делл. Жена Джастина, но фамилия у нее не по мужу. Ты же знакома с Джастином.

– Разумеется. Только я не знала, что он женат.

– Ах, боже мой, как они все выросли! – дразнится Томми. – Джастину тридцать лет, – добавляет он. – А ей, наверно, еще больше.

– Точно больше, – подтверждает Джей.

– Она интересная девушка, – говорит Джойс. – А чем занимается?

– Писательница. У нее по жизни все тип-топ.

Джей, склонившийся над раковиной, хмыкает.

– Правда, она не слишком приветливая, держится особняком, – продолжает Томми, обращаясь к Джею. – Правильно я говорю? Ты согласен?

– Думает, что она очень крутая, – внятно произносит Джей.

– Ну, она только что выпустила первую книжку, – говорит Томми. – Забыл, как называется. Название типа «Как сделать то-то и то-то», точно не помню. Когда выпускаешь первую книгу, какое-то время считаешь себя крутым.

Через несколько дней Джойс проходит мимо книжного магазина в Лонгсдейле и видит лицо девушки на рекламном постере. Там же значится ее имя: Кристи О'Делл. Она сфотографирована в черной шляпе и в том самом черном пиджачке, в котором была у них на вечеринке. Пиджак сшит в ателье, строгий, но сверху слишком открытый. Хотя ей там сверху практически нечего показывать. Кристи смотрит прямо в камеру, взгляд хмурый, обиженный, отстраненный и словно бы обвиняющий.