— Надо же! — спокойным голосом сказал он, выбравшись на поверхность. — Похоже, вы обставили меня, мистер Холмс. Наверное, догадались обо всем в самом начале и поиграли со мной как кошка с мышью. Снимаю перед вами шляпу, мистер Холмс, ваша взяла, так что…

Молниеносным движением он выхватил из кармана револьвер и сделал два выстрела. Меня тут же обожгло, как будто к бедру прижали раскаленное железо, но в ту же секунду я услышал глухой удар — это Холмс опустил рукоятку своего револьвера на голову американца. Тот повалился на пол, по застывшему лицу его потекла кровь. Холмс обыскал его карманы в поисках оружия, затем обхватил меня своими жилистыми руками и повел к креслу.

— Ватсон, вы не ранены? Черт возьми, скажите, что вы не ранены!

Это стоило того, чтобы быть раненым… Это стоило многих ран — знать, какая преданность и любовь скрывается за его холодной маской. На какой-то миг чистые пронзительные глаза словно затуманились, тонкие, крепкие губы задрожали. Это был единственный раз, когда проявился не только великий ум, но и огромное сердце моего давнего друга. Тот миг откровения стал наивысшей точкой моего многолетнего скромного, но искреннего служения ему.

— Пустяки, Холмс. Всего лишь царапина.

Он разрезал мне брюки карманным ножом.

— Действительно! — воскликнул он с огромным облегчением. — Только немного оцарапало кожу. — Лицо его сделалось непроницаемым, как камень, когда он взглянул на американца, который уже пришел в себя, сел и недоуменно осматривался вокруг. — Вам очень повезло. Если бы вы убили Ватсона, вы бы не вышли из этой комнаты живым. Итак, сэр. Что вы можете сказать в свое оправдание?

Сказать ему было нечего. Он только нахмурился. Опираясь на руку Холмса, я поднялся с кресла, мы вместе подошли к отверстию в полу и заглянули в маленький подвальчик, вход в который закрывался потайным люком. Внутри все еще горела свечка, оставленная там американцем. Мы увидели какой-то старый и ржавый механизм, толстые рулоны бумаги, целую батарею бутылок и тесно уложенные на небольшом столике аккуратные маленькие пачки.

— Печатный пресс… Для печатания фальшивых купюр, — сказал Холмс.

— Да, сэр, — подал голос наш задержанный. Он медленно поднялся на ноги и сел в кресло. — Он принадлежит величайшему фальшивомонетчику, которого когда-либо знал Лондон. Это машина Прескотта, а те пачки на столике — две тысячи его ассигнаций, которые ничем не отличаются от настоящих. Они ваши, джентльмены, и будем считать, что мы договорились.

Холмс рассмеялся.

— У нас такие вещи не проходят, мистер Эванс. В этой стране вам придется отвечать за свои действия. Вы ведь застрелили этого Прескотта, верно?

— Да, сэр, и получил за это пять лет, хотя это он затеял ту ссору. Пять лет… А за это мне полагалась бы медаль размером с суповую тарелку. Ни один человек не отличит бумажки, изготовленные Прескоттом, от купюр, выпущенных Банком Англии, и, если бы я не покончил с ним, он бы наводнил ими Лондон. Я был единственным человеком в мире, который знал, где он их печатал. Неужели вас удивляет, что я захотел попасть в это место? И когда я узнал, что этот старый олух, этот сумасшедший охотник на букашек с дурацкой фамилией поселился здесь да к тому ж еще и никогда не выходит из своей комнаты, мне же нужно было его как-то выпихнуть отсюда. Это можно было решить и намного проще, да только добрый я слишком, не могу отправить на тот свет человека, который не держит в руках оружие. А вот скажите мне, мистер Холмс, в чем вы меня обвиняете? Машинкой этой я не воспользовался, старикашку пальцем не тронул. Что вы можете мне предъявить?

— Пока я вижу всего лишь покушение на убийство, — сказал Холмс. — Но это уже не наша забота. Этим займутся другие. Нам нужны были вы. Ватсон, пожалуйста, позвоните в Скотленд-Ярд. Я думаю, они будут рады вас слышать.

