Мы пошли в бабушкину комнату, бабушка открыла сундук, отошла в сторону и сказала:

-- Вот, неслух, выбирай сам, что хочешь. Только один, не больше.

У меня разбежались глаза. Сокровища бабушкиного сундука превосходили сокровища Кащея, который чах над златом. В бабушкином сундуке было не злато, от которого никакого толку. Там были многочисленные коробочки с таинственным содержимым. Там были толстые альбомы с надписью на старинных языках. Там были прекрасные фигурки животных их слоновой кости. Там были куклы, совсем непохожие на кукол нынешних, а похожие на королев и принцесс. Там было ВСЕ и я трогал это ВСЕ дрожащими от счастья руками.

Потом, ничего не взяв, я спросил бабушку:

-- Ты раньше никогда мне не разрешала тут копаться. А теперь?

-- Теперь ты стал большим, - сказала бабушка, - девять лет. Почти мужчина. Ну, выбрал?

-- Знаешь, ты сама лучше выбери, - сказал я смущенно.

-- Ишь ты, - сказала бабушка, - какой джентльмен! Ладно, попытаюсь угадать. Она потрогала одну вещь, другую и, вдруг, достала с самого дна старинную машинку. Машина была, как настоящая, с рулем, шинами на колесах, гудком и открывающемся капотом, под которым был мотор. Были даже крошечные ручки на дверях. Такие машины я видел только в кино про старину. Эти машины походили на коляски, которые запрягались лошадьми.

-- Ух ты! - сказал я.

-- Бери, бери, - сказала бабушка. - Этой машинкой играл мой младшенький, шестьдесят лет тому назад. Теперь ты играй, не сломай только.

И она наклонилась и поцеловала меня, обдав сложным запахом ванили, корицы и прочих вкусных вещей. И я тоже поцеловал ее в сморщенную щеку и сказал:

-- Бабушка, я тебя люблю.

-- Я тебя тоже люблю, неслух, - сказала бабушка и заторопилась на кухню, не упустить пирог в духовке.

Этот день пролетел с бешеной скоростью. Просто непонятно, почему хорошие дни так быстро кончаются. Были гости, были подарки, была Валя Семенченко...

А потом наступил вечер, мама с бабушкой возились на кухне, мыли посуду, папа работал у себя в кабинете, братья что-то делали в своей комнате, а я пошел спаить.

Я лег с приятным чувством хорошо порадовшего человека, поудобней подоткнул одеяло, привычно протянул руку к ковру. Но ковровый человечек не появился.

-- Ну, что же ты? - сказал я. - Выходи, я тебе столько всего расскажу.

Ковровый человечек не вышел.

-- Ты что, обиделся, что я вчера тебя не позвал? - спросил я. - Так я вчера торопился спать, чтоб быстрей сегодня наступило. Выходи.

Ковровый человечек не вышел.

Я подождал немного. Я был растерян. Потом уткнулся лицом в подушку и заплакал. Я думал, что ковровый человечек обиделся за то, что я веселился и про него не вспоминал.

Я еще не знал, что когда становишься старше - это не всегда одни радости и праздники.

10

Нынче редко встретишь художественную книгу, в которой не было бы эротики. Даже кулинарные рецепты увязываются с сексом. Понятно, что издатели думают о коммерции, поэтому стараются использовать сильнодействующие средства: насилие, секс, мистику... - то, что для простейших является жизненно важным.

Я уже не в первый раз упоминаю термин "простейшие". Пора объяснить, какой смысл я в него вкладываю. На мой взгляд, все живое на земле делится на два вида: на тех, кем управляет спинной мозг (инстинкты) и на тех, кем управляет разум. Вторых, естественно, горстка.

Но и у них животные инстинкты то и дело перехватывают управление. Набоков, например, писал свою "Лолиту" при командовании спинного мозга.

Бог и Дьявол - это всего лишь аллегория для обозначения Разума и Животных Инстинктов.

Это было еще зимой, когда до ДНЯ РОЖДЕНИЯ было, как до луны. Мальчишки играли на горке: сперва катались, кто на чем. Кто - на санках, кто - на кусочке фанеры, а кто - на собственных ногах или попе. Те более, что устоять на ногах до конца горки было трудно. Васька, так тот запросто скатывался и до самого конца ледяной дорожки не падал. Ему что - он большой. А у меня так не получалось.

