– Вот же тварь! – вспылила Надежда, когда Лиза рассказала ей о визите подтянутого «доктора».

У Нади были дела в городе, но ближе к вечеру она появилась в палате и, продемонстрировав Лизе огромную сумку, сообщила:

– Апельсины, клюквенный морс, шоколад и все твои семейные альбомы!

– Мне твердую пищу нельзя… – вздохнула Лиза. – Пока…

– А мы понемножку! – возразила Надя. – Шоколад из Антверпена! Хороший! Я тебе его сейчас растоплю, попьешь горячим!

Вот тут Лиза ей все и рассказала.

– Вот же тварь!

– Ну, я ему так и сказала.

– Что, тварью назвала? – улыбнулась Надя.

– Нет, – попробовала усмехнуться в ответ Лиза, – выблядком!

– Ох, Лизка! – рассмеялась Надежда. – Узнаю любимого пилота!

И как-то так она произнесла слово «любимый», что Лизу даже озноб пробил.

– Мы?.. – спросила осторожно, сама еще не твердо зная, о чем спрашивает.

– Было дело! – улыбнулась Надежда. – Но давно и неправда. Ты Петра встретила. На этом все и закончилось.

Не то чтобы Лиза не знала, что некоторые женщины любят других женщин, но в СССР об этом как-то не говорили никогда. О педерастах – да. А о таких – нет.

– А теперь?

– Лиза, мы с тобой кузины и самые близкие подруги. Ты мне, а я тебе. И все эти «глупости» ничего изменить не могут. Ты вышла замуж, я в другую влюбилась… Все путем!

– Так я замужем? – ужаснулась Лиза.

– Уже нет! – покачала головой Надежда. – Ты же видишь, ни он, ни Гринька – сукин сын, и носа не кажут.

– А ведь это Гринька, ублюдок, на тебя контрразведку натравил! – сказала через мгновение. – И как я сразу не сообразила?! Ведь, если ты не дееспособна, титул и все прочее к нему перейдут. Вот же урод!

– А кто он мне? – спросила Лиза, начиная понимать, что просто ей здесь не будет.

– Хороший вопрос! – кивнула Надежда. – Сейчас я тебе его покажу, незаконнорожденного! Дай только сварю шоколад…

Григорий Берг – Лизин единоутробный брат – объявился уже на следующий день.

– Помяни черта! – Едва не сплюнула Надежда и демонстративно отошла к окну.

– Может быть, оставишь нас наедине? – холодно поинтересовался высокий статный военный, провожая ее взглядом.

– Обойдешься! – огрызнулась, не оборачиваясь, Надежда.

– Я могу позвать санитаров! – сообщил подполковник, голос его звучал сухо, почти равнодушно.

«Подполковник Берг!»

О звании своего братца Лиза знала только от Надежды. Погон Григория ей было не рассмотреть, да если бы и смогла! Знаки различия здесь, верно, были не такими, как в ее СССР.

– Прекрати говорить глупости, Гриня! – вмешалась она в бессмысленную перепалку, отметив мимоходом, что, войдя в палату, Григорий на нее даже не посмотрел. – Переходи к делу, если тебе есть, что сказать, и выметайся!

– О! – обернулся к ней Берг. – Значит, ты и в самом деле очнулась! Мило.

– И не надейся! – Сейчас Лиза видела, все, что рассказала ей об этом говнюке Надежда, истинная правда. Такие вещи открываются в интонациях, во взгляде, в манере держаться, в мимике и жестах. Такое ни с чем другим не спутаешь!

– Тем не менее я хотел бы обсудить вопрос твоей дееспособности… – сказано спокойно, без ажитации, как если бы смертный приговор зачитывал.

– Опекуном хочешь стать?

– Ну, я в любом случае твой ближайший родственник, – пожал плечами Григорий.

– Уже нет! – зло усмехнулась Лиза, хотя, казалось бы, ей-то какое дело?! Он ей не родня, она вообще здесь чужая. Но и ее, что интересно, взяло за живое.

– Ох, милая Лиза! – казалось, торжество зажжет, наконец, улыбку на этих красиво очерченных губах, но нет! Не дано. – Любое твое нынешнее распоряжение может быть оспорено в суде…

– Поэтому я сделала все распоряжения заранее.

– Что ты имеешь в виду? – поднял бровь Григорий.