На этом закончилась история Убийцы Эванса и его хитроумной выдумки про Гарридебов. Позже мы узнали, что наш несчастный друг не перенес крушения надежд. Когда воздушный замок, который он успел выстроить в ожидании громадного наследства, рассыпался, он похоронил его под своими обломками. Последнее, что я о нем слышал, это место его пребывания — брикстонская частная лечебница для престарелых. Для Скотленд-Ярда день, когда был найден печатный станок Прескотта, стал настоящим праздником, поскольку, хоть они и знали о его существовании, из-за смерти самого Прескотта найти его не могли. Эванс действительно оказал неоценимую помощь полиции. Благодаря ему к некоторым большим людям из отдела уголовного розыска вновь вернулся спокойный сон, ведь подделка банковских билетов считается особой угрозой для общества. Они охотно скинулись бы на ту «медаль размером с суповую тарелку», о которой говорил американец, однако судьи оказались людьми не такими благодарными, и Убийца вернулся в тюрьму, откуда лишь недавно вышел.

 Дело VI. Приключение с именитым клиентом[47]

— Ну хорошо, теперь уже вреда от этого не будет, — ответил Шерлок Холмс, когда в десятый раз за десять лет я попросил у него разрешения обнародовать эту историю. Итак, наконец-то мне было позволено рассказать читателю об одном из высших достижений моего друга за всю его карьеру.

Нас с Холмсом объединяла одна слабость — турецкие бани. Лишь в парилке, окутанный облаком пара, в минуты приятной расслабленности мой друг сбрасывал с себя всегдашнюю сдержанность и становился похожим на обычного человека. На Нортумберленд-авеню есть баня, в которой на верхнем этаже имеется отгороженный уголок, где рядом стоят две лежака, на них мы и лежали 3 сентября 1902 года, в тот день, когда началась эта история. Когда я поинтересовался, что у него новенького, Холмс вместо ответа высунул из укутывавших его простыней длинную худую нервную руку и достал письмо из внутреннего кармана висевшего рядом пиджака.

— Это может быть ерундой, озаботившей какого-нибудь надутого бездельника, а может быть настоящим криком о помощи, — лениво произнес он, передавая мне записку. — Кроме того, что сказано в самом послании, мне ничего неизвестно.

Письмо было отправлено из клуба «Карлтон» вчера вечером. Вот что в нем говорилось:

«Сэр Джеймс Дэймри свидетельствует свое почтение мистеру Шерлоку Холмсу и нанесет ему визит завтра в половине пятого. Сэр Джеймс хотел бы особо подчеркнуть, что дело, относительно которого он хочет получить консультацию мистера Холмса, является очень деликатным и очень важным. Поэтому он надеется, что мистер Холмс найдет возможность встретиться с ним и подтвердит это, протелефонировав в клуб “Карлтон”».

— Я думаю, Ватсон, вы догадываетесь, что я позвонил, — сказал Холмс, когда я вернул ему письмо. — Вы что-нибудь знаете об этом Дэймри?

— Только то, что это одна из самых известных фигур в обществе.

— Я знаю не намного больше. Говорят, он человек, улаживающий разные щекотливые дела, которые не должны попасть в газеты. Вы, возможно, вспомните его переговоры с сэром Джорджем Льюисом по делу о завещании Хаммерфорда. Этот великосветский лев — человек бывалый и имеет врожденный дар дипломатии. Поэтому я склоняюсь к мысли, что ему действительно понадобилась наша помощь.

— Наша?

— Конечно, если вы не откажетесь, Ватсон.

— Почту за честь.

— В таком случае, время вы знаете — четыре тридцать.

А до тех пор можно пока выбросить это дело из головы.

В то время я жил в собственной квартире на Куин-Энстрит, но на Бейкер-стрит прибыл даже раньше назначенного времени. Ровно в половине пятого доложили о прибытии сэра Джеймса Дэймри. Описывать его нет нужды, поскольку многие еще помнят этого большого, грубовато-добродушного человека, его широкое открытое лицо и, главное, его приятный бархатный голос. Серые ирландские глаза полковника излучали подкупающую честность, а подвижные губы неизменно были сложены в добродушную улыбку. Его начищенный до блеска цилиндр, темный сюртук, да что там говорить, каждая деталь его туалета, от жемчужной булавки в черном атласном галстуке до сиреневых гетр над лакированными туфлями, все говорило о величайшем внимании к своему внешнему виду, чем он и славился. Когда этот богатырского телосложения аристократ величаво переступил порог нашей небольшой гостиной, в ней сразу сделалось как-то тесно.