Зато на санках я лихо катался, не по девчоночьи - сидя, а лежа на пузе и руля ногами.

Потом катались паровозиком: все вставали друг за другом лицом к дорожке, держались друг за друга и так ехали. И, если падали, все равно было весело.

А девчонки не катались, так как мальчики их толкали. Они стояли возле горки или сидели на санках и шушукались. Шушукаться - это значит сплетничать, говорить про кого-то разные глупости.

-- Вовка, Вовка, а подойди сюда, - сказала одна девочка, Марина.

-- Ну чего? - подошел я.

-- А спорим, что ты целоваться не умеешь.

-- Как это целоваться? - удивился я. Ну, меня мама целует, бабушка... Я их тоже целую.

-- Нет, это совсем не то, - замахала рукой в пестрой варежке Марина, - это не считается. А вот по настоящему не умеешь.

-- Как это по настоящему? - все не понимал я.

-- А иди ближе, тогда скажу.

Я наклонился к Марине и она сказала в ухо громким шепотом, так что все девчонки слышали:

-- С девочками. Вот, что значит по настоящему!

И все девчонки начали смеяться, прикрывая губы варежками.

Я посмотрел на них и сказал:

-- А ну вас, дуры набитые!

И пошел на горку, где как раз выстраивался очередной паровозик.

Дома я спросил у старшего брата:

-- Миша, а со скольки лет можно целоваться с девчонками?

Мишка выпучил на меня глаза и закричал:

-- Лялька, пап, мам, идите сюда, Вовка слабым полом интересуется.

-- Каким еще слабым полом, - рассердился я. Но тут вошли мама с Лялей и уставились на меня и на Мишу. А потом вошел папа и уставился на меня, Мишу, маму и Лялю.

Ну вас всех, - сказал я, махнул рукой и ушел в спальню, где начал перебирать свои вещи в комоде.

И вышел из спальни только через час, когда всех позвали к столу.

Во время ужина никто не заводил разговора о поцелуях, только все поглядывали на меня как-то хитро. А когда ужин кончился, папа вдруг положил мне руку на плечо и сказал загадочно:

-- Не переживай, все само придет. Со временем.

Я еще немного поиграл и лег спать. Перед сном немного пожаловался ковровому человечку на непонятных старших. Ковровый человечек как всегда пожимал узкими плечами и то морщил личико, то улыбался во весь рот, от уха до уха.

На другой день в школе я как-то по другому стал смотреть на девочек. Я как бы выбирал, надо с ними целоваться или не надо.

Девочки были такие же как всегда, вертлявые, писклявые и много из себя ставящие. Нет, с котом и то приятней целоваться, чем с такими вреднулями. К тому же, они же совершенно не умеют хранить секреты, сразу все всем выбалтывают.

Я подумал о котах и забыл о девочках. А на уроке рисования учительница дала задания ВСЕМ рисовать друг друга, кто кого хочет. Это было интересное задание, только не так просто выбрать, кого ты хочешь нарисовать?

Я повертел головой. Те, с кем я дружил, сидели далеко и рисовать их было трудно. А тех, кто сидел близко, я рисовать не хотел.

Ближе всех на одной со мной парте сидела Лиза Застенская. Она со мной сидела с самого начала учебного года - всех мальчиков рассадили в паре с девочками, чтоб они на уроках не баловались. Лиза Застенская была спокойная девочка, она была не жадная и всегда делилась со мной бутербродами, а я делился с ней яблоками. Мы спокойно жили вместе на одной парте.

Но мне никогда не приходило в голову рассматривать свою соседку. А теперь, решив, ее рисовать, я стал смотреть на девочку внимательно.

-- Ты че уставился? - спросила Лиза. - Ты меня рисуешь, да?

-- Ага, - сказал я.

Лиза почему-то немного покраснела и сказала:

-- Тогда я тоже тебя рисовать буду.

И мы повернулись друг к другу и стали друг друга рисовать.

Я обнаружил, что у Лизы румяные щеки, полные, будто слегка надутые, губы, густые брови и длинные ресницы. Что обнаружила Лиза в моем лице, сказать трудно, но она всматривалась внимательно и, даже, губку прикусила от старания.