– Гриня, милый! – через силу улыбнулась Лиза. – Я оставила завещание, и в нем ясно оговорено, что ты мне не родственник, а обычный ублюдок. Мать моя, царство ей небесное, женщина была в целом неплохая. И меня любила. По-своему. Но шлюха, – прости господи, – и этих слов из песни не выкинешь. А отец твой, Гриня, и того хуже. Это ж надо быть таким уродом, чтобы прижить ребенка от собственной сестры?! Так что, милый, – подчеркнула она обращение, возвращая его Григорию, как фальшивую монету, – ты не только ублюдок, но еще и выродок!

– Это грязные сплетни! – поморщился Григорий. – Мой отец…

– Гриня, – остановила его Лиза, – к моему завещанию приложены письма нашей общей матушки, и они недвусмысленны. Так что утрись! Ты мне никто и никогда никем не станешь, и не потому, что мать тебя отцу в приданое принесла, а потому что ты всю жизнь ведешь себя, как поганец. И сейчас тоже! А опекун, если понадобится, у меня уже есть. Надежду Федоровну ты ведь знаешь? Вот с ней и будешь иметь дело, если до этого дойдет!

Проснулась ночью. Лежала без сна, слушая, как заполошно колотится сердце. Лежала, уставившись в залитый лунным светом потолок, и ощущала, как захватывает душу тоска. Холодная, безысходная, словно стылая бесплодная земля, на которой не выжить. Да и не надо, потому что, чем так жить, лучше умереть.

К ней, наконец, пришло осознание случившегося. Сейчас, ночью, на этой больничной койке, Лиза вдруг с предельной ясностью поняла, что напрочь и надолго – а скорее всего, навсегда – отрезана от своего мира. Вырезана из него. Вычеркнута, потеряв и себя, Елизавету Борисовну Берг, какой саму себя знала и ощущала, – и какой знали, видели и ощущали ее все вокруг, – и сам тот мир, в котором родилась и до сих пор жила. Ничего не осталось. Ни облика, ни места, ни друзей, ни близких. Никого и ничего, кроме испуганного сознания инженера-электрика Елизаветы Борисовны Берг, запертого в чужом немощном теле, в чужом незнакомом мире, среди чужих незнакомых ей людей.

Что с ней случилось? Как такое могло произойти? Все это казалось безумием, бредом, ночным кошмаром, но, увы, не привиделось, не пригрезилось, а происходило с Лизой на самом деле. Похоже – и это была пока единственная рабочая гипотеза, – она «подселилась» к реципиенту не в самый подходящий момент.

«Оказалась в неудачном месте в неудачное время…»

Со слов Нади – и из принесенной подругой статьи в газете «Шлиссельбургский курьер» – Лиза уже знала, что капитан-лейтенант Браге была пилотом штурмового коча – чем бы эта штука ни была на самом деле, – и во время вооруженной провокации поляков в районе Опочки атаковала их крейсер-тримаран. Поступок героический, разумеется, но одновременно самоубийственный, поскольку не оставляет пилоту одиночного штурмовика никаких шансов на выживание. Так и случилось. Лиза смутно помнила вид на тримаран снизу, и ощущение полета, и ленты трассеров, стремительно развертывающиеся ей прямо в лицо… И это не сон, а жизнь. Объективная реальность, данная нам в ощущениях. По факту Елизавета Браге прорвалась сквозь заградительный огонь, поразила – из пушки или пулемета – правый корпус тримарана, вызвав детонацию боезапаса на нижней артиллерийской палубе, но и сама была буквально расстреляна в упор кинжальным пулеметным огнем. Как все это выглядело на самом деле, Лиза представляла себе в самых общих чертах, так как не знала, ни что такое этот чертов крейсер-тримаран, ни как выглядит этот ее штурмовой коч. В голову приходили лишь образы из фильмов про войну с немецкими фашистами. Одинокий истребитель с красными звездами на крыльях, атакующий идущие строем немецкие бомбовозы. Что-то такое. Но реальность наверняка была куда причудливее.

Однако, так или иначе, штурмовик капитан-лейтенанта Браге был сбит и, разваливаясь на части, упал на окраине села Орлово. Там ее и нашли. Надя сказала, сначала подумали – мертвая. Но она неожиданно ожила и начала дышать. Остальное в сжатом пересказе из вторых уст выглядело знакомо и оттого, наверное, понятно. Эвакуационный транспорт, госпиталь в Пскове, затем еще один, в Ниене – где бы ни находился этот неизвестный Лизе город, – и, наконец, Шлиссельбург, где она – но уже не та, что прежде, а нынешняя – очнулась от комы и открыла глаза всего лишь несколько дней назад.